По образу и подобию (Валентина Лесунова) / Проза.ру

      - Господи, опять полный дом народа!
Вера стояла у двери собственной квартиры, поставив к ногам тяжелую сумку. После безуспешных поисков ключа нажала на кнопку звонка. Но громкая ударная музыка заглушала мелодичный звон. Наконец, до неё донёсся голос мужа:
      - Константин, открой дверь, мерзавец эдакий. Не слышишь, мать опять забыла дома ключ!
Угадывал он всегда правильно, мало того, угадывал, когда она ему звонила по теле-фону. Снимал трубку и говорил: «Слушаю тебя, Вера», – и ни разу не назвал её чужим именем.
Дверь открылась, мелькнула сутулая спина сына. Вера вошла в прихожую, выглянула из кухни Катя, племянница, - гадкий шестнадцатилетний утёнок с огромными черными мамиными глазами в белых пушистых папиных ресницах, ничего не сказала и скрылась в кухне.
Костя вернулся на своё привычное место за столом, лицом к говорящему телевизору, имитируя выполнение домашнего задания по математике. Учебник с начала учебного года на одной и той же странице с жирным пятном. Вера пыталась бороться против телевизора, но отступилась, потому что, во-первых, она не борец, а, во-вторых, без включённого телевизора Кости за столом не будет. Так плохо, и эдак не хорошо. Но эдак можно созерцать милую материнскому сердцу картину: приходит с работы и видит, что сын не гоняет по двору консервную банку, а склонился над дедовским профессорским столом, рядом учебники с тетрадями, телевизор и ещё много другого, жизненно необходимого четырнадцатилетнему подростку.
Вера помнила, как на этом столе стоял гроб с телом отца Серёжи. Лучшего места для гроба найти не могли, но так захотела свекровь Наталья Константиновна. И как она не догадалась вместо памятника взгромоздить на могилу мужа этот стол?
Дед был профессором, сын – преподаватель вуза, а внук еле-еле перебирался из класса в класс. Вера сначала пыталась, как она говорила, контролировать ребенка, но очень быстро решила для себя: в доме есть отец и пусть разбирается, почему сын плохо учится.

Сергей сидел за кухонным столом, говорил по телефону, крутил диск настройки радиоприёмника, курил и прихлёбывал чай из тонкого, почерневшего от частого употребления стакана в тоже почерневшем от времени подстаканнике, увидев Веру, прикрыл трубку телефона:
         - Наконец-то явилась, моя непутёвая баба, пардон, жена. Обед давно съеден, а ты где-то шляешься.
Вера почувствовала, что раздражается, - этот старый развратник всё своё свободное время, а оно у него почти всегда ничем не занято, звонил подружкам, кокетничал даже с сопливой племянницей, а ужин приготовить не мог.
         - Сергей, как не стыдно! Да, выключи ты эту музыку! Я работаю, можно сказать, единственный кормилец, твоя зарплата не в счёт, её никто не видит! Я страшно устаю и не могу отдохнуть дома. – Вера заводилась, - захлёстывало чувство справедливости, сколько можно терпеть!
         - Заткнись, убогое создание! Ты должна работать, ибо ни на что другое не годишься.
   Пока Вера раздумывала, - закатить скандал или чистить картошку, племянница выскочила на всякий случай из кухни, Сергей продолжал говорить по телефону. Решила чистить картошку, для скандала сегодня слишком устала, да и бесполезно что-то доказывать…
Катя вернулась, видимо, поняла, что грозы не будет.
            - Дядя Серёжа, перестаньте по телефону трепаться, сколько можно, мне с вами надо посоветоваться.
         - Сейчас, милая Катенька, подожди, это я не вам, а моей очаровательной племяннице. Три, пять, шесть? Нет, лучше нечётное… Примета? Нет, не терплю чётные числа, симметрию, гармонию и всякую завершённость. Для меня процесс всё, а результат ничто. Ещё не женившись, я уже думаю о разводе… Сколько раз? Один развод состоялся, ко второму подготавливаю жену, но пока безуспешно, она безумно ко мне привязана, любит, видите ли. - Вера возмущенно смотрела на Сергея, он не обращал внимания, - терпеть не могу две равные части, две капли воды, близнецов.
         - Дядя Серёжа, ну, дядя Серёжа, хватит!
         - Подожди… Это не вам… Нет, братья только двоюродные, и ни один на меня не похож.
Вера стала жарить рыбу, хоть что-то сделать назло мужу: он не переносил рыбного запаха. Сергей, поморщившись, перешёл с телефоном в прихожую, продолжая разговор:
         - Вы подниметесь по лестнице, где пахнет столовой, это очень важно, потому что есть другая лестница, по ней идти не надо. Если правильно выберете путь, до третьего этажа вас будет преследовать запах щей и жареных котлет. Константин, подай пепельницу, паразит ты, эдакий, не видишь, отец с сигаретой, но без пепельницы? Где вы встречали ВУЗ без запахов столовой? Ах, ваш университет! Милая коллега, учтите, ваш университет находится в бывшем совнаркоме. Первый раз слышите такое слово? Вам хорошо, а во времена моего детства была такая организация, чудовищная и бездарная, как и всё, что у нас было, есть и будет… Две большие разницы, располагаться в бывшем номенклатурном здании или занимать своё законно спроектированное место. В проектах вузов изначально заложен запах столовой, а также запахи туалетов… За-чем? Видите ли, в ВУЗе швейцар не положен, сидит вахтёр с каменным лицом и бананами в ушах, указатели не приняты, поэтому запахи облегчают нашу жизнь.
   Катя дёрнула его за рукав:
            - Посмотрите, хорошо ли я выгляжу?
            - Минуточку. На что смотреть, Катенька?
            - На лицо.
            - Подожди. Итак, вы идете по запаху до третьего этажа, на четвёртый не поднимайтесь, туда запах не доходит. Не могу по-стариковски одобрить, Катерина, слишком много краски, но сексуально, ничего не скажешь. Алло, коллега, вы меня слушаете? Останавливайтесь на третьем этаже у доски объявлений ровно в пять. До встречи, коллега.
   Сергей снова набирал номер телефона:
            - Помнится, Катюша, в мои первые годы службы преподавателем вузика, как говаривал мой спившийся коллега, доска объявлений в вестибюле на первом этаже имела размеры с поднос, что у нас на кухне почему-то висит на стене. Вывешивалась одна бумажка, и никто не проходил мимо, чтобы не полюбопытствовать, что на ней написано. А сейчас заходишь в институт и носом утыкаешься в три доски объявлений огромных размеров. В них натыкано бумаг, как листьев на дереве, но никто не читает, и все кричат: «Дефицит информации! Нам не говорили! Мы не знали!» Попробуй, со-бери студентов в одном месте и в одно время, - не получится, даже если написать объявление фосфоресцирующей краской. А я хитрый: вырываю из блокнота клочок бумаги, пишу корявыми буквами и вывешиваю в самом неподходящем месте, например, у туалета. Приходят все, кому и куда надо. Ни одного срыва не было.

