Часть 1
http://proza.ru/2010/07/11/202
Часть 2
http://proza.ru/2010/07/11/204
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1.
Проклятье!.. Он споткнулся обо что-то. Песочница. Стальной шестиугольник с песком, родившим детское ведёрко, малиновый сосуд дошкольной скуки.
Геннадий огляделся: никого. Площадка пустовала; так удачно, так виртуозно, точно в нужной мере разрушенная чадами людскими. Качельки искалеченные тонко, игрушечного домика остов, и лесенки, утратившие рёбра. Загадочные столбики, брусочки, углы, колёса, скобы, кольца, стенки, – прекрасные в бесцельности своей…
Кто автор столь глубокого эффекта?.. Прилежный, тупо правильный дизайнер или безмозглый маленький вандал? А может, здесь играет роль безлюдье?..
Так чуден мир классических развалин, – упавших, расколовшихся колонн, безлюдных гнилозубых Колизеев и полустёртых фресок италийских, безруких статуй и надбитых амфор… Они завершены и совершенны! От них как будто нечего убавить и что-то к ним прибавить так некстати!
«Постройки Рима – черновой набросок, вот их обломки – подлинный шедевр!» –
Когда он рассуждал на эту тему, Эльмар смеялся, впрочем, благодушно. «Геннадий, право, ваши парадоксы!.. Признайтесь, это шутка? Вы – художник, хотя и странный, более чем странный, но всё же…» – «Говорю вполне серьёзно. Апофеоз любой архитектуры в естественных развалинах её.»
«Развалины, пожалуй, романтичны, но так пусты. Прескучно, право слово!»
«Пусты?! – Геннадий хрипло рассмеялся. – Вы выйдете из ваших «Мерседесов» и походите где-нибудь в толпе. Вот, где пустыня! Пустота, удушье…»
«Но в Колизее тоже были толпы.»
«Мы, к счастью, никогда их не увидим.»
«Однако это всё ведь кто-то строил. И кто-то разрушал…» – «О! Кто-то, кто-то!.. Нам это не мешает наслаждаться. Скорей, наоборот. Эльмар, поймите: творец – лишь за кулисами творец. Когда он глупо кланяется залу в прожекторах реальности слепящей, – он только шут, хвастун смешной и пошлый, чего бы он не создал. Жизнь пошла!»
«Надеюсь, вы – о римлянах и греках?»
Геннадий закурил, мусоля шляпу. «Страшитесь богохульного намёка? Как ни крути, но логика всё та же. Лишь дураки настырно вопрошают, кто создал мир, когда, зачем и как… Ответов нет. И никогда не будет. Поэтому пускай умрут вопросы. И может быть, прозрачность обретут пустые декорации вселенной…»
Убрав с физиономии улыбку, Эльмар взглянул Геннадию в глаза. «Я всё же как ни как христианИн… Не самый лучший, в рай не собираюсь…» – «Причём здесь это?» – «…но скажу вам прямо. Весьма оригинальный ваш подход банально вас приводит к оккультизму.»
Геннадий вздрогнул, – словно бы проснулся…
Парк потемнел. На солнце наползали два облака – багряные гардины. Он тихо замычал от восхищенья, другую сигарету доставая.
Что толку в свежевыкрашенном, новом? Оно утилитарно, прозаично. РУИНЫ игрового городка оправдывают и детей, и игры.
И тут он вспомнил! Память разорвалась, –
и – как в кошмаре… Бешеный дошкольник, розовощёкий, в пухлой красной куртке, по-зверски одиноко разыгравшись, колотит по стволам деревьев палкой, бросается камнями в воробьёв и топчется по клумбам обалдевшим. Крушит, ломает, рвёт, калечит, ранит, – как будто объявив войну всему, что в тот забытый день претендовало на автономный, свой участок мира под окнами канадчиковой дачи.
Он внёс свой вклад!..
…Геннадия стошнило.
Будь проклят этот парк!.. Всё – лишь подделка.
2.
Когда он, наконец, открыл глаза, она сидела рядом; тихо-тихо. Печальный нежный взгляд… Любимый локон.
