- А вот ещё был случай, - весело начал Михалыч очередную байку, и мы устроились поудобнее, предвкушая услышать что-то интересное и необычное. Солнце уже оторвалось от горизонта, и нетронутая снежная белизна нестерпимо отражала его яркие лучи. Я знал, что в это время года солнце поднимается невысоко над земной твердью, и сейчас же стремится обратно. Не верилось, что вчера ещё мела пурга и ничего нельзя было разглядеть в двух шагах. Такова уж полярная зима, переменчива, как настроение женщины.
А наше настроение было прекрасным, мощный «Урал» неутомимо накручивал на колёса километры по заснеженной тундре, в кабине было тепло и уютно. Михалыч – инженер производственного отдела, которого мы прихватили с собой, оказался неутомимым рассказчиком. Его круглая голова, крепко сидящая прямо на плечах, крутилась во все стороны, обращаясь то ко мне, то к водителю. Грузная фигура с большим животом занимала полкабины, и нам с Петром приходилось вжиматься в дверцы, чтобы дать ему жизненное пространство.
Ничто не предвещало беды, но она уже распростерла свои чёрные крылья над нашей машиной, над нашими душами. Ангел смерти кружил над весело гогочущими, ничего не подозревавшими мужиками. Человек не всегда ощущает приближение несчастья, и оно поражает его, как удар молнии, неожиданно. Лишь немногие способны смутно чувствовать что-то тревожное в себе.
Я, вообще-то, не собирался ехать на машине четыреста вёрст по зимнику в наш посёлок на новом газоконденсатном месторождении. Туда летали из Надыма вертолёты, и я планировал вернуться в течение двух дней с деньгами и покупками для бригады. Приближался Новый год, и ребята из моей вахтовой бригады с нетерпением ждали зарплату, но больше всего - спиртного, которое у нас было запрещено. А какой-же Новый год без водочки, да без женщин. Последних я, конечно, привезти не мог, женщинам в нашем чёртовом месте жить не дозволялось, а вот водочки…
Деньги на бригаду я получил, но тут, как назло, запуржило и «вертушки» уже пару дней не летали. Больше ждать я не мог, послезавтра было 31-е декабря - выходной перед праздником. Я выпросил у начальства «Урал», на него погрузили материалы, инструменты, оборудование, и я закинул два своих увесистых рюкзака с драгоценными припасами для ребят. Шофёр – серьёзный, спокойный парень – Петя Чалов, уже ходил по этому зимнику, и его надёжная неторопливость внушала мне уверенность.
Вообще-то, для пробега по зимнику машины собирались в колонны, но мне некогда было ждать, покуда найдутся ещё желающие ехать. А начальник нашего строительно -монтажного управления на Cевере был недавно и всех премудростей здешней жизни ещё не знал.
- Не волнуйся Борисыч, прорвёмся, - с улыбкой приговаривал Петро, осматривая машину перед рейсом.
Анатолий Михалыч напросился к нам уже вечером, ему тоже надоело ждать погоды, и назавтра мы решили выехать с утра пораньше. Втроём всё веселее, да и время быстрее пролетит. К вечеру рассчитывали быть на месте.
Единственное, что портило мне настроение, это злобно – перекошенная физиономия Ашота. Ашот был заведующим складом, один глаз у него был меньше другого, и казалось, что лицо от этого всё время принимает злое выражение. Его называли за глаза Кривым Ашотом.
Ашот уже в который раз предлагал мне включить его в бригаду под другой фамилией, чтобы получать зарплату в нашей бригаде, но я не соглашался. Мне неприятно было, что он хочет проехаться за счёт других, да и «мёртвые души» никем не приветствовались. От завсклада многое зависело в нормальном снабжении, и я старался не обострять с ним отношения, но в этот раз не сдержался и наговорил ему всё, что о нём думаю.
- Ну, ладно, шайтан очкастый, ты ещё пожалеешь, - хрипло прокаркал он на прощание утром, когда мы выезжали.
Наступило время обеда, солнце теперь било прямо в глаза, и хотя и висело невысоко, но понятно было, что выше оно уже не поднимется. Мы перекусили, нехитрой снедью, прихваченной с собой, выскочили из кабины размяться по белому насту, и через десять минут уже снова мчались вперёд. Мороз усилился, это все почувствовали, градусов 45 будет, в тундре, при ясной погоде, мороз усиливается к полудню. Но в кабине был другой, тёплый мир.
Через пару часов стало сереть, солнце склонилось к горизонту. Мотор, уже полдня работающий ровно и спокойно, неожиданно начал давать сбои. Петро подкачал солярку и некоторое время мы ехали ровно, как и прежде, но вскоре двигатель стал чихать, машина двигалась некоторое время рывками, потом остановилась совсем. Петро недоумённо пожал плечами, открыл дверцу и соскочил на снег.
