Сцена первая.
Вестибюль особняка в стиле модерн. Витая лестница с чугунными папоротниками на периллах ведёт на антресоль; под лестницей, кто на чём, но чаще на содранных с лавок и учреждений вывесках, расположились революционные матросы и солдаты. В левом углу авансцены топится буржуйка, несколько глубже установлен пулемёт, над ним возвышается мраморная Венера в бескозырке, на белую грудь богини прилеплен декрет «О роспуске Учредительного собрания». Далее лежит гора велосипедов, а справа красный рояль. Одноглазый матрос в рваном бушлате наигрывает (piano) вальс.
Солдат в немецкой каске: Не жалей стульев-то, у господ их как в театре, жарче топи!
Солдат в генеральской папахе: Куда жарче, баба голая и та плавится!
Солдат в немецкой каске: Бабы не плавятся. Трескаются как спелые кавуны - это правда, но не звонче черепицы. Уж та стреляет, так стреляет, когда усадьба разгорится - шрапнель! Помню, под Луцком мы так грохотали ею по эрцгерцогу Иосифу Фердинанду, когда он вздумал в контратаку пойти…
Солдат в генеральской папахе: Всё б тебе несознательный грохот поминать. Пора успокоиться. Война колыбель революции и только, а революция – это любовь! Чем без толку мечтать, сгонял бы как вчера в «Теревсат» за девочками мотальщицами с Трёхгорки и…
Солдат в немецкой каске: Ещё скажи в «Кривое зеркало»! Откуда гроши? Много ли, на боку лёжа, экспроприировал сегодня буржуйского блага? Да и грабить некого в округе, начисто все буржуи выметены, а далеко не отлучишься, трибунал выйдет. Наш самокатный отряд, охраняет пролёт-культуру и наркома просвещения товарища Луначацкого! Существо он нежное, склонное к обморочному состоянию. Контратак, даже юнкерских, не любит, а любит балетных и мотальщиц. Ох, и просветит он сегодня народ до кружевных панталон в «Театре Революционной Сатиры» по системе Станиславского. Мотальщицы о мотании забудут до утра. А насчёт любви, ты, конечно, прав… да только в революцию у нас с тобой ни одной стоящей девки и не было, одни шкуры или со страху павшие! А на войне, когда генерал Каледин отступил, такая со мной eskapade случилась…
Одна за другой на сцену выбегают балетные девочки в красных косынках и разбирают кавалеров. Начинается безумная пляска, заканчивающаяся лихим канканом. Когда всё успокаивается, солдаты у печурки продолжают разговор.
Солдат в генеральской папахе: Знаю.. Сто раз имя Katharina от тебя слыхал! И о поездке на Мерседесе с красным крестом тоже… И всё ж, не романтик ты. Вот послушай, что мне снится третий день подряд: лежу я в степи, вдруг – щёлк, – будто бы пуля стукнула в котелок! Глядь, а рядом лежит маркитантка Люська, а из батистовой её кофточки, прямо из-под левой груди вытекает ручеёк, словно алая ленточка на ветру развевается… Но это ещё не всё!
Солдат в немецкой каске: Никак Люська жива осталась!?
Солдат в генеральской папахе: Да слушай же ты! Окромя меня никого там вроде бы не было, до того как Люську прибило, через мой котелок, а тут лежу, глаза на лоб: надо мной стоят комиссары в пыльных шлемах и так покачивают ими…
Солдат в немецкой каске: До ветру пойти аккурат над контуженным начальство угораздило…
Солдат в генеральской папахе: Не теми головами! Говорю же: в шлемах! Чем ты слушаешь?
Слышится шум во дворе. Ругань, выстрелы, крик. Громко рычит выхлопная труба грузовика. Распахивается дверь. Вместе с клубами пара и дыма в вестибюль вваливается и быстрым шагом проходит высокий и очень худой человек в длинной шинели с остроконечной бородкой.
Феликс (достаёт маузер и стреляет в голову Венеры, на её опустевшие плечи падает бескозырка): Кто такие? Почему не стреляете? Где мандат на Метрополь? Это Метрополь? Анархисты?
Солдаты и матросы (хором): Гляди-кась! Вопросы задаёт! Представься сначала, буржуйская сволочь, а потом уж преставишься!
На шум и крики вниз по лестнице стремительно спускается маленький человечек с козлиной внешностью, на кончик его носа ползёт пенсне, на плече наподобие ментика болтается кожанка.
Яков: Феликс, дружище, как хорошо - ты здесь! Хлынет, наконец, кровь! Я не справляюсь! Столько списков утверждать – это ужасно. Ведь оприходовать надо поименно. Читаю, читаю, а горло так и сохнет: с тем в гимназии был, с тем в университете, а с кем и в Женеве! А теперь? Враги, враги… Помогай, не справлюсь до утра. Товарищи! Пропустите товарища Феликса – наркома путей сообщения - в помощь мне прибыл, пока не вернётся оппортунист Луначацкий. Пустите!
Воины успокаиваются, начинают раскладываться по вывескам. Феликс и Яков идут наверх. Вдруг Феликс жутко бледнеет и валится с лестницы прямо на руки солдатам. Одноглазый матрос с польки Рахманинова до-мажор перескакивает на марш Шопена си-бемоль минор.
Феликс: Лекарство! Живо морфину! Умираю! Катарина, где Катарина?
Вбегает девушка в белом халатике, наброшенном на чёрный полушубок. Во всю спину полыхает красный крест. В тонкой благородной руке как по волшебству появляется шприц.
Яков: Спасибо, Катарина, интернационал не забудет! Береги ридикюль с бриллиантами и шприцами – в нём живёт революция! А мы пока поработаем… (поддерживает порозовевшего Феликса и уводит наверх).
Солдат в немецкой каске (держась за сердце): Katharina, любовь моя…
Солдат в генеральской папахе: Ёшкин кот! Не врал! А я-то думал…
Сцена вторая.
Вокзал. Паровоз под парами. Под фонарём стоят два солдата и девушка в чёрном полушубке.
Солдат в генеральской папахе: Хоть и сукин сын Яков, но ведь прав! Тут в ридикюле революция да не одна, если экономно действовать… но по мне так лучше без пыли и шлемов, да чтоб котелки были целы, а уж маркитантку я не пропущу… Эй, прекращайте целоваться, ещё надо купе занять международное! Давно хотел на Эйфелеву башню глянуть.
На перрон выходят все участники, изображавшие революционных воинов. Они держатся за плечи, будто бы в танце сиртаки, и весело поют:
— Я не советский,
Я не кадетский,
А я куриный комиссар —
Я не расстреливал,
Я не допрашивал,
Я только зёрнышки клевал!
Занавес.