Юродивый

Невдалеке от скверика и на значительном удалении от остального жилого массива, стоял одноэтажный дом, скорее даже барак. Проживали в нем семьи работников небольшой фабрики «Пух-перо», основной продукцией которой являлись подушки и перины. Куриные перья, перед тем как попасть в альковные принадлежности, варились в огромных алюминиевых чанах, а затем сушились в автоклавах. Фабрика, мягко говоря, воздух не ионизировала, и запах вокруг нее витал отвратительный. Когда ветер дул со стороны предприятия «Пух-перо», прогуливающиеся в скверике горожане зажимали пальцами носы и спешили ретироваться с места досуга и развлечений. Жалоб на вопиющее безобразие в администрацию города поступало немеряно.  Аппаратчики всё же смогли отыскать резервы из бюджета, и вскоре технология на фабрике была улучшена – неприятный запах исчез, вернее, почти исчез. Вместе с ним улетучилась определенная атмосфера района, к которой за несколько десятилетий большинство жителей уже привыкло. Местные алкаши, выпив очередной стакан бормотухи, сетовали: «Эх, теперь курочкой не пахнет» и шумно втягивали рдеющими носами нейтральный воздух. Однако фабричная труба продолжала дымить, тем самым сообщая горожанам, что аксессуарами Морфея они обделены не будут.

Одной из квартиросъемщиц в служебном доме была блаженная Ира. Ее душевное заболевание не являлось значительным, и было едва заметным: ну, разговаривала сама с собой, смеялась невпопад, да глаза бесновато-загадочно постоянно мерцали. Разве ж это причина человека в желтый дом упекать? С такими симптомами половина горожан может там оказаться. Ире была чуть за пятьдесят, она никогда не была замужем, но вы****ка в молодости нагуляла. Сейчас же, полная, коротконогая, с лицом рыхлым и болезненным, она мужских взглядов, – даже пьяных, – на себе не задерживала. 
Ее тридцатилетний отпрыск Боря унаследовал от матушки юродивость в более значительной степени – его психическое заболевание было очевидным и сложным; более того, с каждым годом оно заметно прогрессировало. Жизнь они вели не шумную, даже неприметную, отодвинутые в угол бытия своей неизлечимой душевной хворью. Рыжие, давно немытые волосы, побитое оспой и шрамами, заросшее оранжевой щетиной лицо, оттопыренные крупные губы, очки с толстыми стеклами в пластмассовой оправе – всё это само по себе плохо, но ведь, кроме того, Боря еще был и дурачок.  Ира, а особенно ее юродивый сын являлись достопримечательностью района – их знали и стар, и млад. Блаженное семейство не забирали в психушку по причине отсутствия агрессивности и, можно сказать, абсолютной безобидности. Несмотря на это, женщины избегали встреч с Борей и обходили его, на всякий случай, стороной. Он отвечал им взаимностью – никогда с ними не заговаривал и даже старался не приближаться. Однако о своем интересе к противоположному полу он сообщал мужчинам. Боря подходил к какой-нибудь парочке и, перетаптываясь с ноги на ногу, говорил мужику:
– Я у тебя жинку отобью, – глаза его маленькие, бегающие и чуть плутоватые смотрели настороженно и внимательно – скорее всего, подсознательно юродивый догадывался, что за подобные откровения и морду могут набить. Не утруждая себя вежливой интонацией, он делал шаг назад и,  кивая на  испуганную женщину, добавлял: – Это твоя  жинка или просто так? 
Но кровопролития никогда не случалось: юродивого люди в районе знали и к его заявлению относились с юмором.
– Боря, да я тебе только спасибо скажу, – отвечали мужики похохатывая, и дружелюбно похлопывали его по плечу. Блаженный на несколько секунд задумывался. Как же так – он сообщает человеку пренеприятнейшее известие, а тот лишь смеется. Набычившись, он повторял угрозу.
– Ладно, Боря, иди гуляй, – мужик слегка отталкивал его, давая понять, что разговор исчерпан, брал под руку слегка озадаченную подругу и они уходили восвояси.
Обидевшись, что его никто не воспринимает как соперника, юродивый  отходил в сторону и садился на скамейку.
Подростки любили развлекаться с Борей. Возле автоматов с газированной водой собиралась стайка старшеклассников.
– Боря, иди сюда, – зная, что может получиться забавное представление, они призывно махали ему руками.
Он нехотя поднимался и подходил к школьникам.
– На, выпей водички, – один из недорослей протягивал ему стакан газировки без сиропа.
Боря осторожно брал граняш и, сжимая его короткими толстыми пальцами с черноземом под ногтями, подносил ко рту. Пил медленно, не отрываясь, вливая в себя воду, как в сосуд.
