Я был уверен, что поезд мчит меня к счастью.
К. Паустовский.
Поезд летел сквозь ночь, прорывая серую ткань тумана. Я ехала домой – в детство. За окном смазано текла панорама деревьев. Еще каких-то пять часов и я на месте…
Я подперла лицо рукой, взяла карандаш и стала рисовать. Я любила изображать силуэты, а потом показывать их людям. Они смотрели на рисунки, узнавали кого-то и задумывались. Мне нравилось смотреть на них в задумчивости: черты их лиц становились глубже, глаза блуждали по листу бумаги. Я не смела отрывать их – слишком личными были эти размышления.
На этот раз фигура вышла не такой, как раньше: сутулая, уставшая, стариковская. Я вздрогнула – узнала. Это мой отец смотрел на меня с немым укором. Я вырвала лист, скомкала его и выкинула в раскрытое окно.
___
Я сидела на кровати из резного дерева в маленькой комнатке. Передо мной стоял отец – совсем седой, худой, но радостный. Он молчал. Молчала и я. Все уже было сказано при встрече.
Мы находились в маминой комнате. Здесь все бы покрыто пылью. Все ,кроме ее портрета и засохших, но еще не потускневших ромашек. Она умерла несколько лет назад от рака крови.
Я втянула застывший, как деревенский студень, воздух. Несомненно, пахло маминым кремом для рук. Она не признавала косметики – берегла только кисти.
Мне хотелось плакать, уткнувшись в ее любимое платье из комода, которое я часто таскала, когда была маленькой. Однажды она застала меня с ним перед зеркалом, но ругать не стала, только задумчиво произнесла: «Когда придет мой срок, я хочу лежать в гробу в нем.»
- Ты никогда не умрешь, мамочка! – со всей детской уверенностью произнесла я, тряхнув головкой.
- Просто обещай.
- Обещаю! А ты обещаешь не умирать? – посмотрела я на нее полными слез глазами.
- Обещаю, - улыбнулась она.
Обещала… И не выполнила.
Хотя и я не сдержала своего слова – платье так и осталось в ее комоде. Так что мы квиты.
В детстве мне казалось, что мир рухнет, что планета полетит ко всем чертям, что люди перестанут смеяться, если мама умрет. Но люди смеются, мир уверенно стоит на своих двоих, планета крутится, а ее нет.
Мне хотелось плакать. Но большие девочки не плачут. Даже если в их душах еще остается место сказке.
___
Я попыталась наколоть на вилку желтую разваристую картошку, но она развалилась.
- Совсем городской стала,- весело просипел папа и ловко переложил непослушный клубень ко мне на тарелку. Я улыбнулась.
- Да уж… Как вы тут?
Странно. Я еще не привыкла, что он теперь один. Но отец, вроде, ничего не заметил.
- Да, потихоньку… Молодежь нынче такая… Совсем оплошала.
В отцовском понимании «оплошать» - значит унизиться и опуститься.
- Все в Москву рвутся ,- с легким укором продолжал отец ,- Лидку помнишь? Ну вот, по твоему примеру поехала в столицу и… продала себя.
Папа досадливо махнул рукой и умолк. Вилка застыла, так и не добравшись до рта. Лидка? Первая красавица во всем селе?!
- А Леня как отреагировал? – еле выговорила я.
Чтобы Ленька мог это допустить? Он же любил ее!
- Хочешь узнать, где он? Недавно мы красили мамину ограду. И его покрасили заодно…
Папа опустил руки на колени.
Желание есть совсем отпало. Я отодвинула тарелку. Перед глазами возникла давнишняя, уже выцветшая в памяти картинка…
___
- Точно уезжаешь? Значит решила? – Лидка подняла на меня полный слез взгляд.
-Да,- твердо сказала я и швырнула в небольшую сумку последнее платье.
- А как же я? Ты заберешь меня?
Я мотнула головой
- Тебе там не место.
-Но мы же подруги!- Лидка заплакала. Она без меня не могла. Но и в городе моментально сломалась. Слишком уж явно горели ее большие глаза наивностью, слишком по-детски дрожал рот, когда она расстраивалась.
Но тут она поднялась передо мной, вытянулась во весь рост и заявила неожиданно твердо:
- Значит нет. А поеду в город, я стану знаменитой, слышишь?!
