Каждое лето, школьные каникулы и просто удлинённые праздниками выходные дни я проводил в деревне Останкино. Природа вокруг такая, что занимательный променаж зависел только от желания непосед чем-то заняться, и куда направлен взгляд. Если не брать во внимание повседневные игры, ягоды, грибы, орехи, рыбалка или охота – даже тут выбирай что душе угодно. Хотя, не зная местности в лугах потонешь – не найдут, или в лесах безымянно сгинешь, потому как ежели заплутаешь и выберешь неправильное направление выхода на поселение – многие сотни вёрст отшагаешь, не встретив даже починка. Похожая глушь из сказаний о Сусанине – чужим без краснораменских поводырей дело в этой глуши могло статься дрянь. Мужики наши сказывали, медведя редко встретишь, конечно, но сохатых много, а напорешься на вепря – в клочья порвёт. Кабаньё тут водится лютое, впору с выводком...
Красная Рамень до середины ХХ века была настоящим захолустьем, кроме местного населения сюда направление мало кто ведал. Километров двадцать от Бора, всего-навсего, но что говорить не наговаривать, если электричество подвели только в конце сороковых, после Великой Отечественной. До этого керосиновыми лампами дома освещали, семилинейками бабушка называла, а кто беднее – лучины жгли. Асфальтовой дороги не было до середины шестидесятых, соответственно и автобусных маршрутов до деревень тоже. Дорога одна, хоть и широко накатанная, но, как ни крути – просёлочная.
В сторону краснораменской возвышенности раз в день ходил открытый грузовик. Его кузов оборудован самодельными лавками и кустарно наваренными поручнями. В кузов грузотакси народ лез напропалую, нередко с малыми детьми: ор, крик, недовольство, плач, тычки до драки, но иного транспорта не было. Однако зимой можно было вернуться домой на вечернем «экспрессе», двигавшемся не намного быстрее пешехода!
Полднем с торфоразработок на Бор курсировал гусеничный трактор, таскающий грузы на подцепленных санях. Вернее так, что от саней были одни полозья, к ним намертво прикреплён металлический лист, спереди слегка загнутый для подмятия снега – волокуши из железа. Получалось, по зимней колее трактор безостановочно волочил огромных размеров лист металла метра три шириной и пять в длину. На обратном пути трактор пыхтел порожняком, отчего без лишних приглашений подбирал всех припозднившихся краснораменцев. Люди прямо на ходу заскакивали на волокушу, облокачивались и поджимались друг к другу, определённой сноровкой цеплялись в загиб и с песнями и частушками добирались домой. Посмеиваясь над теми, кому посадочного места не хватало.
Такой вот деревенский экспресс существовал достаточно долго, но уже к семидесятым на краснораменские всхолмления можно было добраться по асфальтированной дороге.
;;;
В первой половине восьмидесятых случилась со мною такая оказия, что засела в памяти навсегда. Мне тогда отроду лет двенадцать было. Незабываемый осенний день мог ознаменоваться охотой в лучших традициях с соблюдением наработанных бывалыми охотниками повадок и хитрых приёмов, но...
;;;
Разбудило жужжание мух. В деревне меня будили только мухи. Петухи отпоют спозаранку, вроде проснёшься, краем уха услышишь, как в упечи шуршит дровами бабушка, не открывая глаз, поведёшь носом на аромат – начинка для пирогов пахнет. Натянешь одеяло на голову, снова в сон. «Вот проснусь, пироги будут. Бабушка что ли этих петухов будит? Кукарекают как голодные извечно», – единственно успеваешь подумать и провал.
Снова очнулся. Вставать бы пора, да вылезти из-под одеяла лень-матушка не даёт. Глянул вполглаза на ходики – семь, в окна – пасмурно, темновато. Слышно, топка вовсю кочегарит, но в избе с ночи пока волгло. Холодные влажные подштанники натягивать – бр-р... Дрожь берёт, как подумаешь...
