Алексеям, военным и
гражданским
посвящается
- Братишка, спой мне... Лешка, ну спой... Для меня? А?
…Я слышу со стороны свой голос, даже не голос, а какие-то отзвуки, отголоски… как на старой, заезженной пластинке, с чуть живыми интонациями. Это память… Образы… Многоточия… Бывает так, что это все играет с нами. Ты вроде бы все помнишь, даже ощущаешь те запахи, слышишь те звуки, видишь картины, кадры того, что там… годы назад…
Тебе кажется, что все было именно так… Но только что-то очень властное и упрямое внутри тебя… даже не подсознание… не бессознательное, а что-то более глубинное, более объемное и всепоглощающее знает: ты просто хочешь, чтобы так было…
Время…
Вступая в сговор со временем, память, жалея и милосердствуя, уступает место воображению… Ты знаешь, что так было или ты хочешь, чтобы было именно так?
А я уже не знаю.
Знаю только, как есть…
Ему сегодня исполнилось бы тридцать три…
Скоро осень. Скоро природа соберется умирать на зиму, а он только родился. Да. Так и есть.
Он родился тридцать три года назад, а сейчас его уже нет… А я есть. И я – здесь.
Здесь, вокруг него, еще много таких же, как он, тоже когда-то родившихся. Они все рядом, рядом с ним. Все вместе.
И ты очень хорошо понимаешь, что так надо. Надо, поскольку это сейчас ты сидишь здесь, и может даже заплачешь, но не оттого, что он ушел, не успев чего-то, а оттого, что у тебя его больше нет… а через час ты уйдешь.
Они останутся. Все вместе. Он не один.
И осоловелое жирное воронье будет кормиться с их столов раскрошенными булочками и конфетами… Будет так гортанно и по-хозяйски спрашивать: «Кар-к? Как?»
Как?
Вот и я спрашиваю: «Как?»
Уходил человек, а вернулись… вещи… как это? Вещи остались, а его нет?
Тебе предлагают посмотреть на его… ботинки… И не важно, что на земле тысячи и тысячи таких же ботинок… тебе показывают именно «его» ботинки… а еще, будто издеваясь, заглядывают в глаза и спрашивают: «Его ли?»
«Берцы»… Смотришь на них и думаешь: «Да хрен знает, чьи они… эти «берцы». Они же все одинаковые. Стандарт…»
Но смотришь все внимательнее, а из глубины души какая-то тварь высовывается и твердит: «Да его они… его…»
А ты не хочешь ей верить.
Не можешь.
Потом это все закончится. Заберешь и эти ботинки, и все остальное, что отдадут. И словно очнешься… Ведь еще гитара была. Он хорошо пел. Он всегда пел для меня.
А я так и не научилась.
Бездарь.
Но гитары не будет.
Без него она не нужна.
Может, кому-то… Мне – нет.
А мне… Мне сейчас столько, сколько было ему тогда. Тогда, когда он ушел, а вернулись – ботинки…и что-то еще, что отдали… Всего лишь…
Тогда была зима. Был Новый год, которого у меня теперь нет.
Я просто покупаю новый календарь. И все.
Мне сказали, что тогда было холодно. Ему было холодно …
Я до сих пор – мерзну…
Ему было больно. Я знаю. Мне не говорили, но знаю.
А мне до сих пор… нет… Теперь уже не страшно. Не больно. Не…
Просто так надо. Было. Есть. Будет.
Сколько еще их вернулось, возвращается и вернется в этих "ботинках"? Я не хочу об этом думать.
Скоро… уже совсем скоро я поднимусь со скамейки, закрою ограду и пойду… Только оглянусь и посмотрю на мои любимые темные бархатные розы…
Он всегда дарил мне цветы. Теперь я принесла их ему.
Ухожу.
Ухожу туда, где растет его дочь, где стареют родители, где племянник – его точная копия…
А эти объевшиеся крылатые кладбищенские сторожа еще спрашивают меня: «Кар-к? Как?»
Как всегда.