   Вера очень не любила, когда Сергей непрерывно звонил, громко включал радио-приёмник и острил в присутствии племянницы. Та без Сергея ни дня не могла прожить. Вот старый козёл! На сына никакого внимания, будто и нет его, а перед этой засранкой хвост распускает, противно смотреть.
   Грустно то, что он нисколько не постарел с тех пор, как они четырнадцать лет назад поженились. Лицо гладкое, волосы подкрашивал каждые три дня, - не лень ему. Сегодня он особенно оживлён: с утра, перед работой ходил по квартире, напевая под нос, долго мылся в душе, не мог подобрать рубашку и галстук, всё в шкафу перерыл, пока нашёл, что хотел. Вера знала, что возбуждённое состояние перетекало в запойные дела.
   Обычно Серёжа выпивал ежевечернюю норму: бутылку вина, и ложился спать, но раз в месяц срывался с привычного ритма. Вера попадала в пьяный водоворот, - в него затягивался устоявшийся круг друзей. Сейчас Сергей им названивал: сначала художникам, их вычислить очень трудно, дома бывают редко, в мастерских на телефонные звонки не отвечают. Потом отыскивал знакомого бизнесмена, бывшего учителя пения, скромного на вид, не похожего на современных джинсово – кожаных бизнесменов, основного поставщика спиртного. Бизнесмен первый приходил, очень уважал Сергея, следом тянулись художники, нюхом чуяли бесплатную выпивку. Потом появлялся отец Кати, директор какого-то завода. Его жена, старшая сестра Веры, уходила к любовнику. Последней приходила их младшая сестренка: преподаватель литературы в школе. С ней всегда сложно: в запое она пребывала дольше всех. Крепкая здоровьем, вот и могла пить две недели подряд. Выводить её из этого состояния приходилось с помощью знакомого врача – нарколога, тоже выпивохи.
   Какой сестра педагог, с дрожащими руками и жаждой опохмелиться? а замену ей найти трудно. У нас всегда так: выпускников пединститута переизбыток, а учителей мало. Сергей подключал все свои связи и находил знакомую преподавательницу для подстраховки. Наконец, с младшей сестрой утрясалось, и начиналась пьянка. На кухне появлялся разный, часто сменяющийся народ, иногда случайный, с улицы. Вера переходила из пьяного забытья к кратковременному протрезвлению и даже пыталась разобраться в окружающих её лицах. Но ей плохо удавалось, и она бросала это занятие: пусть приходят, кто хочет, все люди – братья и сестры. Правда, после пьянок она не досчитывала серебряных ложек, Переживала очень, но когда все ложки пропали, о них больше не вспоминала.