- Кажись, приплыли, - сообщил он нам через некоторое время, вернувшись в кабину. Петро служил на флоте и треугольник тельняшки - «морской души» всегда выглядывал у него из-под меховой куртки. Но это сочетание его слов и одежды совсем не выглядело для нас сейчас уместным.
- А что случилось? – Михалыч обеспокоенно завертел головой.
- Солярка мёрзнет, в топливном баке уже ледяная каша.
«Как-же так», подумал я, «опытный шофёр, неужели он залил вместо зимнего дизтоплива летнее».
- Ты, что, заправился летней соляркой.
- Обижаешь, Борисыч, летней соляркой сейчас никто не заправляется, зима же. Она на складе хранится, отапливаемом.
- Тогда в чём–же дело?
- Пока не знаю.
Летнее дизтопливо было предназначено для температур не ниже (-20) градусов, а зимнее до (-65). Температура более низкая почти не бывает.
Тепла в кабине хватило на 15 минут. Но всё равно вылезать из кабины не хотелось. Я лихорадочно искал варианты. На две сотни вёрст вокруг нет жилья, мы проехали как раз половину пути. Рации у нас с собой не было, да и кто бы её нам выдал. Эра мобильных телефонов ещё не наступила. Шанс, что кто-то ещё идёт за нами по зимнику был мизерный.
Я открыл дверцу и выпрыгнул из кабины. Уже темнело, мела лёгкая позёмка, предвестница пурги. Мне стало страшновато. Вместо того, чтобы думать, как спастись от холода, я думал о том, как могла летняя солярка попасть в топливный бак. Её ведь сейчас и на заправках нет. И вдруг, простая мысль пришла мне в голову. Я снова залез в кабину.
- Петро, ты где на ночь машину оставлял?
- Как где, на базе, там, где склады.
Ага, склады. Значит, хозяйство Ашота. Неужели он, возможно ли это.
- Петро, а тебе не могли солярку подменить?
Пётр обалдело посмотрел на меня:
- Да кому это нужно, ведь это какая возня, час надо сливать, а потом заливать другую. И зачем?
- А может быть это Ашоту было нужно? Солярка у него в складе хранится. Никто, кроме него в склад и не попадёт.
- Ну, да, он мог, только зачем?
- А это уже мне ведомо, зачем.
Я подумал о страшном плане Ашота. Машина замёрзнет в тундре, хватятся её только через 2-3 дня. А там праздники. Человеку не пройти двести километров зимой по тундре без припасов и в лёгкой одежде. Зимой пурга через день бывает, с пути сбиться - раз плюнуть. А потом уже кто будет разбираться: замёрзли и всё, с машиной что-то случилось.
И если даже обнаружат летнее дизтопливо в баке, сочтут, что водитель залил его по ошибке. Спросить-то уже не с кого будет.
Ну, нет, мы ещё поживём. Я предложил Петру собрать всё, что может гореть вплоть до запасного колеса. Я надеялся, что может быть вертолёт, какой пролетит, и заметит огонь в тундре там, где нет поселений. У Петра в машине нашёлся тулуп, и его отдали мне, как хуже всех экипированному. У меня была меховая куртка и ботинки утеплённые, а у Петра с Михалычем дублёнки и унты. А под дублёнками свитера толстые, тёплые, шерстяные. Я-то не собирался по тундре путешествовать, сел бы на «вертушку» и через пару часов был бы на месте. Да судьба вот, по-другому повернула.
Догорали колесо, телогрейки, какая-то ветошь, ветер усиливался и сносил пламя то в одну сторону, то в другую. Он уже прошибал насквозь меховые одежды. Петру, вдруг, пришла в голову идея – жечь деньги, но я воспротивился. Мы снова забрались в кабину, там хотя бы не было ветра, но холод уже пронизывал тело насквозь. Мы сидели, прижавшись друг к другу, тепло медленно уходило из наших тел и из наших душ. Машина превратилась в огромный промёрзший металлический склеп.
Я открыл дверцу, выскочил наружу и начал бегать кругами вокруг машины. Тулуп мешал, и я его сбросил. Немного разогрелся, но сильно мёрзли ноги. Вскоре и остальные выскочили и начали бегать вместе со мной. Михалычу приходилось труднее всего, сказывались грузность и отсутствие физической практики. Так продолжалось некоторое время. Потом мы снова залезли в кабину, и через 15 минут, когда я понял, что сидеть и ждать помощи бессмысленно, сказал, едва разжимая негнущиеся губы:
- Я пойду по зимнику.
