Юбилей – это пошло. Последний месяц, когда о себе можно сказать «сорок с копейками», заканчивается через неделю. Будет маленький, прокуренный до жжения в горле зал шансон-кафе, несколько десятков старых знакомых, отвратная поздравительная речь, цветы, которые завянут через день, и сувениры, которые лучше выкинуть сразу. И что самое паршивое, я буду петь. Там. Для них, пришедших оживить молодость: упиться и забыть, как выглядят их потасканные морды, жирные туши, никчёмные жизни. Я выйду на сцену и скажу: «Рад видеть вас, дорогие друзья! Спасибо, что пришли. Милые дамы, вы сегодня особенно красивы… и т д. и т. п.» Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. А вот и нет. Я остроумен, изобретателен, привлекателен, долгоиграющ. Но девушки на мои концерты не ходят, и уже давно. А тётки за тридцать гроздьями вешаются. Только что выпроводил одну такую. Наглая, вульгарная бабища-организаторша. Хотела лично выбрать фотографии для юбилея. Пришлось на давление сослаться. И что самое противное – поверила. Конечно, почему бы в моём возрасте от мигреней не страдать.
Я быстро защёлкнул второй замок: словно она может вернуться, даже самому смешно. Побрёл в комнату, мельком оглядев себя в зеркале. И тут мне стало тошно по-настоящему: щека обмусолена ****ской красной помадой. Бросился к раковине, горячую воду отключили, ничего, зато освежился. Мысли прояснились, можно выбирать фото.
Фотографии – моя гордость. Я храню альбомы вместе с ценными пластинками, запертыми на ключ в шкафу. Всего у меня их 6, на каждом трафаретом указаны даты съёмок и мелко, чёрной ручкой, примечания. Первый альбом, с малиновыми бархатными боками, ещё от родителей достался; последний, из искусственной кожи с похабным золотым тиснением, подарила очередная поклонница.
С него и начну. На обложке только одна дата: альбом ещё не заполнен. Не потому, что нечем, а потому, что не хочу всякой белибердой набивать. Сейчас отношение к фотографии изменилось, и не в лучшую сторону. Снимают всё подряд: ни одной лужи во дворе, ни одной вороны не пропустят. Друг язык показал – это ж событие! Сидит девка с кружкой пива, – какой кадр! Напялили на кота очки – непременно надо щёлкнуть. В моих альбомах таких, с позволения сказать, кадров, быть не может. Приличным людям показать не стыдно.
Вот, например: Шотландия, Эдинбург, ноябрь 2008 года. Виды на город с холма. Строгая, величественная красота, а наверху тучи сгущаются. Вымок, тогда как собака, но снял! Горы Солсбери, трон короля Артура, национальный монумент, парк возле замка… Где же здесь я, ведь должна быть фотография. Нашёл. Лучше б не находил. Америкос криворукий как нарочно ракурс выбрал: каждая морщинка на виду и рот перекошен. И я хорош, нашел, кому аппарат доверить! Путешествовать одному приятно: ни от кого не зависишь, ни о ком не думаешь – где захотел, остановился, когда захотел, перекусил, или выпил, или с аборигенками то да сё. Только один минус – меня на фотографиях нет, или есть, но в плохом качестве. А значит, путешествия для юбилейной доски почёта не годятся. Пролистываем: Швеция, Норвегия, Финляндия, Каталония, Берлин, Латвия, Турция, Египет, Крым, Индия…
Нет, назад. Крым, Евпатория, август 1996 года. Света. И Лена со своим. Как они не передрались тогда из-за меня: любили, с ума сходили, каждая готова на всё. Обе загорелые, полуголые, зажали сиськами с двух сторон, не продохнуть. На этой фотографии я отлично вышел, спасибо рогоносцу. Его, конечно, покривило малость тогда, а придраться не к чему: я к его благоверной пальцем не прикоснулся, стою себе скромненько между ними, улыбаюсь. В личной жизни я не любитель «работать на публику», на сцене этого хватает. Пускай неудачники показушничают: облокачиваются на яхты и авто, тискают женщин. А я никому ничего не доказываю и собственнических инстинктов не имею. Это со мной фотографируются, гордятся отношениями. Женщины такие сентиментальные, детский сад, честное слово: как будто человека можно удержать снимком. Картина маслом: мужик собрал вещи, подруга вытащила романтическую фотосессию, он прослезился и решил остаться. Только со мной девчачьи штучки не проходят, я не герой романа. Она ещё хвастается «какого парня отхватила», а я уже с другой.