   Вера, как могла, боролась против запоев мужа, правда, только «до первой рюмки». Потом воля расслаблялась, и ей уже ничто не мешало погружаться в пьяное забытье.
   Благо, выручал родной трудовой коллектив, простой и всё понимающий: сегодня за неё работают другие, завтра за других работает она.
   Нельзя сказать, чтобы у Веры совсем не было воли. Нет, воля была, но до сих пор оказывалась слабее любой чужой воли, так получалось. В другом месте и с другими людьми Вера могла бы устоять, но случая не представлялось.
   В этот раз тревожила не сама пьянка, и не то, что набежит народ и будет днём и ночью сменяться за кухонным столом, спать вповалку в комнатах, - мест хватит всем, хватало бы выпивки; и даже не то, что сыну незачем видеть родных и посторонних в свинском состоянии; к этому она привыкла. Волновало её другое: Серёже нельзя пить из-за плохого здоровья. Совсем недавно попал в больницу, еле откачали. Врач – кардиолог предупредил, следующего запоя его сердце не выдержит
   «Да, пропади всё пропадом, - подумала в сердцах Вера, - всё равно его не остановить. Пил и будет пить до самой смерти. И умрёт в обнимку с бутылкой».
   Сергей набирал номера телефонов друзей и знакомых, и разговаривал с племянницей:
            - Красота – это гармония, а гармония, как любое совершенство – это смерть. Или развивайся, или разрушайся, третьего не дано.
            - Нельзя без философии?
            - Ради бога. Ты стремишься быть красивой, чтобы нравиться мальчикам, но идёшь не тем путём.
            - Попробуй подцепить хорошего мальчика, такие красотки на дискотеки ходят, меня за ними не видно.
            - Нет ничего проще подцепить. У тебя есть рваные колготки?
            - Есть, я вчера на ступеньках школы растянулась.
            - Вот и отлично. Вернее, отличного мало, совсем нехорошо. Признайся, какой-то ушастый в рыжих веснушках тебе подножку подставил? Скажи ему, что твой дядя бандит, с ним разберётся.
            - Обязательно скажу.
            - Желательно, чтобы дырки на колготках были сзади. Ты надвигаешься на него лёгкой походкой, сверкаешь чёрными очами в крашеных ресницах, он смотрит, естественно, вслед тебе, и, как приклеенный, ходит за тобой весь вечер, прикрывая своим телом твои дырки. Мужчина должен чувствовать себя нужным, так сказать, быть при деле. Да, дело, терпеть не могу этого слова. Павел, привет, дорогой, как ты, всё работаешь? – Сергей прикрыл трубку ладонью, - подумай, Катенька, я умный, знаю, что советую. Вера, тебе привет от Павла, он тебя давно не видел, скучает.
         - Что ты врёшь? Мы сегодня утром виделись, – Вера вышла из кухни и резко, сама того не ожидая, вырвала трубку из руки мужа.
         - Ты его не слушай, Паша, ему нельзя пить, да и тебе работать надо.
   Павел её любовник. Он художник, недавно состоялась первая выставка его скульптуры. На работе одинокие подружки ей завидуют: есть и муж и любовник, но своего одинокого положения менять не спешат. Мужчина им нравится вообще, как гарант личного счастья, но конкретные мужики никак не могут гарантировать счастливую жизнь, с ними только проблемы, проверено много раз. Да и где его, хорошего, найдёшь, если работаешь уборщицей? Старожилки помнят времена, когда уборщицы мыли пол тряпками в соблазнительной позиции в наклон. Тогда и пол был чище. Смелый ракурс женского тела редкого мужчину оставлял равнодушным, ни одна уборщица не жила без мужика. И не только сожительствовали, очень часто выходили замуж. Теперь облегчился труд, но усложнились личные проблемы: жди, когда какой забулдыга обратит на тебя внимание. Сам пьяный, а нос воротит от уборщицы: подавай ему образованную, интеллигентной профессии женщину.
   К личной жизни Веры подружки относились с пристальным вниманием: перед началом работы она подробно отчитывалась о прошедшем дне, и после этого расходились по рабочим местам четырёхэтажного ЦУМа, гремели вёдрами и тяжелыми тряпками на палках гоняли грязь по выщербленным ступеням.
   Вера пересказывала женщинам, что говорили муж и любовник, чем она с ними занималась, но своими чувствами не делилась. Было принято, что подружки ей завидовали. Но сама она очень недовольна своей личной жизнью. Павел – давний любовник, обыденный как муж. Самый интересный период, когда они с нетерпением ждали встреч, давно прошел. Павлу не до любви. Он в возрасте за пятьдесят приобрел, наконец, свою квартиру. Всю творческую жизнь проболтался по чужим углам и мастерским, теперь пытался наверстать упущенное неустроенным бытом время для творчества, редко выходил из дома, - работал. Даже пьянки с Сергеем его уже не привлекали.
   Законный муж – болтун, ему бы выпить и поговорить с Верой, с племянницей, с друзьями, с кем угодно. А любовник, от слова «любимый», на женщину всегда смотрел как на неодушевлённый предмет, форму без содержания, сам признавался в этом. Правда, в начале их знакомства сделал Вере комплимент, что она «не без содержания».
   С ним надёжно, ему другой женщины не надо: лень, и ни к чему. Хочет рисовать – рисует, а чего не хочет делать, сваливает на Веру. Сколько она побегала, пока он квартиру получил!
Зачем ей это? Но что делать, если Сергея женщины интересовали как женщины только в возрасте до двадцати пяти. Вот и приходилось вести еще и с Павлом нудную супружескую жизнь: сексом занимались редко. Для этого, казалось, нехитрого дела, Павлу нужно выпить, чтобы отключиться от замыслов и образов, а отключаться нежелательно: сколько той жизни осталось.

Вере приятно, что Сергей следил за своим внешним видом: на работу ходил в белой рубашке, отглаженном костюме. Джинсы со свитером носил обычно дома. Ботинки начищенные. Но, увы, стирка и глажка на ней, только ботинки он сам чистил. Пытался приобщить сына к этому делу, но успеха не добился. Мягкосердечный, он только покрикивал, а сыну ночи напролёт решал задачки. По утрам, когда сонный Костя натыкался на стены, в постель вечером не загонишь, Сергей складывал в его ранец учебники с тетрадями.
Любовник, и то хорошо, чистых рубашек не требовал, ходил в свитере, но у него свои закиданы. Его легко вывести из душевного равновесия. Послала как-то в овощной магазин за картошкой, вернулся злой и с пустыми руками: продавщица косо по-смотрела, швырнула сдачу. Вера разозлилась, какая продавщица, если надо было ку-пить картошку и принести домой. С мужем весело гулять по городу, даже ездить в общественном транспорте: где он, вокруг смеются и никаких проблем. Если Вера куда-то ездила с Павлом, старалась пристроить его в углу задней площадки и прикрыть своим телом, чтобы не толкали и на ноги не наступали.
У неё нет никаких связей, друзей тоже нет, только сёстры. Обидно: с высшим образованием приходилось тряпкой махать. Правда, был короткий период, когда работала в институте. Зарплата – мизер, никаких перспектив, сиди на одном месте как приклеенная, а сын без присмотра, муж без вина, к Павлу не вырваться. Жуть! Сейчас помашешь тряпкой два часа и свободна.