Я взяла в руки сумку, на плечо повесила тубус с рисунками и случайно поймала свое отражение в зеркале. Высокая семнадцатилетняя девчонка в цветастом сарафанчике, с собранными в тугой пучок волосами. Волевой подбородок, вздернутый вверх, высокие худые скулы, чуть прищуренный взгляд, смотрящий сверху вниз, высокий лоб, прикрытый курчавой челкой, гордая осанка и совсем не деревенская стать всегда отличали меня. А еще характер. Мамин.
«Куда ты бежишь? Неужели сильная девочка испугалась?»- будто бы читалось во всем облике моего отражения. Я сжала кулочки и направимлась к двери, крикнув:
- Можешь не проважать!
___
Помнится, тогда я побоялась оставаться в деревне. Какая-то проезжая художница заявила, что у меня огромный талант, и он может загнить здесь, наобещала мне с три короба, будто поможет выбиться в люди. Вот я и сорвалась, гонимая страхом за себя, полетела в столицу, но там меня никто не ждал… В конце концов я занялась эскизами, и моими работами заинтересовалась кутюрье Андриане Ивановне. Со временем я обжилась в Москве, и этот город даже стал нравиться мне…
Но мама очень не одобряла моей поездки. Поэтому уехала я тайно, и иногда мне кажется, что я виновата в ее смерти.
…Значит, Лидка поехала. А я ведь могла ей помочь. Но совсем не помогла, а обрекла.
- Пойдем на погост? - вдруг спросил папа, вырвав меня из цепких лап беспокойных мыслей. Я кивнула.
Через полчаса мы стояли перед маминой могилой. Мы долго мялись перед оградой, не решаясь войти, будто не решаясь беспокоить маму.
Мама…Какое простое слово, и сколько лучших чувств оно вобрало в себя. И как я от него отвыкла за эти пять лет.
Потом мы зашли в церквушку при кладбище.
Как же давно я не была ни в храмах, ни в церквях! Все как-то недосуг, а Бога, в которого я беспрекословно верила в детстве, вспоминаю только когда серчаю на тяжелую жизнь А она-то совсем не тяжелая – просто тяжел взгляд, которым на нее смотрю.
Я встала перед распятием и стала думать, обращаясь к Богу: «Вот ее и не стало. Да, именно сейчас для меня она умерла. Я все понимаю, но прошу Тебя, позаботься о ней там. Я уверена, она у Тебя».
Вдруг сознание пустоты накатило на меня с неимоверной силой. Я упала на колени и ,низко опустив голову, заплакала в голос.
___
Папа тихо посапывал на печке, изредка переворачиваясь на другой бок. Мне же не спалось. Смятая влажная постель, хуже огня, обжигала тело. Я откинула одеяло и уставилась в окно, сквозь занавески которого бил немилосердный свет желто-красной луны.
« Можно ли вернуть детство?» - задавалась я в тысячный раз одним и тем же вопросом. О, как бы я хотела, чтобы мама была жива! Все было бы проще, и этот жуткий груз не лежал бы на моем сердце.
И тут наконец я осознала: время ничуть не изменилось, оно текло по протоленной дорожке, не думая сворачивать. И мир остался таким же. Изменилась я, огрубело мое сердце, а душу, все еще наивную и верящую в чудо, заплевало общество и покрыл пылью неоновый город. Неужели безвозвратно?..
___
Передо мной простиралась белоснежная дорога из облаков. Я не понимала, где я и как тут оказалась, но что-то заставило меня пойти по ней. Я шла долго, золотистое солнце яростно пекло затылок. Но вот и мой финиш – в конце стояла неясная фигура, совсем не похожая на те, которые я когда-либо рисовала. Мне показалось, сердце остановилось – передо мной стояла мама. Причем стояла там, где уже не было облачной дороги.
- Я думаю. У тебя много вопрос. Так идем,- улыбнулась мама, жестом приглашая меня следовать за ней. И я по привычке, которую почти забыла, послушалась.
- Мам, а каково та, на небе?- спросила я, чуть осмелев и отойдя от первого шока.
- Там…Нет, пока не побываешь – не поймешь. Знаешь, там я поняла, что очень плохо владею речью – не могу описать. Скажу лишь одно – с земли небо так же прекрасно…
Я помолчала, потом, собравшись с духом и глубоко вздохнув, продолжила:
- А правда, что весь мир изменился?
Мама внимательно посмотрела на меня своими удивительными зелено-желте-карими глазами.
