Прошло сорок дней со дня смерти Андрея Вознесенского. И вроде бы пора проститься, но какой-то мелкий камешек в башмаке все не дает покою. Когда уходит известный человек, и в день его смерти СМИ выпускают статьи, а телеканалы – фильмы, по-человечески трудно отделаться от ощущения заготовки, от ощущения того, что смерть – информационный повод, на котором не грешно поконкурировать. Спасают весь этот джаз вкрапления растерянных коротких интервью, взятых здесь и сейчас. Взятых у тех, кто, как и Вознесенский, был человеком Эпохи 60-х.
Много, особенно в 90-е, досталось шестидесятникам – их наивности, непоследовательности, неготовности идти до конца и называть вещи своими именами. Их романтизму, сентиментальности, иронии… И все же именно они – мальчики и девочки военной поры, пришедшие в науку и искусство в 50-х, сделали это время. В том числе и поэты. Poeta на латыни означает не только поэт, но и мастер, делатель. Сумели построить свою, пусть шаткую и недолговечную, но Атлантиду. Своей юной жаждой жизни, новизны, искренности, свободы пробились сквозь запреты и каноны, привели в литературу и искусство нового героя, новую тематику, создали свой отдельный новый реализм на фоне социалистического. Эстетика которого отрицала постулаты соцреализма, на передний план выводила проблемы общечеловеческие, нравственные, не идеологические.
По сравнению с ополовиненным военным поколением шестидесятников было много, эта масса образованных и мыслящих молодых людей требовала самореализации и не могла в какой-то момент не стать критической, не родить оппозицию. Да, они заявили и не воплотили. Но они сдвинули общественное сознание, разрушили догмат идеологии. Они создали новое искусство.
Поэтическое поколение 60-х не было однородным. Часто московских поэтов 60-х противопоставляют питерским, как представителей признанной и непризнанной поэзии. Отчасти это правомерно, т.к. заметную, видимую часть московской поэзии составляли студенты Литинститута, за годы учебы враставшие в московскую литературную почву - издательства, журналы, альманахи. Москва же притягивала и таланты из провинции – Киева, Харькова, Таллинна, Свердловска, где были заметные литературные объединения молодых. Но в действительности в Москве была и неофициальная или полуофициальная поэзия - лианозовцы, СМОГ, группа Черткова и Красовицкого (о.Стефана), выросшая из ин.язовского ЛО, с которой как раз питерские поэты тесно общались.
И все же голосом поэтического поколения были звезды - Рождественский, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина... Именно их голоса, разные, как и стихи, знали любители поэзии. Эти живые голоса заставляли слышать и воспринимать поэзию эмоционально, восполняли и обогащали экзистенциальный опыт слушателей. Они даже звучали по-другому, не скупо, не искусно, не подчеркивая и не отчеканивая, звучали как мелодия звуков, без пауз, без передышек. Именно на эти голоса собирались аудитории и Лужники, братавшие физиков и лириков, дававшие им ощущение слитности и единения.
Кто мы — фишки или великие?
Гениальность в крови планеты.
Нету «физиков», нету «лириков» -
Лилипуты или поэты!*
Именно эта аудитория, приученная слышать, так горячо откликнулась на Окуджаву, Высоцкого, Галича.
Несмотря на популярность, премии, тиражи, на известность за рубежом, молодые поэтические звезды 60-х не были литературными функционерами и священными коровами. Новая критика, включая и пародию, росла именно на них. Вознесенскому с его вулканической метафорикой и довольно условной рифмовкой досталось и от Иванова, и от Пьянова, и от Ефимова и в знаменитых «Липовых аллеях» от молодых Рассадина-Лазарева-Сарнова. Но они не боялись - и пользу понимали, и посмеяться умели. Евтушенко даже посвятил «любимым врагам» стихи –
Внутри системы полицейской
был тесный круг, почти лицейский,
шестидесятников-юнцов,
лихих обманщиков цензуры,
к несчастью, далеко не дуры,
чей взгляд на жизнь литературы
был так по-сусловски свинцов.
Копытами стучали в сцены
так, что в Кремле дрожали стены,
поэты, словно скакуны.
Но кто же были коноводы
гривастых скакунов свободы?
Поэты чуть иной породы –
не перышками скрипуны.
Их не унижу словом "критик".
Хочу открыть их, а не крыть их.
Я чуть зазнайка, но не нытик,
их слушался, а не ЦК…
Рассадин, Аннинский и Сидоров,
сбивая позолоту с идолов,
мне идолом не дали стать.
Средь цэдээловского торга,
и скуки марковского морга
их отличал талант восторга
с талантом нежно отхлестать!..**
Сам Вознесенский и признавал и не признавал себя шестидесятником. Говорил о принадлежности не горизонтальному - вертикальному поэтическому поколению. Своим учителем и любимым поэтом называл Пастернака. Иногда – Маяковского. И в этом – не только характерная нетвердость шестидесятника, но возможно и влияние учителя, дань одного великого поэта другому. Пастернак 47-года, вынашивающий Доктора Живаго, далекий от раннего, недолго примыкавшего к футуризму, от усложненной метафорики шедший к «неслыханной простоте», сумел расслышать в стихах подростка отголоски другого голоса, голоса человека, с которым его связывали годы сильнейшего взаимного притяжения, интереса, внимания, родства. Всего того, что другой выразил дарственной надписью на первом издании «Хорошо!» "Борису Вол с дружбой, нежностью, любовью, уважением, товариществом, привычкой, сочувствием, восхищением и пр., и пр., и пр." Литературоведы находят у Вознесенского влияние Пастернака и даже приводят примеры. Возможно Сага, Романс, Исповедь, Не возвращайтесь к былым возлюбленным… несут отпечаток, но, главное, на мой взгляд, что передал Вознесенскому Пастернак – влюбленность в явление русской поэзии по имени Владимир Маяковский. В лирика, посвятившего лиру революции. К которому Вознесенский обращался и постоянно возвращался в стихах.
Вы ушли,
понимаемы процентов на десять.
Оставались Асеев и Пастернак.
Но мы не уйдем —
как бы кто не надеялся!—
мы будем драться за молодняк.
Как я тоскую о поэтическом сыне
класса «Ан» и 707-«Боинга»...
Мы научили
свистать
пол-России.
Дай одного
соловья-разбойника!..
И когда этот случай счастливый представится,
отобью телеграммку, обкусав заусенцы:
ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ
РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —
ВОЗНЕСЕНСКИЙ***
Маяковский принял отставку. Хотя поэтического сына Вознесенский не назвал. Остались ученики, остались поклонники, остались критики. А значит, будут воспоминания. И когда-нибудь из этой мозаики сложится образ. Потому что только время выявит истинный масштаб и подберет правильный эпитет. А пока… Прощаясь с человеком, не соревнуются в скорости и громкости, не присваивают титулов, не говорят о растратах и уступках. Даже если они случались. Прощаясь с поэтом, читают стихи. Ведь как ни относись к поэзии Вознесенского в целом или к отдельным его стихам, каждый может хоть четверостишие, хоть строчку прочесть… Каждый!
_______________________
* Кто мы – фишки или великие. А.Вознесенский
** Лицей Е.Евтушенко
*** Разговор с эпиграфом А.Вознесенский