   Вера спешила с ужином, готовила она обычно быстро. Сергей любил вкусно поесть. Жареную рыбу в её исполнении тоже любил. К рыбке подавалась толчёная картошка с соусом и свёкла под майонезом. Серёжа ел изящно, пользовался вилкой и ножом. Рядом с ним пристроилась Катя. Веру охватила ревность, с ней случалось: захлёстывала ненависть к молодым и привлекательным женщинам, и справиться с собой она не могла.
            - Катерина, иди домой, хватит тут болтаться, всем мешаешь, найди себе друга помоложе.
   Племянница молча встала, повозилась в прихожей, может, ждала, что её позовут? Хлопнула дверью. Сергей ничего Вере не сказал, вышел в прихожую, плотно прикрыв кухонную дверь.
   У него очередное сильное чувство, с ним это периодически случалось, сейчас он увлекался племянницей его первой жены. Девице чуть за двадцать лет, ничего не скажешь, красивая, но ведь не в его вкусе. Ему, черноглазому брюнету с гладкой смуглой кожей, нравились беленькие, пухленькие, наивные на вид студенточки. У родственницы его бывшей жены чахоточная фигура, со всех сторон плоская, длинные тонкие ноги, чёрные, обжигающие внутренним огнём очи, взгляд затравленного дикого зверя, хищный профиль. Где там нежность, ласка, отдых уставшей душе? Там ад, неутолённая страсть, грех. Такой набор не для сердечника, гипертоника, язвенника и алкоголика с большим стажем.
   Вера пыталась втолковать мужу, что девице пора замуж, хватит ей беситься, изображать из себя роковую женщину. Каково её матери? Единственная дочь нигде не учится, не работает, ушла из дома, живёт, где придётся, спивается.
   Сергей в прихожей тихо говорил по телефону, но Вера всё слышала: приоткрылась от сквозняка дверь.
            - Не воспринимайте мою любовь как похотливое чувство стареющего мужчины к юной девушке.
   «Ничего себе, юной, в её возрасте уже троих детей можно было успеть родить», - подумала Вера и стала слушать дальше.
         - Конечно, это правда, я, действительно, стареющий, мне около сорока, - «Врёт, за пятьдесят», - злилась Вера. - Я, можно сказать, на руках вас носил, в коляске катал, к тому же я влюблён в вас, сударыня, и это верно. Верно и то, что наш земной шар с большой скоростью мчится во Вселенной, но кому до этого есть дело? Милая девушка, если хотите, уважаемая Светлана Васильевна, мне вы не нужны ни как жена, ни как любовница. Да, и я вам не нужен в этих качествах, но мне хочется созерцать родинку над вашей левой бровью. В этой родинке для меня сосредоточен весь мир и, если хотите, то и Космос тоже.
   «Говорил бы честно, созерцать сквозь бутылочное стекло», - подумала Вера, но вслух не произнесла, не смогла, чувствовала момент, когда нельзя скандалить.
   Ей было обидно. Сколько можно терпеть всё это! Она разрывалась на два дома, кормила сына, Павла. Почему должна кормить развратника, с какой стати? И ещё эта Светка. Является сюда на правах родственницы, сидит нога на ногу, с сигаретой и далёким взглядом. Сергей рассыпается перед ней, а она всякую чушь несёт. Скажет: «Кто видел лучшее, тот не захочет хорошего», и залпом выпьет полный стакан вина, вместо закуски затянется сигаретой. Говорят, роман у неё был с иностранцем, надо понимать, что лучшее - это иностранец, а хорошее – Сергей.
Сергей показывал ей альбомы с предками дворянского рода, пожелтевшие фото прадедушек бравого вида и прабабушек с невообразимо тонкими талиями, в белых одеждах. У Серёжи в родственниках есть даже американский двоюродный дедушка или дядя, она все забывала, сбежавший из России в гражданскую войну. Этому родственнику, действительно, надеялась Вера, пришлось работать.
   Хлопнула дверца шкафа в комнате, потом Сергей закрылся в ванной, наверное, брился. Значит, собирался на свидание.
   Немного погодя Вера выглянула из кухни, увидела его в чёрном свитере, явный признак, что идёт к Светке. Этот свитер он носил под чёрные Светкины одежды, - траур по любви к иностранцу. Вера разодрала бы в клочья и свитер и Светкины одежды, откуда ещё она свалилась на голову, мало своих забот!
   Вера позвала: «Серёжа», но услышала голос сына: «Ушёл».
   Из сумки исчезла бутылка вина, Сергей забрал. Вера схватила самый острый нож и принялась кромсать курицу. Честно говоря, ей очень хотелось эту бутылку выпить с Павлом, завтра, в свой выходной день. Даже если бы он отказался пить, наверняка от-кажется, она бы одна выпила.
   Два раза в неделю, в свои выходные дни, она сидела у Паши, в один из дней недели по скользящему графику и в воскресенье. В субботу она торговала на барахолке, остальные дни проводила, как получится. Забот всегда выше головы, и она хронически не досыпала.
Павел не любил, когда она готовила обед на его кухне, не переносил запахов еды и не разрешал открывать форточки, боялся сквозняков. Вот Вера и готовила с вечера завтрашние обеды мужу, сыну и себе с Павлом.
Сын досматривал долгий концерт в честь какого-то праздника. Наконец, лег. Вера закрыла плотно дверь его комнаты, долго возилась на кухне и решила ждать Сергея. Когда он возвращался домой, обязательно её будил, потом она до утра не могла уснуть.
Она любила ночную тишину. Днём грохотали машины под окнами. Из-за шума с улицы они не слышали друг друга, если находились в разных комнатах. Ночью душа будто освобождалась из тисков грохота и резких звуков.
Сейчас тихо, спокойно и она потянулась за вязанием. Привычно, под ритмичное движение спиц, потекли мысли.
   В конце концов, что она держится за Сергея? Павел по сравнению с ним красавец: на голову его выше, правильные черты крупного лица, чёткостью линий похож на арийца. Вера, правда, в тонкостях антропологии плохо разбиралась, но ей очень нравилось, что он трудолюбивый. Но с ним скучно. Зато он был бы хорошим отцом её сыну, не то, что этот балаболка, сам умный, а сын двоечник. Других учил, а родного сына ничему не мог научить, не занимался с ним, оправдывался, что Костя в неё по-шёл, такой же неспособный к учению. Сергея никто никогда ничему не учил, сам брал с полки книги и читал. Если Костя равнодушный к книгам, пусть телевизор смотрит.
   Вера тоже видела в сыне больше своих черт характера и этим была недовольна. Она добрая до глупости, и не хотела, чтобы сын этим походил на неё.
   Костик иногда бывал с ней ласковым, особенно если Сергей её очень сильно обижал. Муж это умел, слов не выбирал и сына не стеснялся. Вера помнила, как пьяный Сергей ударил её. На следующий день к её приходу с работы сын приготовил обед, тогда ему было девять лет, готовил по толстой «Книге о здоровой и вкусной пище». Она даже расплакалась. Костя сказал ей, если она выйдет замуж за Павла, он будет рад этому.
   Женщины на работе тоже советуют развестись с мужем, хватит позволять себя эксплуатировать. Ей надо размениваться: зачем этому бездельнику оставлять шикарную профессорскую квартиру, она тоже имеет право на хорошие условия: у неё сын растёт. Одна Надя, одинокая женщина в возрасте, бывший общественный деятель по профсоюзной линии, в людях хорошо разбиралась и не мучила Веру советами и вопросами, почему не уходит от этого развратника к порядочному человеку, известному художнику, которого любит её сын.
   Надя восторженно говорила:
            - Девочки, вы ничего в жизни не понимаете, тем более в любви! Можно любить и проходимца и развратника, какая разница, лишь бы любовь была. А Серёжа такой обаятельный, такой аристократ, таких почти не осталось.