Как дивна на лице её недвижном лишь ТЕНЬ улыбки, лишь намёк движенья, витающий над влажными губами, – как тайно целомудренны они! Они не изменяются. Как вечность. И в правильной оправе лика крепнет чудесный томный миф о той улыбке, КОТОРОЙ НЕТ. И никогда не будет.
Как жаль, что человеческая нежность, не знающая жёсткой тайны мига, сейчас разрушит маленькое чудо. Вот первый признак, – дрогнули ресницы. Заметила, что он уже проснулся. Вот напряглись невидимые мышцы…
Всё. Нет возврата. Ты уже не та.
Геннадий потянулся нарочито до хруста ненавистного в суставах.
- Прости, я так набрался. Где Танюшка?.. – (и дальше в том же духе. То да это… О том, о сём… Как глупо. Как ужасно.)
Уж лучше бы супруга подыграла его попыткам кое-как забыться в рутине, – в этом кУхонном, безликом, – чем эта всеобъемлющая нежность, которая лилась из ясных глаз в его застывший мозг и в призму сердца…
- Любимый мой, скажи мне, только честно: тебе ещё всё так же угрожают?
- Нет, всё уже в порядке. Дай попить.
Улыбки – нет. Наверно, показалось.
Любимая! Сегодня ты прекрасна!.. Ты не такая, как Мясные Куклы!.. С резиновыми ртами в мятых лицах!
Жена смотрела пристально и грустно в его слепые красные глаза…
3.
Тинейджеры на лавке громко ржали. О бабах… Зря я с ней работал дома. Конечно, только время потерял. А стерва живо шастала повсюду, в одних трусах, болтая без умолку… Схватила эти снимки, там, на кухне. Паршивка! Ей водички захотелось!.. Теперь начнёт болтать… Убить бы суку!
Геннадий сплюнул, выбросил окурок и зашагал к подъезду. Будь что будет. О, как она погано ухмылялась, снимая эти тряпочки с себя! Живая… Приставучая, как порно.
Угрюмо оглянувшись на подростков, он ключ достал из тёплого кармана и мрачно изнасиловал замок. Дверь взвизгнула, сперва сопротивляясь, чуть поскребла об пол просевшим низом. Он дёрнул на себя… И стало легче; несмазанные петли запищали… Вошёл. Она осталась позади. Пахнуло химикатами и пылью.
Геннадий вздрогнул.
- Гена! Наконец-то!.. А у тебя тут классно. Я фигею… Склад мебели. О да!.. такой роскошный! Прости, что твой сокурсник так, без спросу…
- Кто дал тебе ключи?! – взревел Геннадий.
Мордастый гость хлебнул из красной фляги.
- Да вот, упал Щуревичу на хвост, когда он шёл к тебе забрать бумажки. Ну, попросил, чтоб дал тебя дождаться.
Геннадий в кресло плюхнулся бессильно, апатии поддавшись (будь что будет).
Сокурсник, явно сильно перебравший, болтал, болтал и пил. Опять болтал…
- Ты стал уже посмешищем, художник! Хотя, признАюсь, где-то инфернальным. Щуревич, – ох, артист! – он так забавно дебаты пересказывает ваши! Себя изображает так развязно, мол, я ему (тебе!) давно талдычу: «Зачем им твой подтекст на голых бабах? Они всё это кушают раздельно. Серьёзный разговор? Оденьте девок. Раздели девок? Корчи покажИте!»
Геннадий покрутил на пальце шляпу.
- А Гена, дескать, мне: «Я не порнограф!» – гость на диван от смеха повалился. – «Я не порнограф!!» – Так и показал, – надулся, брови сдвинул!.. так похоже! А я, мол: «Гена, ты меня не понял. Буквально эрос может быть за кадром. Но в кадре осязаемость важна!» А Гена (снова хмуро так, гундосо): «Какой дурак приходит щупать снимки?»
Геннадий встал, схватил его за шею и с тихим стоном к выходу повлёк.
- Эй, осторожней! Аппарат, дубина! Блин, разобьёшь!.. Ты знаешь, сколько стоит?! Всех долларов твоих, болван, не хватит!
- И что же ты снимаешь?
- Я газетчик!..
Геннадий придавил его к двери.
- Оставьте, наконец, меня в покое! Я не хочу вас видеть, слышать, трогать! Мне не до вас!.. Ты понял, слабоумный!!!