– Еще будешь? – улыбаясь, спрашивал один из школьников.
Боря сводил лохматые рыжие брови к переносице. Задумывался.  Если бесплатно предлагают продукт, за который надо отдавать деньги – значит, не надо отказываться. И он пил. Второй стакан, третий, пятый, восьмой … Из его глаз капали слезы, он постоянно икал от пучивших его желудок газов,  вода стекала по подбородку на грудь, и всё это было очень неприятно. Боря с мольбой смотрел на подростков, качал головой, давая понять, что больше пить он не хочет. «Какие добрые ребята, им не жалко для него газировки, но как им сказать, что он уже утолил жажду»?
Но его добродетели лишь смеялись и совали юродивому очередной стакан газировки. Его организм уже отказывался принимать воду. Боря садился на асфальт, и его тошнило. От стыда и бессилья он закрывал лицо руками и плакал. Наконец, кто-нибудь из взрослых отгонял школьников, брал Борю за руку и усаживал на скамейку. Подошедшая пожилая женщина успокаивала его, поглаживая по голове.  Жалела.
– Бедный Боречка … Издеваются над тобой придурки, – она потрясала кулачишком вслед удаляющимся недорослям.
Боря замирал, и скудный разум его пытался понять создавшуюся ситуацию: ведь его никто не обижал – наоборот, школьники угощали газировкой. Но у этой женщины такой приятный голос и жалобные глаза! Он ничего не понимал и начинал злиться. Раскачиваясь из стороны в сторону, блаженный плотно сжимал губы, надувал, словно хомяк, щеки и издавал пронзительный визг. Лицо его при этом становилось невероятно красным, изо рта шла пена.
Жалостливая женщина в испуге отскакивала от юродивого и спешно крестилась. Добро тоже таит в себе опасность. Порой оно может принести больше разрушений, чем простенькое зло. Жалость сейчас была неуместна, ибо она предполагает надежду, которой не суждено осуществиться.
У Бори начинался острый невротический приступ. Он валился на асфальт, достаточно сильно бил себя ладонями по лицу, отчаянно дрыгал ногами, продолжая истошно вопить. Вокруг несчастного собиралась толпа зевак. Многие с испугом, некоторые с сожалением, а кто и с отвращением наблюдали за его муками. Кто-то мчался за Ирой. Вскоре прибегала Борина мать и, наклонившись над сыном, громко выкрикивала:
– А ну-ка хватит орать, идиот, а то в больницу сейчас отвезу.
Она всегда считала его дураком и заявляла об этом открыто и прямо. Услышав слово «больница», Боря тут же чудесным образом исцелялся. Он помнил предыдущие визиты в клинику. Это хмурые, неразговорчивые врачи, бьющие молотком по коленям и даже норовящие стукнуть им по лбу, горькие, неприятные таблетки, воздействия которых Боря боялся, а главное, болючие и частые уколы, которые приводили его в неописуемый ужас. Нет, в больницу он не хочет!
Ира брала сына за руку и помогала ему подняться.
– Ну, чего уставились? – она колючим взглядом обводила зевак. – Цирк вам здесь, что ли? Странные люди, ей Богу, – продолжала ворчать Ира и делала сакраментальный вывод о собравшихся: – Больные, наверное, вы, а не он, – она тыкала пальцем в сына. В ее голосе возникала интонация упрямого, торжествующего и, пожалуй, справедливого превосходства над угрюмо молчащей толпой.
Боря отряхивал брюки от пыли и, словно чувствуя за собой какую-то вину, опускал голову и ковылял вслед за матерью.
В непосредственной близости я увидел юродивого в бильярдной. Ради любопытства он заглянул в злачное заведение и, увидев мечущиеся по зеленому сукну шары, застыл в изумлении. Надо полагать, что эту игру он видел впервые.
– Заходи, Боря, гостем будешь, – Виктор Иванович жестом пригласил его зайти в помещение.
Потоптавшись у дверей в нерешительности, Боря всё же  переступил порог бильярдной, не отрывая восхищенного взгляда от игровых столов.
– Садись, Боря на стул, в ногах правды нет, – маркер отнесся к блаженному, как к равному и совершенно здоровому человеку. И странно – тот вполне внятно и адекватно ситуации ответил Виктору Ивановичу:
– Спасибо, я постою. Так лучше за шариками наблюдать, – лицо его по-прежнему оставалось невзрачным, но что-то отталкивающее исчезло – в его словах и тем более во взгляде ощущался здравый смысл.. В этот момент Боря был невероятно спокоен и даже преисполнен некоего достоинства. И вдруг я замер от внезапной мысли, которая раньше никогда не приходила мне на ум: юродивость не только душевное заболевание, а еще и искусство высшего притворства. Кроме меня и Виктора Ивановича на Борю никто внимания не обращал – посетители бильярдной были всецело увлечены игрой в «американку». Искоса наблюдая за блаженным, я испытывал приступ легкого недоумения: в данную минуту он едва ли отличался своим психическим состоянием от любого из нас. Скрестив руки на груди, живыми быстрыми глазами Боря наблюдал за желтыми шарами, с треском  снующими по изумруду сукна.