   Вера приехала в город из глухой, пыльной провинции, посёлка на три тысячи жителей, поступать в университет. Сергей был репетитором у её старшей сестры. Сестра успешно поступила на математический факультет университета и проучилась уже год, дала телефон Сергея, сказав: «Классный репетитор».
   В университет Вера не поступила, не помогли даже занятия с Сергеем, уехала домой, окончила пединститут в провинциальном центре, вернулась к сестре, вышедшей к этому времени замуж за белобрысого Алексея, уже родилась дочь Катя. Сестра занималась семейными делами, Вера скучала и однажды позвонила Сергею. Он помог ей найти работу и место в общежитии. Вскоре она забеременела от него и с тех пор была его женой.
   Сергей говорил, что её, как провинциалку, губит склонность к обобщениям. На хрена он ей в качестве мужа, жила бы с ним в своё удовольствие, пока не надоест, нет, положено иметь мужа, и всё тут. Любого, лишь бы мужского пола. Женатым он не может быть по своей природе, он не продолжатель рода, он индивидуалист. Единственный в своём роде, и у него нет никакой потребности себя тиражировать. Капиталов, чтобы завещать наследникам, у него нет, и социального положения тоже нет, и не будет. Пусть идут все к чертям со своими убогими страстишками. Хочешь в ЗАГС, пойдём, раз тебе так надо.
   По сути, он добрый и сочувственно относился к тому, что Вера не хотела возвращаться к себе домой, в гнусный, пыльный городишко, с животом и не замужем. Трагедия провинциального масштаба. Можно весь день ходить по этому, как он говорил, гнусно скучному поселению и ни одной хорошенькой девушки не встретить. Но почему-то с большим удовольствием, пока была жива Верина мать, (она умела и любила принимать гостей), проводил в этом городишке два отпускных месяца. Деньги пропивались в первые дни отпуска, но он всегда был накормлен и обласкан тёщей.
   Сергей пошел с Верой в ЗАГС, но предупредил, что не поступится ни одной из своих холостяцких привычек. Он чистокровный дворянин с французской прабабкиной кровью, единственный сын знаменитого профессора, чьё имя красовалось на обложках толстых, очень умных книг, чей портрет висел в одном из длинных коридоров института, среди портретов Менделеева, Гегеля и основоположников. И только Гегель без бороды.
Вера помнила, как боялась в первый раз идти в гости к Сергею, думала, у аристократов надо как-то по-особому себя вести, и боялась показаться смешной и неловкой. Но, войдя в квартиру, разочаровалась. Аристократы, а в углах грязь, на старинной мебели многослойная пыль. Почти сразу, как пришла к ним, взялась за тряпку.
Когда появился Костя, недоношенный и очень слабый, Сергей за ним ухаживал, как умел. Но Вера сомневалась в том, что у него есть отцовские чувства, обвиняла его в равнодушии к сыну. Он только на язык злой, но добрый от природы, ухаживал бы за любым беспомощным существом. Вере казалось, что друзьям помогал охотнее, чем сыну. После смерти тёщи он ни разу не выехал из города: каждое лето пристраивал многочисленных племянников, детей своих друзей в институт.
   Вера, бывало, скандалила, уставала от его слов, унижающих её:
         - Молчи, презренная баба, и помни, в этом доме твоё место на кухне. Тебя замуж не звали, - говорил он спокойным голосом, но обидно.
   Это сейчас бывал несдержан, кричал, часто напоминал о своём аристократическом происхождении, а сам доходил до того, что воровал из её кошелька последние деньги.
   Со своей матерью, она умерла два года назад, он никогда не ссорился, у них были странные отношения. Мать его обожала, а он, чтобы выманить деньги на бутылку, обещал ей купить пирожное. Она деньги охотно давала, уж очень пирожные любила, но потом не спрашивала ни про деньги, ни про сладости. Как-то всё не по-людски, аристократы чёртовы.
   Первую женщину у себя дома Вера застала, когда пришла из роддома, ее с младенцем на руках привела старшая сестра. Из комнаты Сергея выскочила полуодетая, лохматая девица. Вера закатила истерику, у неё пропало молоко, и на короткое время он девиц в дом не приводил. Но молоко не появилось, и женщины опять сидели в его комнате, хихикали, пили, закрывались в ванной и туалете.
   Свекровь вроде слушала жалобы Веры, но, или не понимала, или делала вид, что не понимает. Её больше волновало, что Вера готовила острые блюда, Серёже они вредны, и носки покупала не в тон его костюмов.

   От воспоминаний Вера разволновалась и не могла уснуть, а выпить нечего. Уснула, когда уже начало светать, Сергей домой не пришёл.
   Утром она повезла Павлу сумку, загруженную едой на весь день, злая, не выспалась. Хотелось выпить, чтобы повеселело на душе.
   Сергей, конечно, с этой Светкой жить не будет, зачем ей пятидесятилетний мужик, неспособный зарабатывать. Но мог бы позвонить, предупредить Веру, домой не придёт, чтобы она не волновалась. Увлёкся так, что про неё забыл.
   Мысли её переключились на Павла. Она заметила, когда ехала к Паше, половин у пути думала о Сергее, потом будто пересекала невидимую линию круга, за которой прекращалось влияние мужа.
   Хорошо, что у неё есть Павел. Если бы его не было, сидела бы сейчас дома в пустой квартире, как бывало раньше, когда от обиды ничего не хотела делать, только бы выпить и забыться.
   Вера заметила, что менялся ее облик: дома в большом старинном зеркале у окна она видела себя с напряжённым, злым, будто собранным в кулак, лицом, даже после сна, когда мышцы должны быть расслабленными. Когда приезжала к Павлу, в зеркале в прихожей лицо будто расплывалось и становилось похожим на круглый блин. Может, причина в освещении? Но она и внутренне менялась: мучительная тревога, будто она на краю пропасти, опасения за завтрашний день, мысли, что вот-вот что-то случится нехорошее, отпускали ее.