- Ты не дойдёшь, - откликнулся Петро. Я это знал и без него, но сидеть и медленно умирать, было ещё мучительней.
Дорога, отмеченная вешками, едва угадывалась в густеющих сумерках. Я пошёл, потом побежал, но даже бег не спасал от холода. Вскоре, в наступившей темноте и белёсой позёмке машина скрылась из виду, и вряд ли я смог бы её отыскать. Я бежал по дороге, которую уже почти не видел, бежал «нюхом», лишь-бы не угодить в какую-нибудь яму.
Сколько это продолжалось я не знаю, время для меня перестало существовать.
Я задыхался, дышать в тундре трудно, не хватает кислорода, да и сильный ветер забивает рот и нос. Я хватал холодный морозный воздух полными лёгкими, которые уже издавали не то хрип, не то свист.
Я бежал, чтобы продлить время жизни, хотя и понимал, что надежды нет никакой. Силы человеческие не беспредельны, и вскоре они иссякли. Тогда я остановился, потом попробовал бежать трусцой, но споткнулся и полетел в какую-то яму.
Ласково плескалось тёплое море, притягательная вода манила к себе, в свою таинственность лёгкими руками-волнами, чуть покрытыми белой пеной. Ярко-зелёные пальмы стройными рядами выстроились вдоль кромки прибоя, как-будто охраняя первозданную морскую нежность и чистоту. Где-то беззвучно спорили дети, вели степенный разговор взрослые, визгливо кричали чайки, солнышко припекало, и я нежился в его лучах на бледно-жёлтом песочке.
Но вот в небе появилась какая-то большая птица, она безотчётно внушала мне тревогу. Я посмотрел внимательнее: похоже на огромного чёрного орла, орлана, каких я видел над скалистыми ущельями крымских гор. Птица кружилась надо мной, опускаясь всё ниже, и по мере того, как она приближалась, всё вокруг подёргивалось тонкой полупрозрачной плёнкой, солнце теряло жар своих лучей и меркло.
«Надо бы как-то защититься», подумал я, но сейчас-же решил: «а зачем, тебе ведь и так хорошо, а будет ещё лучше». Я расслабленно и безвольно раскинулся на песке, стало прохладнее, это чёрные крылья большой птицы заслонили солнце.
Но, вдруг, сквозь угасающее сознание несмело вползла мысль - «ты здесь отдыхаешь, балдеешь под солнцем, а как-же ребята, ведь они ждут денег, ждут продукты к празднику, что они о тебе подумают, тебе - же доверили».
Я приподнялся на локте, и стал шарить вокруг в поисках сумки с деньгами, моя рука в меховой рукавице елозила по снегу, я открыл глаза и в мои уши ворвался свист и завывание ветра. Я попробовал выбраться из сугроба, который уже намела метель вокруг моего тела. Перевернулся, встал на четвереньки и попытался подняться, но это мне удалось только с третьей попытки.
Со стороны, наверное, моя залепленная снегом, нелепо раскачивающаяся фигура напоминала актёра какого-то театра абсурда. Я потерял очки, когда упал, и теперь шел неведомо куда, неведомо зачем, почти ничего не видя вокруг. Я еле передвигал уже обмороженные ноги, которые совсем не чувствовал. Разум настойчиво твердил: «это бессмысленно, ты всё равно не дойдёшь», но сердце и душа напротив, уверяли: »иди и дойди».
Впереди, чуть в стороне от направления моего движения, вдруг забрезжил огонёк. Я знал, что в тундре, как и в пустыне, случаются галлюцинации. Только в пустыне видятся оазисы с водой, а в тундре - огоньки и теплые дома. Я попробовал сощуриться, чтобы рассмотреть чётче, но глаза слезились, как-будто в них засыпали песок. И всё-же я повернул в ту сторону, и теперь молился только об одном, чтобы этот огонёк, этот спасательный круг, брошенный мне Провидением, не исчез. Пусть это даже галлюцинация, но это уже цель, которая придаёт смысл моему движению. Я уже бежал, вернее, семенил в сторону огонька, часто останавливаясь и вглядываясь в черноту, перечёркнутую косыми струями летящего снега. Маленькая точка в безжизненной снежной пустыне, крохотный лучик надежды посреди равнодушной Вселенной.