Газетчик опустил лицо и всхлипнул. С плеча ладонь Геннадия стряхнул.
- Обиделся? Так это ж всё Щуревич… Ты сам увидишь. Всё ведь повторится. Я тоже думал: гений! Я-то – ГЕНИЙ! Сто лет назад… А он меня… как девку. Он высосет тебя. И до свиданья.
- Всё! До свиданья! Понял? Выметайся!!
Геннадий, грубо вытолкав его, со скрежетом закрыл тугие двери.
4.
- Он в офисе, – кивнула секретарша. – Куда же вы?! Сейчас я позвоню!..
Геннадий зашагал по коридору.
Малиновые двери. Цифра «девять» – смеётся, разевая в профиль рот в нахальной схематической ухмылке, – дыряво-головастая, тупая, глядит по-птичьи боком… Хе-хе-хе…
Он вспомнил ту натурщицу, – паскуда! – та точно также искоса смотрела, когда он в озарении рабочем просил её ПОЛОМЧЕ поднять руку.
Из кабинета вышел, мрачно хмурясь, накачанный молодчик в алой майке. Геннадия обмеряв наглым взглядом, пошёл враскачку в сторону буфета. Знакомое лицо… Нет, показалось…
Едва войдя, Геннадий рухнул в кресло. Щуревич грузно встал из-за стола.
- Карина, вы, по-моему, знакомы.
Девица, развалившись на диване, лениво помахала левой ручкой.
- Давай бумаги, – засопел Геннадий, уставившись на рыженькие шторы.
- Он, видишь ли, витает в эмпиреях, – сказал Щуревич в сторону Карины, как будто продолжая их беседу, длинною в жизнь, и шириною в дружбу. – Для дел земных есть друг, он не откажет.
- Скорее, ДЛЯ НЕГО дела земные…
- А что он мне орал по телефону!
- Как мило! – захихикала девица. – Я вижу, вы хорошие друзья. Ах, Гена, я хочу быть вашей музой. Я в форме! Ну, чего же он не смотрит?
- Он выше плоской плотской красоты, – ехидно пояснил Щуревич даме. – В натурщицах он ищет двери в космос! А зрители, а критики – тупицы!
- Сурок, давай бумаги.
- Айн момент.
Щуревич завозился возле шкафа.
- Ты знаешь, друг мой, в чём твоя проблема? Художник, отрываясь от природы, становится мечтателем, пустышкой. Искусство, Гена, есть рассказ о жизни. И чувства… Это – эхо ощущений. От них произошло, и к ним стремится. Функциональный ОРГАН – корень чувства!
Своей тирадой явно насладившись, Щуревич помахал пурпурной папкой и заключил весьма сентенциозно.
- В переживаньях, самых идеальных, таится соответствующий нерв!
Карина скучно шлёпала в ладошки.
Геннадий сдвинул шляпу на затылок.
- Мне надоело. Десять лет я слышу весь этот доморощенный фрейдизм.
- Реальность в осязаемости, Гена!..
- Ах, мальчики, - захныкала девица. – Ну, прекращайте. Вы как два декана.
- …при этом осязать не так уж важно, – Щуревич, шутовски просеменив по толстому ковру в багровых клетках, Геннадию вручил с поклоном папку. – Допустим, я не щупаю тебя, но знаю, что могу тебя пощупать…
Тот кашлянул.
- Давай. Попробуй только.
- Вот ты сейчас подумал дать мне в морду. И даже если я сбегу в Канаду, до самой нашей смерти у тебя возможность дать мне в морду остаётся. – Щуревич, сел за стол, развёл руками. – Нет морды – нет фантазий. Понимаешь?
- А после?
- Что?..
- А после нашей смерти?
- Вот видишь, ты опять в свою дуду. Пойми, что Философия в Картинках – насмешка и над тем, и над другим. – Он хитро покосился на подружку. – Изображают ВИДИМОЕ, Гена! Ты хочешь показать нам тайны божьи? Тогда возьми, и плёнку засвети. Там будет то, что ты так долго ищешь.
Карина показательно зевнула, сползла с дивана.