   За три остановки до конечной остановки, там, рядом, дом Павла, Вера увидела, как в троллейбус вошёл заведующий кафедрой Сергея. Он хорошо знал Веру, когда был ещё ассистентом, часто приходил к ним домой. В троллейбусе оставалось мало пасса-жиров, и заведующий кафедрой сразу же подошёл к ней.
   У Веры чуть не выпала из рук сумка, когда она услышала, что Серёжа не пришёл на лекцию. Такого с ним не случалось, за исключением двух недель, проведённых в больнице. Он даже пьяный приходил на работу и читал лекции, как всегда, блестяще. Студенты его обожали, а он без их обожания ни дня не мог прожить.
   Вера вышла на остановке и поехала в обратную сторону. Она ехала и уговаривала себя: «Ничего с ним не случилось, ночевал у бабы, неважно, какой, их у него много. Позвонить, конечно, не мог, ему плевать на меня и на остальных, тем более, на студентов. Не надо переживать, первый раз что ли, когда он не приходил домой ночевать?» Но успокоиться не могла и очень волновалась. Позавчера у него сильно болело сердце: пил вино и закусывал таблетками. Неужели что-то случилось? О, господи, лишь бы не самое страшное!
   Дома она собрала в кучу потрепанные от времени записные книжки с номерами телефонов и стала звонить друзьям и подругам Сергея. Павел у себя дома тоже звонил. Он выяснил, что Серёжа ушёл от Светы ещё вчера вечером, почти трезвый. Сомнительно, но могло быть правдой, если к бутылке вина он ничего не добавил, и если они пили вдвоём. К поискам подключилась милиция.

   Утром Павел повёз Веру в морг на опознание трупа. У Сергея было спокойное лицо.
   Павел, поддерживая за локоть, осторожно вывел ее из морга, посадил на скамью и пошёл узнавать у врачей, от чего случилась смерть.
   Оказалось, что Сергей ночью ушёл от Светы, упал, споткнувшись о трамвайные рельсы, ударился головой, но умер не сразу. Если бы своевременно оказали помощь, остался бы живым. На рельсах его, уже умершего, обнаружил водитель первого трамвая.
   Вера хотела знать, мучился ли Сергей перед смертью. Как будто это было важно.
   Для Серёжи это уже неважно, он перешёл в иной мир, но в Вериной голове не укладывалось, что-то в этом было несправедливое, - не договорил, не доделал, не сказал прощального слова и, вообще, ничего не сказал. Вера зарыдала.

   Дома Павел звонил по телефону, повторяя один и тот же текст:
      - Серёжа умер, похороны через три дня, умер от сердечной недостаточности, мог бы выжить, но никого рядом не было оказать помощь, – Он делал паузу, ожидая вопроса, но никто не спрашивал, и продолжал, – врачи его предупреждали: пить опасно.

   Вера на похороны денег не жалела, заняла, сколько могла, попросила у брата и сестёр, заказала дорогой гроб, венки, букеты, - пусть Серёжа часто её обижал, но она свой долг исполнит до конца.

   На кладбище пришло много народа, Серёжу хоронили рядом с матерью, и люди «растеклись» между могилами. Студенты несли гроб, преподаватели говорили речи.
Вера бросила первый ком земли, за ней последовал сын, а потом уже первая жена Сергея. Поминки устроили в столовой. Помогали накрывать столы Верины расторопные подружки по работе.
   Когда она вернулась с сыном в квартиру, будто впервые увидела старинный шкаф в прихожей, длинный коридор с высокими потолками и почувствовала тревогу: не придёт ли кто-то и не скажет, что квартира ей не принадлежит? В тревоге она рано легла спать, сын включил телевизор.
   На следующий день перебрала вещи, решила кое с чем расстаться, чтобы приготовить приличный стол на девять дней.
Свалившиеся заботы не поглотили её мыслей: она постоянно вела внутренний монолог. Входила в комнату Сергея, вспоминала, что тут раньше жила его мать, Наталья Константиновна. Толстый слой пыли покрывал зеркало, но мать не замечала, хотя каждое утро сидела перед ним в старинном скрипучем кресле, делая замысловатую причёску из редких седых волос