Концерт в ДК Ленсовета, май 1989 года. Я в новом блестящем костюме с ворохом цветов, довольные старички и старушки в орденах обступили меня кольцом: обнимают, целуют, жмут руки. Впереди у них новые испытания: путч, голод, лишения, многие умрут в нищете. Но сейчас они счастливы, корреспондент выхватил яркий кусок праздника со мной в центре. Я здесь молод и весел, с превосходством глядя в объектив, воображаю себя звездой: «меня полюбят миллионы, подумаешь, ветераны – все начинали с благотворительных вечеров, главное: заметили!» Концерт обещали транслировать по первому каналу, я предупредил всех знакомых и малознакомых. Накрыл стол, позвал друзей, мы с шампанским наготове замерли перед экраном телевизора… и посмотрели старый фильм, а потом выступление казачьего хора. Мою жизнь разрушила приветливая молоденькая дикторша: «в нашей программе произошли изменения». Нет, они произошли в моей судьбе. Каждый (именно, каждый!) тыкал меня носом в этот несостоявшийся концерт: «может я программу перепутал, но знаете…», «Пашенька, а тебя не показывали, а я-то зря дома весь вечер просидела…».
И я сломался. Заперся дома, выбегал только до ларька и обратно, начал бояться людей. Потерял работу, семью, пропил всё что было. Не Светка бы, загнулся через год. А она молодец, быстро сориентировалась. Как узнала, что от меня жена свалила, на другой же день прибежала с вещичками и наркологом. Первой успела, остальные поклонницы не прочухали, теперь локти кусают.
Следующий альбом. Восьмидесятые – время надежд и планов, гастролей по сёлам, крепкого самогона, от которого на утро не болит голова, и селянок с тем же полезным свойством. А ещё вначале восьмидесятых я сделал ошибку.
Наша свадьба, сентябрь 1982 года. Невеста, похожая на колхозницу-передовицу с косёнкой мышиного цвета вокруг головы, одной рукой прижимает к боку чудовищный веник цветов с дачи, другой вцепилась в локоть моей безжизненно повисшей руки. С фотографом повезло: картинка вышла яркая, сочная – кто ни посмотрит, умиляются: красивая пара, просто созданы друг для друга. И ракурс удачно выбран, брюха её не видно. Все знают, что по залёту женимся, но приличия соблюдены.
День рожденья Лизы, август 1986 года. Торт съеден, тосты сказаны, кое-где заблёвано, кое-что ободрано – но в целом легко отделались и выходим проводить гостей. После целого дня напрягов лучше бы развалиться на диване, но тут без вариантов: родню жены или провожаешь, или до утра останутся, а не пригласить наших благодетелей нельзя, всё-таки квартирой им обязаны. Мы выходим из подъезда, и тут дражайший тесть нависает с фотоаппаратом и выдаёт: «улыбаемся, сейчас отсюда вылетит птичка». Жена со всей дури навалилась на моё плечо и оскалилась, доча на шее заёрзала – обеих тесть выдрессировал, позируют, как сучки на выставке. И у обеих я – главное достижение, а рассказы о счастливой жизни со мной нужно сопровождать иллюстрациями. Сейчас-то байки изменились: я подлец и негодяй, а они святые мученицы. А чего они без меня добились? Жена себе так никого и не нашла, а доча всё с шеи слезть не может: институт бросила, ни мужа, ни работы – такая же клуша, как мать её.
