Стендаль оказался первым классиком, который попался мне под горячую руку. Поэтому, когда я читал, как Пьер Безухов, едет на лошади через Бородинское поле, очень удивился. Припер графа к стенке, и в одном из последних томов он сознался, что без "Красного и белого" (романа, а не вина) никогда бы не смог написать сцены Бородина для "Войны и мира". Весь этот грандиозный проезд и панораму сражения (движущуюся панораму) глазами одного человека.
Стендаль лично принимал участие в битве при Ватерлоо, а такие сражения (128 000 против 700 000)- с конями, ядрами и кремневыми ружьями, как и дуэли линкоров в первую мировую, - уникальные и ушедшие перфомансы мировой истории. Подобный опыт, пересказанный гением, не может быть сконструирован искусственно другим гением, даже если он отстреливался из пушек от французов и англичан в Севастополе.
А начиналось все очень странно. Когда в свет вышел роман "Пармская обитель", то ни парижские буржуа, ни так любимая Бальзаком аристократия, ни даже критика, роман "ниасилила патамушта многабукф и войнаимир". Равнодушие и близорукость Парижа взбесила вчерашнего провинциала. И этот тучный господин, который никогда не заморачивался критическими опусами и не отвечал на письма читателей мужчин, даже если это сам старик Гетте рассыпается в комментах по поводу "Шагреневой кожи", взял да как размахнулся страниц эдак на сто - и все про то, какого гения приобрела Франция в лице Марии-Анри Бейля, менее малоизвестного как Стендаль - ("Этюд о Бейле"). Бальзак не просто пересказывает "Пармскую обитель", он смакует каждую страницу, пускается в грандиозные обобщения, превозносит роман до небес, провозглашает Стендаля главой натуральной школы и заканчивает свой опус мыслепадом честных, если не сказать, жестких советов. Словом, отзывается о неизвестном, современном ему романисте, словно из далекого будущего, словно воспаленный прозрением, что одного из блистательных гениев Франции ожидает лишь посмертная слава. Разве что Достоевский столь же экзальтированно отзывался о чужом творчестве. Но и Достоевский не открывал имен. Он воспел в своих статьях и письмах классику - от Гомера до Пушкина.