   До того, как здесь поселилась Вера, уборку делала по старой привычке бывшая домработница, положенная в старые времена профессорской семье, после её смерти, дальняя родственница, никто не помнил, профессора или его жены, потом уже Вера.
   Свекровь почти всё время сидела в этой комнате, только по утрам выходила в прихожую и совала деньги на пирожные сначала внуку Косте, он первый уходил из дома, потом Вере, иногда сыну. Вера и Костя отказывались от денег, но обещали пирожное купить, Сергей деньги брал, но ничего не покупал.
   Когда Вера приходила с работы и выкладывала из сумки на кухонный стол продукты, Наталья Константиновна выходила из своей комнаты и гипнотическим взглядом следила за ней. Если пирожных не появлялось, не подавала вида, что разочарована, говорила о погоде и о соседской кошке, забравшейся на дерево, спуститься кошечка не могла и долго жалобно мяукала. Её не слышно, наверное, слезла. Если пирожные появлялись, свекровь даже молодела от радости. Вера могла бы чаще радовать старуху, но, уйдя из дома, о ней забывала. Если же вспоминала, не хотела с пирожными возиться: хрупкий продукт, требует осторожного обращения, а руки заняты тяжёлыми сумками с хлебом и картошкой.
   В конце концов, почему она всю семейную жизнь считала себя их должницей? И сейчас чувствовала себя обманщицей, захватчицей чужой жилплощади. Но ведь она сына родила, от них же получила пыльные углы, не ими, а отцом Сергея и мужем свекрови заработанные.
Почему они так себя вели всю жизнь? На каком основании? Почему позволяли себе не их личные заслуги считать своими? Почему окружающие люди принимали их такими, почему никто не возмущался? Если бы не Вера, нашлась бы другая дура, ходила бы с тряпкой, детей рожала, и ничегошеньки бы не менялось. И хозяева были бы к той дуре также равнодушны, как к ней.
Обида, что с ней поступили несправедливо, сменялась страхом, вдруг у нее все отберут и выставят на улицу. Нет уж, старинная мебель на законном основании принадлежит Вере. Пусть хоть один из родственников заикнётся, она напомнит, сколько денег заплатила из своего кармана на реставрацию продавленных стульев, могла бы себе шикарную шубу купить. Сергей жаловался друзьям на сумасшедшую жену, угробившую такие деньги на стулья, могли бы и на полу сидеть, было бы что пить.
   Сергей ничего не хотел делать, и никакого уюта ему не надо было. Покупки, кроме еды и спиртного, раздражали. Потраченные на обстановку суммы денег он переводил на количество бутылок. Правда, не опускался до того, чтобы вещи продавать.
   Паша трудился, бывало, круглосуточно, она тоже работала, поломойкой. Но и поломойки нужны, и платили ей, хватало семью кормить. А вот выжил бы Сергей при нищенской преподавательской зарплате, если бы она перестала его содержать, неизвестно.
Удивительно, сколько жили вместе, Сергей никогда не готовился к лекциям, книги брал в руки, когда приходили студентки и аспирантки, и он им показывал профессор-скую библиотеку: полки от пола до потолка, в его комнате, в прихожей и длинном коридоре. Он водил девиц по квартире, но они в основном смотрели на него, а он смотрел на них, и всем было безразлично, в какую книгу он тыкал пальцем. Его «показ библиотеки» бесил Веру. Бывало, она грубо выпроваживала девиц, - нечего тут ходить, частный дом, а не публичное учреждение и не царский дворец. Сергей звонил многочисленным двоюродным и троюродным братьям, рассказывая, как дура – баба опозорила его перед студентками. Его родственнички такие же бездельники, что и Сергей, любители девочек и вина.
   Только один из двоюродных братьев выбился в люди, где-то в Сибири жил, даже получил профессорское звание. Когда приезжал в творческую командировку, приводил девочек, покупал шампанское, на Веру смотрел, брезгливо скривив губы, так смотрят на таракана, может, комплексовал из-за маленького роста? А, может, считал Веру плебейкой, не достойной их рода? Правда, деньги давал ей, неплохие, на питание и проживание.
Сергей тоже был невысоким, чуть выше Веры. Она обабилась, а он сохранил стройную фигуру, издали, когда шли вдвоем, походил на её сына. Одна из подружек заметила, могла бы промолчать.
   Подумаешь, располнела. Родственнички с его стороны почти все стройные, а зарабатывать не способные. Кроме профессора из Сибири, у них стабильно тяжелое материальное положение и постоянно беременные женщины, но ни один из них принципиально не служил, как говорил Сергей, родословная не позволяла. Бывало, Серёжины двоюродные братья просили у Веры помощи, очень кушать хочется. Сначала она охотно давала в долг, хотела хорошего к себе отношения, деньги брали, а её по-прежнему игнорировали. Очень часто, если звонили, и она брала трубку, даже не здоровались. Она, естественно, тоже стала их игнорировать, пусть научатся с ней здороваться, а потом обращаются с просьбами.

   Вера твердила себе: схватка с родственниками Серёжи неизбежна. Конечно, никто ничего у неё не отберёт, но могут сказать обидное, упрекнуть, припомнив, что у неё есть любовник, она была неверной женой. Мало ли в чём могли её упрекнуть, если бы захотели. Безгрешных людей не бывает. Павел думал также. Чтобы не «дразнить гусей», как он говорил, не пришёл ни на похороны, ни на поминки. Он прав, но без него тяжело. На девять дней обещала прийти первая жена Сергея, и бывшие его любовницы припрутся, они такие, без комплексов.
Почему Вера должна оправдываться, доказывать, что не зря живёт? Какая жена стала бы жертвовать собой ради непутёвого мужа? Павел тоже доказывал. Приехал из деревни в этот проклятый город и доказывал. А Сергей вырос в профессорском доме и уверен, что собой осчастливил маму, папу, Веру и весь мир; а она с Павлом, как были чужаки, так чужаками и остались.