Закрыл глазки, открыл – девять. Мухи с громкостью боевых вертолётов жужжат-жужжат, жужжат-жужжат – гляди того бомбить начнут. Хорошо. Что нечем. По лбу, по носу поползают, по губам щекочут. Отмахиваясь, проснулся, глаза раскрылись, леность отпустила. Ладно, встаю, одеваюсь, бр-р... Нет: тепло и одежда тёплая – бабушка возле печи развесила. Пятое-десятое – распогодилось. Вижу, пироги готовы, схватил один со стола: «Баб, я гулять!» – и дёру, пока дела не нашлось.
Зашёл к моему деревенскому другу Лимону – того припахали уже. Один в доме помощник. Пойду, думаю, к Тарасовым. Семья там большая, всегда найдётся чем и с кем заняться.
Тарасовых никого. Ни возле крыльца, ни в доме. Странно, может на турник подались в сосновой посадке? Спустился под горку, сквозь сосенки вижу: маячит кто-то. Возле турника Серёга с Мишкой – средний и предпоследний из пацанов Тарасовых. Девчонок ещё трое в семье. Восемь детей сейчас редкость. Старшие братья все под кличками: Тарас, Сыс, Шпик и Балеля. Младшие по именам: Галя, Таня, Лена и последний Ванька.
Пацаны разобрали для чистки ружбайку. Сергей смотрел на просвет чистоту ствола, Балеля крутил в руках приклад и цевьё. Шпик раздобыл одностволку шестнадцатого калибра и в придачу умыкнул пару-другую патронов. Позаимствовал изделие тульских оружейников то ли у отца, то ли у старшего брата, а то двоюродных – сколько их по деревне? Не это важно, главное – на руках появился охотничий ствол с патронами, которые впустую расстреливать по посадке и банкам-склянкам совсем не хотелось. День принимал забавный зигзаг – слово за слово, загорелись идеей сходить на охоту... в луга на Карты...
Карты с незапамятных пор являлись излюбленным местом охотников за всевозможными пернатыми обитателями местных болот. Чиркотня и кряквы здесь в избытке, гуси нередко, а на крайний случай кулик или ещё какой крехтун. Наши предки занимались в этих низинах разработкой торфяников, и оставленные огромные разработки в форме прямоугольников естественным образом во время весенних разливов заполнились волжской водой. Соответственно, всё заброшенное заросло ветлой, ракитником и прочей ивой. Окинешь взглядом низину с пригорка – ровные прямоугольные водоёмы, напоминающие разложенные в пасьянсе игральные карты. Оттого народ стал называть Картами. Какие-то шестёрки-десятки к нашему времени совсем пересохли и сравнялись с землёй, вальты и дамы уединились в непролазных зарослях камыша, а короли, тузы и джокеры остатком водной глади влекли пролётную дичь. Следом за которой подтягивались охочие люди. Рыбаки в сезон осенней охоты благоразумно уходили в леса на прикормленные грибные места – подставлять затылки под летающую над головами дробь наученные люди опасались.
;;;
И вот, трое знатных охотников: Шпик со своим младшим братом Балелей и я собрались на охоту. В разгар рабочего дня. Подсознательно понимая, в какой час идти сподручнее, вышли в полдень, когда ни одних с удочками, ни других с мушкетами, ни третьих с корочками. Шпион вооружён одноствольной ружбайкой, мы с Балелей должны быть вооружены незаменимыми в мальчишеской жизни рогатками.
;;;
Наши рогатки произведение искусства. В те времена подростки не особо мучились отсутствием продвинутых технических средств, как современная молодёжь, а мастерили всё, что надобилось, с помощью подручных средств и голыми руками. Производство детского стрелкового оружия проходило целый ритуал. Можно не один час пролазить по кустам и деревьям в поисках подходящей развилки – нужные рогули обычно растут в нехожей заросли, отчего просматривать приходилось каждый ствол. Десятки крон ощупаешь взглядом в поисках идеального разветвления. Выбираешь скрупулёзно. Перед срезом зажимаешь в кулак, примеряя на руку диаметр основания, и угол усов смотришь не более трёх перстов по верхушкам.