Огонёк почти не приближался, и я не мог предположить, что это такое, но то, что он не пропадал в темноте, а становился, то тусклее, то ярче, внушало надежду и подхлёстывало мои уже иссякшие силы. Через некоторое время мне показалось, что я слышу звук работающего мотора, он едва пробивался сквозь вой пурги. Что же это может быть посреди тундры, я туго соображал, сознание работало в каком-то замедленном темпе, казалось, что и мозги застыли от холода. Я засеменил в сторону этого огонька с удвоенной силой, непонятно, откуда она взялась в полузамёрзшем теле.
Теперь звук мотора слышался чётко, но огонёк перемещался, то в одну сторону, то в другую. Я задыхался, теперь я только едва передвигал ноги и думал только об одном: лишь-бы не споткнуться и не упасть, подняться вновь у меня уже не хватит сил.
Я уже ясно понимал по звуку, что это трактор, до него оставалось не более пары сотен метров, но я не был уверен, что смогу их преодолеть.
Когда истощаются силы, и ты уже не можешь поднять рук и ног, когда кажется, что жизнь кончена, и надо просто закрыть глаза, чтобы не продлевать мучения, вдруг, откуда-то изнутри приходит воля к жизни, дух, который заставляет тебя идти вперёд и действовать вопреки всему, даже самому здравому смыслу.
Я упал, некоторое время лежал неподвижно, не в силах пошевелиться, потом, преодолевая возникшую вдруг огромную силу тяжести, перевернулся набок, встал на четвереньки и пополз. Эти двести метров превратились для меня в ту минуту в двести километров, которые надо было пройти, чтобы выжить.
Я дополз до трактора, почти теряя сознание. Это был американский «Катерпиллер», мощный бульдозер в арктическом исполнении, я их немало видел на Севере. На крыше кабине его горел прожектор. Он медленно двигался, сдвигая ножом снег, и часто останавливаясь. Я поднялся на ноги, прямо передо мной вращались огромные катки гусениц, я закричал, но мой слабый голос потонул в вое ветра. Добраться до кабины - нечего было и думать. Я шёл рядом, дожидаясь, пока трактор остановится. Мне с трудом удавалось контролировать себя, чтобы не попасть под гусеницу. Малейшее неверное движение, и всё…
Наконец, бульдозер остановился. Я полез вверх, обдирая в кровь колени, подтаскивая на руках обессилевшее тело. И вот, я на гусенице, надо торопиться, трактор в любой момент может тронуться, и тогда я превращусь в кровавое месиво.
Я забарабанил руками по дверце кабины, которую пытался, но не мог открыть. Водитель, наверное, не слышал, я представлял, как неохота ему открывать дверцу и впускать холод в тёплую, кондиционированную кабину.
Но вот дверца отворилась, и водитель втащил меня внутрь кабины. Дальнейшее я помню смутно: тракторист растирал мне обмороженное лицо, поил горячим кофе и расспрашивал, кто я и откуда здесь взялся. Я бормотал что-то, как в бреду о том, что надо спасать ребят в машине, потом потерял сознание.
Я до сих пор благодарен этому водителю, он спас меня от смерти.
Очнулся я утром в цилиндрическом вагончике, приспособленном для жилья. Солнце уже взошло, от вчерашней пурги не осталось и следа. Вошёл вчерашний мой спаситель и с ним ещё кто-то. Я рассказал о своих злоключениях, об оставленной на зимнике машине. Ребята связались с кем-то по рации.
- Лежи, не волнуйся, прилетит «вертушка», отправим тебя в больницу, - сказал один из ребят. И добавил через некоторое время:
- Считай, что в рубашке родился.
Потом я узнал, что наткнулся на подразделение, которое бурило нефтяные скважины, и устанавливало качалки. Таких качалок много разбросано по тундре.
Машину нашли быстро, она так и стояла на зимнике. Но в кабине лежал только Петро. Он был полузамёрзшим, но живым. Оказалось, что его спасла забытая паяльная лампа, которую возил с собой каждый шофёр, без неё невозможно на морозе завести двигатель. Он наткнулся на неё в кузове, когда искал чего-нибудь горючего. Лампа была полна бензина. Всю ночь он грел кабину, то зажигал лампу, то тушил её, экономя бензин.
Потом, уже некоторое время спустя,когда ужас пережитого слегка отошёл в прошлое, Петро поставил лампу в своей квартире на почётное место и написал на её выпуклом боку: «Моей спасительнице».
А Михалыча нашли только весной, когда сошёл снег. Он пошёл вслед за мной по зимнику, но сбился с пути, и замёрз.
В отношении Ашота прокуратура возбудило уголовное дело, но до суда оно не дошло. Следствию не удалось собрать веские доказательства его вины. После закрытия дела, Ашот сразу исчез из города.
А мне в больнице ампутировали часть обмороженной ступни, и я долго ещё потом прихрамывал.