- Зачем ты обманываешь себя? Ты же знаешь ответ…Хочешь посмотреть на весь твой город отсюда?
Я неуверенно кивнула. Она провела рукой по синеве у нас под ногами, и я увидела огромный погасший костер с несколькими слабо тлеющими угольками. Я ахнула, поняв, что это значит.
- Весь твой город – всего лишь потухшее пепелище, через которое когда-то давно прыгали, взявшись за руки, ангелы. Они роняли перья – гениальных личностей. Но у костра было слишком мало пищи, и он со временем затух, и ангелы перестали прыгать через него. А эти угольки – люди, пытающиеся сделать мир лучше, остановить его разрушение, но что они могут сделать в одиночку, да еще когда их сверху пытаются потушить другие, которых вполне устраивает серая зола, которые настолько слабы, что боятся перемен? Мир остался прежним. Опустели души людей. Есть два пути: подбросить еще дров или наблюдать со стороны увядание последних отчаянных искр…
Мама хлопком заставила исчезнуть картину и проговорила немного усталым голосом:
- Это все. Подумай об этом. А теперь тебе пора…просыпаться.
___
Поезд летел в Москву, усталый машинист гнал на всех парах – домой.
Я смотрела на серо-желтое небо. Темные тучи сомнений клубились на горизонте, но через несколько секунд их стали разгонять нежно-желтый рассвет надежды. Я прекрасно знала, чем буду заниматься, когда приеду. Это будет последняя выставка. А потом домой. Обратно…В детство.
___
Я несказанно волновалась, еще бы, первая, она же последняя, выставка. Картин было немного, в основном силуэты, рассветы и закаты, но самыми важными для меня были портрет мамы и совершенно неясная с первого взгляда картина «Догорающий костер». Народу пришло много, никого из них я не знала, но все они, проходя мимо остальных полотен, останавливались напротив нечеткого серого изображения с яркими красно-рыжими точками.
Одна молодая журналистка подошла ко мне и нетерпеливо заявила:
- Извольте объяснить…
- Тогда уж пусть всем объясняет,- проговорил седоволосый мужчина, возникший рядом.
Я встала по правую сторону от картины и, откашлявшись, начала:
- Не знаю, может вы и не замечали, но сейчас почти не осталось действительно талантливых людей…
- И, конечно, вы причисляете себя к ним,- встряла та самая журналистка.
- Вовсе нет,- я немного растерялась, но потом продолжила,- просто представьте, что наш город – костер. Когда-то, несколько веков назад, его пламя было очень высоким, и ангелы прыгали через него, взявшись за руки, чтобы никогда не расставаться…
Я пересказала им мамину легенду слово в слово, следя, как меняются их лица. Многие, в том числе и наглая журналистка, смотрели на меня, как на умалишенную, а люди в возрасте хмурились, вспоминая ушедшие годы.
- Подумайте о своем детстве и о детских годах вашего ребенка! У вас с первого класса были цели, а у него? У вас были занятия, которыми вы жили, а чем живет он? Да, дети наше будущее, но каково оно? Что вы оставите им после себя? Неужели вы настолько эгоистичны, что подарите детишкам пепел и руины? Да конечно, так проще, пусть молодые строят все заново, но ведь может сложиться так, что все они вырастут такими же безразличными и безучастными, как…мы с вами! Мир не изменился ни капельки. Изменились люди. И пытаются переделать жизнь, тем самым разрушая ее. Неужели не жаль?..
Слезы подступили к горлу, и я опустила глаза. Журналистка фыркнула «Сентементы!» и удалилась из зала. За ней потянулись еще несколько человек ее возраста, остальные долго и внимательно смотрели на меня, а потом я услышала возгласы:
- А ведь есть еще в людях добро!..
- Не ожидала от людей вашего поколения…
- Побольше бы таких, как вы…
Я неуверенно подняла глаза и слабо улыбнулась. Я поняла, хоть какую-то часть того, что я хотела донести до них, я донесла. Поняла и то, что эти люди не ограничатся просто словами. Мне стало вдруг так легко и тепло, будто за спиной моей стояла мама. Теперь я могу быть свободна, я стала маленькой щепкой, от которой разгораются искры, а это и был мой долг. Теперь я могу ехать туда, где буду счастлива, зная, что после меня остался огонь, а значит – свет, на который будут идти другие.
2006г.