Подобрав рогатину нужных параметров, первым делом начиналась художественная обработка коры, нарезка пазов и украшение рукоятки в идеале своими инициалами. Дальше рогатина сушилась в поленнице, как правило, где древесина не пересыхала и не вилась как козлиные рога. И там же пряталась готовая рогатка. Жгут на боевую часть закупался в аптеке. Серый медицинский жгут шириной сантиметров пять, со спичечный коробок, нами безоговорочно игнорировался – слабоват в натяжении и рвался от каждого неуклюжего движения. Песочного цвета жгут был что надо. Будто изобретался для рогаток, а не в медицинских целях: прекрасно тянуч, упруг и хлёсток. В городской аптеке я покупал каучуковый рулончик каждый раз, когда собирался ехать в деревню – каждый метр резины расходился по друзьям-товарищам на ура.
Пополам разрезанный вдоль ленты жгут натягивался вокруг пазов на усах рогатины и намертво жёстко, что называется «под корень» фиксировался тоненькой медной проволокой. Которую мы добывали, распутывая обмотки старых телевизионных трансформаторов. Кожанка с другой стороны резинок делалась из старых ботинок или голенищ кирзовых сапог – что под руку попало, но чаще ранее тырилось и до лучших времён ныкалось – и также жёстко стягивалась проволокой. Жгут старались резать по ровно размеренной продольной черте в один проход ножниц. Не создавая зажимок и незаметных заусенок. Вдруг посечётся при прицеливании? Больно же будет...
Убойность такого метательного приспособления проверялась на всём, что неудачно пало в поле зрения. Особенно на стеклянных и керамических гирляндах высоковольтных линий электропередач. Везло нам – электрики нередко оставляли висеть на опорах старые украшения, когда меняли на новые.
Было, мы и действующие проверяли на прочность. И не мелкими голышами-камушками в качестве снарядов, а увесистыми металлическими обрубками – достаточно весомыми железками размером с округлённый сантиметровый кубик.
В полутора десятках вёрст от Останкино в Ямново пыхтел завод по производству металлоизделий, одним из наименований были подковы для лошадей. Пресс выдавливал в заготовке подковы несколько дырок, выдавыши назывались обрубками. От попадания такой увесистой железки чашки гирлянд разлетались в дребезги. За обрубками на свалку отходов ямновского завода пацаны с ближних деревень наезжали специально.
Дальность расположения отвалов призывала к бережному расходованию боекомплекта, обрубками набивали карманы только идя в сопровождение к настоящему охотнику. Шмалять по консервным банкам и крынкам на заборе позволялось лишь в межсезонье.
;;;
Балеля влез в поленницу, достал рогатку. Старенькую, но бойкую. Я пустой, потому как проверил нычку по приезду – рогатка на месте, а жгуты уже сопрели. Беда, если бы не кое-какая предусмотрительность и соответственно практика с пелёнок... Сбегал домой за новым жгутом, к старой рогатине быстро приладили метательные элементы – всё, теперь вооружён и я.
Шпион, как старший, ставил задачу. Он выходит в центр широкой бровки, мы должны красться в обход через обводной канал, прибыв на условленное место чем-то шуметь. Чаще всего в таких случаях в камыши кидают палки, нам было задание пулять камнем по бобышкам рогоза или тростнику, чтобы сразу поднять в лёт кого угодно, хоть крокодила. Предполагалось, крокодилы стаей выпорхнут на бровку, на расстоянии вытянутой руки зависнут на мушке шпиониного ружья, и висеть будут до потери силёнок. Или пока Шпик не начнёт укладывать прикладом, если вдруг пороха в патронах окажутся отсыревшими. Обрубки следовало применять только застав дичину в прямой видимости, а спугнув, бить на твёрдую удачу в лёт.
