Медленно сгущался поздний августовский вечер, в воздухе парили пряные ароматы давно созревших яблок, распустившихся полевых цветов и свежескошенного сена. Жара постепенно спадала. Вовсю жужжала мошкара, пролетала то тут, то там огромным гудящим облаком. Безмятежно стрекотали кузнечики, на небе еще светло – голубом начал вырисовываться образ тонкого месяца. Лето заканчивалось, сдавало свои позиции медленно, с неохотой, словно надеясь, что вот – вот золотисто – багряная сестрица осень махнет рукой – веточкой, покрытой еще ярко – зелеными листьями, и лето растянется еще на пару – тройку месяцев. Дверь высокого, статного, но уже местами немного обветшалого дома распахнулась, запели ржавые петли, на пороге показался хозяин. Высокий, плотного телосложения, с длинной кустистой бородой, несмотря на устрашающий вид любимый всей деревней. Мастер на все руки, говорили соседи, а за глаза шутливо называли добряком. Они были как маленькие бусинки- черные и проворные. Федорыч критически оглядел чисто выметенный двор, задержался взглядом а зарослях Иван – чая в самом угла и, махнув рукой, вновь потащил в сарай тяжелое ведро – пойло лошадям. Трава в это лето была какая – то вялая, тщедушная, ломалась прямо в руках. Лошади чихали и отворачивали нос. Тогда – то он и наводил им вкусного пойла. Что – то, а животных он любил. В доме – кот, в сарае – лошадь с жеребенком. На ней – то он и ездил в сельпо за пенсией, уж год как вышел. Автомобилей Федорыч не признавал, считая их бесовскими отродьями цивилизации, да и зачем он простому деревенскому жителю. Младший дак брат только школу кончил, сразу рванул в город. И поди ж ты, преуспел – жена, дети. Он тоже подумывал над тем, чтобы уехать, да не смог. Не смог променять тихую деревенскую жизнь на сумасшедший ритм города. А как же дом, животные, родные могилы? Вот уже десять лет прожил он бобылем с тех пор как дочь тоже подалась в город, обещая приезжать раз в полгода. Да так и не приехала ни разу. Завертел ее бешеный темп жизни, закрутил, вот и забыла. Лишь присылала несколько раз мудреные цветные открытки с поздравлениями, а потом и вовсе связь оборвалась. Пару раз пробовал писать ей сам, но не получив ответа, бросил эту затею. Федорыч смахнул грубую слезу, скатившуюся по щеке и скинул с себя сырую насквозь льняную рубаху. Спину невыносимо кололо, в носу засвербило, пот снова потек градом. Федорыч побежал в жарко натопленную баню. Мытья он любил, проводил в бане не меньше двух – трех часов. Тщательно распаривая каждую косточку. Зато на свежем воздухе – то после баньки тело так и дышит, словно парит как мотылек. Федорыч, напарившись вдоволь, вышел и придя домой мгновенно погрузился в крепкий сон. Но через некоторое время в ночной тиши раздался такой грохот, словно небо упало на землю. Федорыч проснулся и, тяжело дыша, оглядел сумрачную комнату. Ничего. Только молчаливый месяц осторожно заглядывает в небольшое окно, оставляя на полу лунную полоску света. За печкой послышался словно дробный топот маленьких ножек, заскрипели половицы.
- Мыши, - произнес он вслух, чтобы успокоить себя и погрозил рукой, мирно спящему коту Панкрату. Видно старый уже совсем стал, коли мышей не ловит. Но кот не отреагировал. Лишь только, приоткрыв один глаз и недоумевающее взглянув на хозяина, широко зевнул и вновь провалился в дрему. Федорыч глубоко вздохнул, а в памяти неожиданно всплыл давний разговор с отцом. Уж больше сорока лет минуло, а он, поди, ж ты, помнит его в деталях.
- Всю жизнь я обитаю в этом доме, как построил его, да ничего необычного видел. То половица скрипнет, то дверь хлопнет, но это то сквозняк. Но однажды натерпелся я страху, - отчего то сильно волнуясь говорил отец шепотом ему маленькому темным зимним вечером. –Сижу на печи, уж за полночь далеко, а что – то мне не спится. И вдруг слышу как будто кто – то по комнате шурует, шкафчики открывает, петлями скрипит, в вещах роется. Оглядел комнату – никого. Тут – то сердце и забилось. Испужался я порядочно, накрылся одеялом и вижу, что что – то копошится в углу. Кое – как ночь перекантовался, глаз не мог сомкнуть, а следующим вечером поставил у печи хлеб да блюдечко с молоком. Затаился на печи и не заметил как заснул. Просыпаюсь, ан нет ни хлеба, ни молока. Как увидел, так и обмер, понял я, что домовой чудит. Он, сына, любит тех, кто работает до поту, а бездельников да лодырей не привечает, пугает их, шутит да из дому выгоняет…
Федорыч потряс головой и в страхе замер. В углу что – то зашевелилось. Он неожиданно встал и озарил свечой небольшую комнату. Пламя вспыхнуло и заиграло на бревенчатых стенах. И ту и там заскользили пугающие тени. Чу! Кажется, вон там мелькнуло что-то мохнатое. Ан, нет, почудилось.