Вскоре Виктор Иванович куда-то отлучился, а на одном из столов завершилась партия.
– О, Боря! – неожиданного посетителя  заметил один из завсегдатаев бильярдной, местный хулиган и забияка Бычок. Он поставил кий в специальную стойку и, обещая хохму, подмигнул своим приятелям. Бычок подошел к юродивому, взял его за локоть и едва ли не силой усадил на стул. Сел рядом и сам. Некоторые люди рождаются в дурном расположении духа и пребывают в нем всю жизнь. Бычок был из их числа.
– Боря, хочешь, десять рублей дам? –  для пущей убедительности Бычок достал из кармана упомянутую замусоленную бумажку и повертел ею перед носом у блаженного.
«Десять рублей», – Боря задумался. «На эти деньги можно купить шоколадку «Аленка» и еще на мороженое останется. Нет, лучше шесть сдобных булочек с изюмом, мороженое и бутылку лимонада». Однако при упоминании о газировке Боря громко икнул. «Ситро не буду покупать», – он принял окончательное решение.
– Ну, так что, уважаемый, нужна тебе десятка, али нет? – Бычок прервал размышления юродивого.
– Нужна, – ответил Боря и протянул руку к заветной бумажке.
– Э, нет, – благодетель сунул червонец назад, в свой карман. – Денежку ведь заработать еще надо. – Увидев, как изменилось Борино лицо, Бычок расхохотался. – Хочешь заработать?
Не оставив намерения о булочках и мороженом, блаженный поспешно кивнул.
– Вот и молодец! – усмехнувшись, Бычок поднялся со стула и направился в туалетную комнату. Вскоре вышел оттуда, подкидывая на ладони почти целый кусок хозяйственного мыла.
– Держи, Боря, – он протянул юродивому мыло и добавил: – Ешь… Вот как срубаешь этот кусок, сразу получишь свою денежку, – Бычок снова достал из кармана упомянутый червонец.
Боря взял мыло и, повертев его в руках, поднес ко рту. Нехотя откусил краешек. Сморщился. Хотел было выплюнуть, но Бычок предупреждающе поднял руку.
– Не, не, Боря, надо схавать весь кусок. Мы же договаривались …
Посетители бильярдной рассмеялись. Но некоторые, правда, их было немного, возразили против такого развлечения.
– Бычок, завязывай, – сказал кто-то из игроков. – Нехер над больным человеком издеваться.
–  Да ладно, – огрызнулся «шутник». – Вам-то что? Ну сожрет он мыло, зато десять рублей заработает, – он сплюнул на пол и повернулся к блаженному.  – Ешь, Боря, чё рот открыл, тебя этот базар не касается.
Обострять отношения с Бычком никто не стал – уж больно скандальная за ним водилась слава.
Поглядывая на окружающих тоскливо-вопросительным взглядом: может, хватит есть мыло? – Боря продолжал мусолить злосчастный кусок.
Порывшись в карманах, я достал металлический червонец. Зажав его в ладони, я подошел к юродивому, взял у него из рук мыло и опустил в его карман монету.
– Иди, Боря, купи себе мороженое, – я приподнял его за локоть и слегка подтолкнул к выходу. Обрадовавшись, что его мучения закончились, блаженный шустренько заковылял к двери.
Я направился к туалету, чтобы отнести туда мыло, но меня схватил за ворот рубашки Бычок.
– Ты чё, козел, понтуешься? – его глаза сузились до щелочек, но даже так была видна выплескивающаяся из них злоба. – В табло хочешь, да?
Я дернул плечом, пытаясь высвободиться от его захвата. Бычок резко ударил меня в голову. Попал. Я отлетел к стене, но удержался на ногах, и тут же встал в боксерскую стойку. Бычок нанес еще несколько ударов, но они все попали в мои поднятые для защиты руки. Я, как обычно, сделал шаг назад, чтобы затем неожиданно начать ответную атаку, но тут раздался громкий голос Виктора Ивановича:
– Вы что тут затеяли, разбойники! А ну-ка прекратите сейчас же, – подошедший маркёр растащил нас в разные стороны. – Бычок, ты снова драку развязал? Хочешь, чтобы я заказал тебе дорогу в бильярдную? – Виктор Иванович повернулся ко мне. – А от тебя, Василий, не ожидал. Что вы не поделили?