Шпион пошёл бровкой, я в обход, Балеля испарился неизвестно куда. Стоял позади и вроде слушал, обернулись – нет... и след простыл. Ну и ладно – и один в поле воин. Решив проявить смекалку, я выбрал направление и в сотне метров от коровьего моста увидел удобную для прохода тропу на ближайшую карту. По связке кинутых с берега на берег жердей перебрался через затиненный канал. Пролез сквозь береговую лещину и очутился перед палмой – непроходимой болотной чащей, заросшей кустарником, ивняком и каким-то непонятным видом тонкостволых тальников высотой в два, а то три моих роста. Свободно здесь как в сосновой посадке не походишь.
Делать нечего, полез в непролазные дебри. Полагая, что полоса палмы не так широка, как непрозрачна. Мелким шагом, насколько можно тише раздвигая стебли деревьев, и бьющие в лицо прутья, стараясь раньше времени не шуметь, решил пробираться наобум по прямой, какую смогу выдержать. Как безрогий сохатый, нагнув голову вперёд, подставляя лоб под удар упругой вербы и голой лозины, срывающейся с ноги, я продирался чащобой и чётко держал направление. Зелёная фуфайка, на голове тёплый строительный подшлемник... резиновые сапоги, непонятно почему уже хлюпающие внутри – даже не лось, а скорее водолаз среди саргассовых водорослей!
В какой-то момент скользнул взглядом поверху зарослей и подметил, где брезжит просвет. Наконец, думаю, полянка или бровка поперечная. На всякий случай достал рогатку, зарядил обрубком, быть в готовности мгновенно пальнуть, если вместо поляны окажется водная гладь, а по ней бесстрашно плавает дичина. Вытянул перед собой вооружённые руки, придал кое-какое ускорение и всем телом нырнул на просвет.
Глади глаза не уловили – я вынырнул на неожиданно хорошо освещённую заболоченную плешь, отчего пришлось зажмуриться. Не успеваю по-хорошему продрать глаза, мною ни с того ни с чего овладевает страх, и приходит ощущение тряски поджилок. Пелена с глаз пала, словно промытая росой, и тут на противоположной стороне затрясья замечаю десяток пар хрустальных зрачков, отлично бликующих на притемнённом фоне коричнево-охристого массива палмы.
«Кабаньё лютое!» – молнией сверкнуло прозрение и как грозовым разрядом сковало всё тело. Широки глаза у страха...
Воцарилась тишина. Оторопев, стою как деревянный истукан, оглядываю кабанье семейство. Поросята поменьше переминаются в готовности смелого прыжка в стороны, но уважительно ждут команды родителей. Родители стоят как вкопанные. Выцепив из общей массы самые большие глаза, удачно посаженные между грязным рылом и центнером добротного мяса, понимаю, что и они не выпускают меня из вида. Сверлят насквозь. Были бы вместо глаз свёрла, быть мне дуршлагом.
Вооружающая меня рогатка намертво влипла в одну ладонь, кожанку зажала другая – не вырвешь. Прицелить и пальнуть не даёт страх и какое-то заднее чувство: стрельни я – даже клочьев от меня не найдут. Мои визави тоже стояли вроде как скованные, но скорее недоумением: что это такое непонятное могло вывалиться из леса на их тайную пустошь? Пришли спокойно, безмятежно потчевались вьюном, добытом из болотной тряси, и на тебе: вдруг откуда ни возьмись...
Сколько длились переглядки, знают только хрякова пассия и его отпрыски. Для меня – мгновение. Спустя это мгновение, сквозь облегающий подшлемник до моих ушей донёсся провокационный вопрос: «Не соблаговолит ли многоуважаемый недоумок отсюда быстренько убраться?» (на свинячьем языке это звучит как возрастающее «хр-р-р-рю-у!»). Матом ругаться хряк не посмел, нельзя – дети ж рядом...