Федорыч обошел комнату несколько раз, погрозил каждому углу кулаком да и забрался снова под одеяло. В комнате воцарилась тишина, и он успокоился, да тут неожиданно снова что – то завозилось на чердаке, так что он даже не решился выглянуть из под одеяла. Ночь прошла беспокойно. Едва забрезжили первые лучи солнца Федорыч вскочил на ноги и бросился вон из дома. Схватил ведро, наносил воды из крепко срубленного колода посреди двора в широкую деревянную кадку, подмел дворик. Тонкая льняная рубаха быстро промокла и прилипла к телу, но он будто не замечал усталости. Схватил было молоток – крышу чинить, да так и замер с инструментом в руках. У высокого забора притормозила красивая блестящая машина. Федорыч недоуменно почесал в затылке и тут же хлопнул себя по лбу. Вот дурень, забыл совсем, что младший брат обещался приехать.
Вечер наступил неожиданно за длинными после долгого расставания. Сам Федорыч говорил мало, все слушал, задумчиво подпирая щеку рукой, покрытой твердыми мозолями от трудовой работы. Улеглись поздно уже темнеть начало, за полночь далеко. Брат с женой легли на кровать хозяина, сам же он ушел спать на сеновал. Он упал на сухое сено и задумчиво пожевал травинку. Над деревней плыла звенящая тишина, лишь только тявкнет где-то бездомная голодная собака да и замолчит тут же. Федорыч глубоко вздохнул, отчего –то сердито подмял под себя вялое, слегка колючее сено и неожиданно провалился в сон. Проснулся он от того, что кто – то судорожно тряс его за плечо.
- Макар, Макарушка, вставай, - прошептал младший брат.
Федорыч моментально распахнул глаза и вскочил на ноги.
- Что случилось?
Брат сел и откинулся на сено.
- Чертовщина какая – то, ей Богу, происходит, - прошептал он, а в широко открытых глазах заплескался страх. – Только засыпать стали, вдруг слышим – будто по полу кто – то бегает. Посмотрели – ничего. За печкой что – то зашевелилось, зашебуршило, да и по тарелкам пошло, аж вся посуда зазвенела.
- У страха глаза велики, - усмехнулся Федорыч, - небось кот в шкаф забрался да тарелку уронил.
- Э, нет, - брат покачал головой, - кот – то с самого начала вместе с тобой спать пошел на сеновал.
Федорыч оглянулся, действительно в нескольких шагов свернулся пушистым клубком старый кот. Федорыч нахмурился, но не сказал ни слова, а пошел в дом. Жена брата сидела ни жива, ни мертва от страха, лишь только широко открытыми глазами глядела прямо перед собой и нервно теребила край пододеяльника.
Федорыч замер на пороге. Тишина. Лишь старые ходики едва слышно тикают на стене.
- Почудилось, вам с непривычки в деревенском доме, - иронически произнес он и привстал, но через секунду опустился обратно на скамью. На потолке раздался дробный топот, чей – то громкий протяжный вздох. Брат с женой забились в угол, только было слышно, как зубы стучали да видно блеск испуганных глаз. Федорыч крякнул и выйдя за дверь начал подниматься на чердак. Темнота. Лишь только падает прямо на середину лунный луч через маленькое окошечко, а по углам пугающая мгла. Он сделал шаг и замер. Тишина. Сделал еще шаг к груде сложенных вещей. В углу что – то зашевелилось, упало, звонко покатилось по полу. Федорыч инстинктивно отступил назад и громко охнул. Мимо него совсем рядом проскользнуло что – то непонятное, мохнатое, пробежало по полоске лунного света и неожиданно растворилось в темноте. Федорыч уселся на небольшое бревнышко, пытаясь унять сильный стук в груди.
- Эге, видать и взаправду домовой чудит, - пробормотал он в темноту и услышал, как в углу что – то еле слышно прозвенело, словно соглашаясь с ним. Он посидел еще немного да и ушел к себе обратно на сеновал. В доме снова воцарилась тишина. Едва рассвет солнечными лучами ударил в маленькие чисто вымытые окна у дома зарычал двигатель, послышались чьи- то торопливые испуганные голоса.
- Уезжаем мы, Макар, отсюда, - говорил брат уже сидя за рулем иномарки. – Нечисто у тебя здесь, чертовщина какая – то происходит. Мы думали отдохнем у тебя как следует, накупаемся вдоволь, - он не договорил и махнув рукой, уцепился за руль. Бледный с кругами под глазами после бессонной ночи брат производил довольно жалкое впечатление. Кажется, даже седины на голове прибавилось. Федорыч взглянул на него, но ничего не ответил, только усмехнулся в густую черную бороду. Двигатель взвыл, машина тронулась с места, и через несколько секунд скрылась вдали.
А жизнь Федорыча вернулась в прежнее русло. Работа по дому, жаркий сенокос, спокойные вечера, и тишина в доме воцарилась что ни на есть благостная. Лишь изредка сонно вздохнет печка, или еле слышно прошуршит что – то в углу. Только с тех пор у Федорыча привычка появилась. Ставить на ночь у печки блюдце с молоком да кусочек ржаного хлеба.