- Вы уж извините… Пойду в буфет. Винца мне выпить, что ли…
Когда за ней замком чихнула дверь, Геннадий вспомнил, где же видел раньше того бритоголового «фашиста», с которым он, входя сюда, столкнулся. Казалось, снова прямо возле глаза поблескивает лезвие ножа. «…На нашей территории – ты платишь!»
- Прости мне, братец, эту болтовню, – Щуревич взял из вазочки черешню – тугой, венозно-красный шарик с бликом. – Не вышло. Нужно минимум шесть сотен.
- А почему не семь? – Геннадий хмыкнул, просматривая папку на коленях. – Я вижу, ты меня кругом обставил.
Щуревич побледнел.
- А как иначе?! Я, что ли, виноват, что ты свихнулся? Тебе на всё плевать, а дело, дело!.. Вынь да положь! И хочешь на халяву?! Ведь кто-то должен делом заниматься?
Он нервно встал.
- Ты знаешь, псих несчастный, какие слухи ходят о тебе? Кого-то мочат, жмурики на снимках… Он, видишь ли, естественность в них ищет! Ты знаешь, сколько стоят адвокаты?!
Геннадий тоже поднялся из кресла и подошёл к столу.
- Ублюдок, сволочь!..
- Ты снова пьян? Дружище, успокойся. Погорячились, – хватит. Осторожно!..
Геннадий вдруг схватил его за галстук, взмахнул ножом… Щуревич закричал.
5.
Он бухнулся в постель не раздеваясь. Жена вошла. Смиренно, тихо, робко.
- Устал?
- Немного.
- Дай, я помогу… – смешно кряхтя, стянула с мужа брюки. Присела на постель. Её халатик как будто ненарочной распахнулся.
- А хочешь эротический массаж?
- Я просто труп сейчас, не обижайся. – Геннадий повернулся к ней. – Ты прелесть.
И вдруг – опять. Улыбка… – Смерть того, что только НАМЕКАЕТ на улыбку. Как будто кто-то сжёг его любовь.
Он с головой накрылся одеялом.
- Ну, милый, что с тобой? Ведь я хотела…
- Я не люблю ухмылочки твои.
Она молчала. Словно бы исчезнув.
- Ты полюбил другую? Ты скажи мне? Мне повторить вопрос?! Скажи! СКАЖИ!
И он, – не оборачиваясь, – видел, как по её щекам катились слёзы. В унылой тьме захныкала Танюшка. Закапал дождь в окно, как в мелодраме.
- Сама ведь знаешь: это невозможно, – пробормотал он, нервно изогнувшись.
- Ты никогда особо нежным не был. Но раньше… Раньше мы хоть раз в неделю…
Она его коснулась… Или нет?
Геннадий вспомнил дымный смех Эльмара, швырнувшего на кресло фотоснимок. «Для вас не важно то, что он мужчина?! Ну, в смысле, – был.» – «Уместная поправка. Труп не имеет собственного пола. Все половые признаки его – лишь атавизм предшествующей фазы.» – «У вас выходит труп – едва не ангел! Сей сбросил «бремя пола»!.. Уникально! «И если глаз тебя…» (не помню точно) «бесстыдно соблазняет, – лучше вырви»…» – Развратно густо пыхнула сигара. – «Ну, а живые?.. Как вы там сказали…» – «Им, детищам природы, не понять всю сладость безоргазменного чувства.» – «Вам бы поэтом быть, а вы художник. Геннадий, я вас очень уважаю, но иногда мне кажется, пардон, что с вашим, так сказать, мужским здоровьем…»
Геннадий вновь откинул одеяло, сощурился от лампы раздражённо… Болело сердце. Не «по-медицински».
Жена его в плечо поцеловала, сняла красиво розовый халатик.
- Мой милый, ты теперь… такой уставший. Поверь, я знаю, ты… Я понимаю.
Геннадий, оттолкнув её, вскочил.
- Ну что ты понимаешь?!. Что ты знаешь?! Оставь меня в покое, наконец!!
Он в ярости сорвал белье с постели; решительно раздвинул их кровати.
- Ты слышала? Оставь! меня! в покое!
Пошарил по карманам. Где же – ? Вот он. Достав обрезок галстука в полоску, метнул его в женой любимый кактус, проросший хилым аленьким цветочком.
Часть 4
http://proza.ru/2010/07/11/216