– Мыло, – сказал кто-то из игроков. Все рассмеялись.
– Пошли, боксер, на улицу, – буркнул Бычок. – Там и поделим мыло.
– Балбесы, – Виктор Иванович прокомментировал событие и, махнув рукой, пошел к себе за ширмочку.
Мы вышли из бильярдной. Вслед за нами, понаблюдать за дракой, потянулись почти все посетители заведения.
– Василь, будь осторожен – Бычок бьет без предисловий, внезапно. Отстань от него на несколько шагов, – шепнул мне Червонец.
– И не спеши наносить удары, – добавил Юрка. – Подожди, пока он раскроется.
Чтобы не порвать и не испачкать в потасовке рубашку, я  снял ее с себя и отдал Чомге. Объясняй потом родителям, откуда пятна крови. Стянул с себя футболку и Бычок.
Действительно, не успели мы завернуть за угол бильярдной, как Бычок, резко развернувшись, бросился на меня. Но нас разделяло несколько метров, и для меня его маневр не стал неожиданностью. Мой противник вхолостую рассекал кулаками воздух, а я или уклонялся от ударов, или подставлял под них руки.
– Бычок, сожри мыло, а я тебе два рубля за это дам, – усмехнувшись, сказал я. – Пачку «Примки» себе купишь.
– Ах ты, сука! – прохрипел Бычок и с удвоенной энергией стал наносить удары. Однако слишком размашистые и легко читаемые, они не представляли для меня опасности. Видя, что он не может в меня попасть, Бычок решил продемонстрировать свой коронный прием – ударить с прыжка, то есть, стремительно скакнув на противника, вложить всю силу в кулак правой руки. Но этот удар в сегодняшней драке оказался для него последним: я сделал шаг влево и ответил встречным апперкотом. Словно подрубленное деревце, Бычок рухнул на землю.
– Классно! – кто-то из зрителей прокомментировал глубокий нокаут моего соперника. – Довыпендривался Бычок.

Мы возвращались домой по одной из аллей сквера. На своей любимой лавочке сидел Боря и вдохновенно поедал очередное мороженое. Возле его ног лежало несколько пустых бумажных стаканчиков.
– Вкусное мороженое, Боря? – спросил Червонец, когда мы поравнялись с юродивым.
Он поднял чуть мутный от удовольствия взгляд, посмотрел равнодушно и даже презрительно, проявляя открытую незаинтересованность в нашем присутствии. Так глядят на новый, но бесполезный предмет. Не удостоив Червонца ответом, Боря самозабвенно продолжал лакомиться мороженным.
Мы прошли несколько шагов и дружно расхохотались.

Через несколько лет я увижу Борю в странной ипостаси… …Я стоял на трамвайной остановке, дожидаясь свою девушку. Передо мной прошествовала старая кляча, запряженная в повозку, которая была загружена мешками с тряпками и кипами старых газет. Упряжь ее состояла из хаотического и, естественно, неправильного сплетения ремешков, связанных излохмаченной бечевкой. Казалось, что неопрятный, заросший седой щетиной мужичок, сидящий на облучке, является частицей этого хлама. Это был Боря. Какое-то время он ездил по улицам на уставшей от жизни лошаденке, вопя во всё горло: «Старье собираем! Старье!» Старухи выносили ветхие свои платья, в которых более полувека назад соблазняли своих умерших уже мужей. Мальчишки тащили связки пожелтевшей «Комсомольской правды», да опостылые, потрепанные учебники прошлых лет. За всю эту рвань юродивый выдавал пачки со стиральным порошком, цветные воздушные шарики, наборы цветных фломастеров и прочую дребедень.
Так Боря стал символом уходящего времени – всё уходит из нашей жизни в его безмятежном потоке.

А ближе к осени – в последних числах августа – блаженного Борю убили какие-то подонки-наркоманы. Ни за что – просто ради развлечения.
Его мать, к несчастью, дожила до глубокой старости. Она щедро пудрила лицо, клала румяна на дряблые щеки, красила губы яркой розовой помадой и надевала на голову каштановый парик. Брала в руки старинный ридикюль и неспешно прогуливалась по микрорайону. Время от времени спрашивала идущих ей навстречу прохожих.
– Извините, вы не видели моего сына Борю?
Получив отрицательный ответ, растерянно разводила руками и вздыхала. – Обедать скоро, а он, проказник, где-то шляется.
Ира старчески шаркала по асфальту потертыми туфлями и, сгорбившись, направлялась к лавочке в сквере, где так любил сидеть ее сын.