Усилием воли... да кому я вру – интеллигентный вопрос хрюна сиюминутно вернул меня в чувства, страхи перебороли первобытный ужас, я встрепенулся и неимоверной скоростью припустил стрекача в сторону назад. Нёсся по палме хлеще тренированных бегунов через препятствия, лбом распихивал заросли, локтями гнул стебли и всем телом подминал преграды, не обращая внимания на направление и память внутреннего компаса. Мой защищённый ватным подшлемником лоб просто вонзался в непроходимые заросли, как сверхмощная подводная лодка разрывает спутанные саргассы, не замечая скрежета винтов, ну то есть молотящих почву ног – я давил всем телом, рвал чащу всеми силами и конечно не оглядывался.
По пути бегства навзничь снёс водолаза Балелю, который тоже, как оказалось, сзади плутал по палме. Должен был рядом или где-то параллельно зайти, а выходит по моим следам пёрся. Лишь на мгновение он очутился в моём поле зрения – я на него в запарке наскочил, секундой подмял под себя как медведь малину, перескочил и убежал дальше, не задержавшись.
Бежал и слышал, как в ухо сопит догоняющий меня вепрь. Я прибавляю – он не отстаёт, гонит и гонит, животное. Там же суженая твоя с выводком одни одинёшеньки – а если на Шпиона нарвутся? Он же пальнёт наверняка?
;;;
Шпион широко прищурился на мушку, ожидая пернатую дичь, таясь в полный рост среди широкой бровки. Зоркие глаза только краешком ухватили полосу пыли за коровьим мостом, поднятую двумя наперегонки мчавшими фигурами. Ствол берданки обмяк, можно сказать, когда Шпик стал понимать, что по просёлочной дороге могли мчать на всех парах только его загонщики. «Никак взаправду крокодила увидали!» – мелькнула мысль в голове Шпиона, озвученная при встрече днём позже.
;;;
Я прибежал домой ни жив ни мёртв и с порога забился на печь. Дрожу, остановиться не могу. В голове толками понимаю, что опасность миновала, но спиною ощущаю мурашки. Помню, бабушка подходила, спрашивала, пироги с молоком звала есть. Отвечал что-то, обещал спуститься, но в каких-то минутах расслабила тёплая печь, уснул. Спал до вечера. Вечером рассказал, что со мною произошло, родной дядька с отцом хохотали...
Следующим днём мы собрались вчерашней компанией и занялись розыском мест вчерашней охоты. Нашли жерди, и не восставшая до сих пор просека уходила вглубь чащи. А вернее выходила оттуда: примятость была по направлению из палмы. Направление побега я держал ровно, загибов просечённая тропа глазам не являла. Путь до ближайшей дороги был выбран наикратчайший и сработал мой внутренний компас в условиях повышенного насыщения адреналином идеально.
По оставленным следам определили, затиненная ровень канала не задета ни возле жердей, ни вообще. Получалось, канал был взят мною в один прыжок, а ширина метров под пять и берега обрывистые. Широки шаги у страха... И тут задача: на нашем берегу оказались две точки приземления, почему-то – были разворочены две кочки. Возле одной валялась моя рогатка, но вторую кочку кто разворотил? Неужто кабан?
Балеля шепелявил, когда я «сфиб его как лофь бефеный», он тоже припустил за мной стрекача. Похоже, на узкой тропе я оставил Балеле достаточную порцию своего страха, он принял её во всём объёме и бежал за мною вернуть. Но догонялки приняли оборот: «Ёхо рафве дохонишь, бефыт как уфорелый?»
Балелины признания вдруг сложили в моей голове такую живописную картину, на которой я убегал от дикого кабана, но в затылок мне пыхтел не вепрь, а такой же загонщик Балеля.
Идиот. И я идиот. Оба храбрецы...
;;;
Запланированная охота состоялась... только у ведомого!
Шпион хвастался, после того как проводил нас взглядом, дождался, когда мимо будет пролетать хоть какой крокодил, и с первого патрона расчихвостил ему гузку. «Жаль не насмерть. Наверное, только вскользь задел, потому что крокодил полетел помирать куда-то в сторону Волги. Хотите перья покажу?»
Такие вот дела, робяты: охота – дело тонкое...