Институт. 1 курс. Капустник, посвящённый женскому дню, март 1978 года. Мой первый выход на сцену. Люся уговорила: песню выбрала для дуэта, репетировать к себе позвала. Ежу ясно, чем эти репетиции кончились. Однако спели мы всё-таки неплохо, зрители визжали и хлопали. Люсе восторженных криков досталось больше, оно и понятно: девчонок в политехе мало, а симпатичных и вовсе по пальцам пересчитать – на справедливость рассчитывать не приходится. Тогда я понял, чем хочу заниматься по жизни: выступать на сцене; и чем не хочу: работать инженером и петь дуэтом. Не самая удачная фотография: после концерта прошло часа 3-4, я перебрал, того гляди стошнит, а тут ещё Люся упёрлась мне в грудь ладонями, типа отталкивает, а на самом деле придерживает и на себя тянет. А фотограф, Мишка из 103ей, смеётся, журналиста из себя разыгрывает: «что чувствуют участники нашего звёздного дуэта после успеха?». Хотел ему тогда сказать, как есть: блевать меня от вас от всех тянет, и никакой мы не дуэт. Но не до того стало, в туалет еле добежать успел.
В первом альбоме даты не проставлены. Но мне кажется, это 1966 год, весна. Волшебное субботнее утро: солнце отражается в лужах, я прыгаю по ним в новых резиновых сапогах, брызги летят во все стороны. Для фотографии мама разрешила мне снять шапку, и я втихаря засунул её на самое дно сумочки: может, забудет. Отец долго приноравливается, гоняет нас вправо-влево. Маму его усилия смешат, она вообще хохотушка, а в тот день просто уняться не могла, всё её радовало: «послушай, синичка поёт!», «смотри, ручеёк бежит!», «ах, теплынь-то какая!». Она накануне из Сибири вернулась, а тут весна. Мама часто уезжает в командировки, я привык её ждать, но прошлая уж слишком затянулась, и едва она плюхнула чемодан в прихожей, я повис у неё на шее и потребовал:
– Больше никогда не уезжай! Никогда!
– Я не могу, работать нужно, – она широко улыбнулась.
– Неправда, у папы тоже работа, а он никуда не ездит!
– У папы другая работа.
– Всё равно, обещай, что больше не уедешь!
– Нет, значит, нет, и не торгуйся! – она сердито оттолкнула меня, и я с рёвом убежал в комнату. Утешать меня так никто и не пришёл и, отревев, я выбрался к столу полакомиться кедровыми орехами – всё-таки есть и приятное в маминых командировках. Она рассказывала о Сибири и про страшного зверя росомаху, я не хотел ложиться спать, и оказалось напрасно – утро было ещё лучше вечера, папа даже решил запечатлеть его на плёнке. Снимок чёрно-белый, но я отлично помню краски: зелёная скамейка, блестящий чёрный асфальт, красная помада на губах мамы. Она не пользовалась другой косметикой, только губы красила, и новые знакомые всегда запоминали её улыбку. А ещё в дни рождения след от помады ненадолго оставался на моём лице. Едва коснувшись щеки губами, мама лихорадочно оттирала помаду носовым платком, будто стеснялась. Объясняла: нечего мальчика к телячьим нежностям приучать, иначе ему в жизни тяжело придётся. На фотографии мама нюхает сорванную с клёна душистую почку, а я встал на скамейку, чтобы быть с ней вровень и обнимаю, уткнувшись носом в нагретое солнцем пальто, оно пахнет лавандовой отдушкой и ею. Здесь я счастлив. Те, кто обнимает всегда счастливей, даже если знают что это не навсегда, и человека не удержишь воспоминаниями.
Звонок. Тихий, короткий. А я всё равно вздрогнул. Некому ко мне приходить и незачем. Может, ошиблись? Выждал минуту – тишина. Показалось что ли? Надо проверить-успокоиться. Бегом в коридор, открыл дверь, а там – организаторша. Что ей ещё от меня нужно? С ноги на ногу переминается, мешочек протягивает:
– Я лекарства принесла… тут никакой химии, травки успокаивающие и тонизирующие разные, от давления очень хорошо помогает… Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, лучше. Проходите, чаю попьём, альбомы посмотрим.
Глупо конечно. Но так захотелось кому-то рассказать, как мама не вернулась из следующей командировки. И объяснить, почему у меня нет собственнических инстинктов: другой инстинкт сильнее, всепоглощающе – самосохранения. Хранения своей самости. Только зачем она нужна, чтобы её хранить?
рассказ участвует в конкурсе: http://www.organicprose.com/606.html