Позвонил заведующий кафедрой, пропала какая-то папка, не поищет ли она? Кто-то видел, что последним её брал Сергей. Очень нужно.
Вера разозлилась:
         - Серёжа умер, вы это понимаете? Я не буду искать.
Она не любила его коллег, своевременно защитившихся, с Сергеем посещала банке-ты, поднимала тосты за виновника торжества, а также за светлую Серёжину голову и его будущее, тоже светлое. Пили за его здоровье, потому что он всем помогал с диссертациями, но ни один из них не догадался за помощь расплатиться деньгами, хотя бы о ней с сыном подумали.
   Его статьи постоянно печатались в сборниках. Собрать бы его публикации – и диссертация готова. Но кто бы стал собирать? Ей всегда некогда. Статьи он никогда сам не писал, диктовал хорошеньким лаборанткам с кафедры, или молоденьким аспиранткам, закрывшись в своей комнате.
   Она вдруг сообразила, что уже никогда не напишет. «Суетишься, а конец один», - прошептала она, Незнакомое чувство охватило ее: что-то неизведанное, вселенское, похожее на то, что она испытывала, когда в детстве смотрела на звездное небо. Охватило и отпустило.
   Вера присела к кухонному столу и попыталась набросать речь, которую должна как вдова, произнести, когда соберутся друзья Серёжи на девять дней. На кладбище говорили о нём его коллеги. Ей не положено было произносить речи, она должна рыдать, хотя у Веры слёз не было. Она не помнит, чтобы кто-то плакал. Теперь она должна сказать тёплые слова о своём умершем муже, при этом показать, что ей с ним было трудно, но она достойно несла свой крест. Все знают, что Серёжа был ухожен, накормлен. Она делала всё, что могла и даже сверх того. Трагедия Серёжиной жизни в том, что он был талантливым, но свой талант сгубил. Она, простая женщина, что могла сделать, чем ему помочь? У него умные друзья и родственники – аристократы. Где они были? Друзья появлялись только, если в доме было что выпить. И никто не сказал, чтобы он брался за ум. Не слушал её, послушал бы своих друзей. Все, кому не лень, его эксплуатировали. Пусть на неё не обижаются, но она должна сказать это, потому что всегда переживала за мужа.
   О том, что хотела сказать речь, призналась на работе бывшему партсекретарю Наде. Она поддержала Веру и посоветовала родственников сразу поставить на место, чтобы не претендовали ни на что. Надо ясно сказать, что квартира и всё, что в ней находится, принадлежит сыну Сергея, прямому единственному наследнику.
   Надя очень помогла своим советом, выразила словами то, что Вера чувствовала. Павел бы отговаривал её от этой затеи, он бы сказал, чтобы она не связывалась. Но он такой, готов всё отдать, лишь бы ему не мешали. Он поминал Сергея с друзьями-художниками. Художники, все они приезжие, не любили родственников Сергея, к Вере относились хорошо. Серёжа пьянствовал с ними в студенческие годы и продолжал соблюдать традицию, когда стал преподавать в вузе. Пил, правда, не только с ними и не только дома, но где угодно и с кем угодно, бывал не раз бит за острый язык, но с художниками всегда дружил. Они терпели его трёп, вернее, относились снисходительно, только смеялись, даже если он злобно их задевал. Им судья – бог, а Серёга – суета одна, но забавно. Правда, в последние годы на Серёжу блажь нашла, вернее, хотелось привлечь к себе внимание молодого поколения, и он стал развлекаться тем, что прикидывался организатором партии фашистов. Даже набросал устав, репетировал перед зеркалом роль Гитлера, дарил случайным людям фотографии фюрера, любил, как он говорил, обывателя пугать. Но пугать только Веру и сына. Друзья не обращали внимания. Только Светка клюнула. Пожалуй, только она одна и клюнула.

Накануне девяти дней Вера решила никому не звонить. Сами должны прийти и разделить горе вдовы. Пришли Серёжины родственники в полном составе, кроме двоюродного брата из Сибири, но он прислал телеграмму, Явилась бывшая жена Сергея с племянницей Светкой, пришёл даже похотливый шестидесятилетний Вовка, которого уже давно никуда не пускали. Он пьяный лез ко всем женщинам, без разбора, хамил им, задирал юбки, видимо, не всё в порядке с психикой. Сергей, терпеливый к гостям, несколько раз выбрасывал Вовку из дома за не рыцарское отношение к женщинам.
Вере показалось, что родственники подчёркнуто тепло общались с первой женой Серёжи. Конечно, Вера не их круга, а первая жена – профессорская дочка. Ей прийти было удобно, Вовке тоже удобно, а Паше неудобно. Как сказал бы Серёжа: Павла, как провинциала, губила страсть к обобщениям.
Стол был накрыт. Выпили по одной, другой, Вера носила закуску, но всё больше задерживалась на кухне, и никто не звал её к столу. Кому в этой компании есть дело до неё? Их одно волновало: хватит ли водки. Никто не отметил, что похороны были организованы на высоком уровне, что стол накрыт щедрой рукой, - хотя бы кто поинтересовался, сколько ей это стоило. Хоть бы кто из родственников спросил, откуда у Веры деньги, может, чем помочь? Хотя бы из приличия спросили.
Сергей тоже ни разу не поинтересовался, откуда у них всегда еда на столе. Умер, так и не узнал, что помогала мать, его теща, после её смерти брат стал помогать. Совестливый: дом ему достался в наследство после родителей. Все три сестры отказались от своих долей, но брат помогал одной Вере. Хотя бы раз Сергей сложил её и его зарплату и сопоставил с выпитым и съеденным за один вечер загула. Иногда она его спрашивала: знает ли он, откуда деньги берутся? Ведь у них каждый вечер на столе бутылка вина. Он отвечал: «Всё равно, хоть проституцией занимайся».

Обделённая вниманием Вера сновала из кухни в комнату, натыкаясь на равнодушные взгляды. Пьянка раскручивалась, и вот уже одна из подружек Сергея демонстрировала свои ножки, высоко задрав юбку, стоя на недавно отреставрированном стуле. Кто-то потребовал музыку, его остановили, но всё равно, будет и музыка и песни, - для этой компании никаких запретов нет. Что ж, вели себя привычно, как при Серёже, и привычно Веру не замечали. Громко говорили, пели любимые Серёжины песни, было очень шумно, как на вечеринке.
Вера успела напиться и протрезветь, а внутренние монологи всё крутились в голове, не получая выхода, хоть закрывайся в ванной и произноси перед зеркалом заготовленную речь. Она с тоской смотрела на грязный стол в окурках, - ни одна женщина не предложила ей помочь. И Вера тоже больше не бегала туда–сюда, из кухни в комнату и обратно, еды больше не было, и бутылки все початые.
   Она скажет, она должна сказать то, что у неё на душе, то, что накопилось за долгие годы семейной жизни. Нет, оправдываться она не будет: да, грешна, но и Серёжа был не безгрешен. Присутствующие здесь хорошо понимают, о чём она… Да, у него были романы, но он любил её, она была самым близким ему человеком, единственным, несмотря на родственников. Они с трудом поместились на большом диване и стульях. Никто не заметил, что мебель как новенькая после реставрации.
   Мысли её путались, напряжение усиливалось. Она достала из кармана фартука листок бумаги с речью, уже встала и приготовилась говорить, но гости дружно поднялись, - облегчённо вдохнули пружины дивана, - и вышли в прихожую. В комнате остались её сестры. Но те, для кого готовилась речь, уходили. Бывшая жена Сергея на прощание поцеловала Веру:
«Держись, милая. Горе великое, звони, если трудно будет. Просто так звони». Вера растрогалась, но всё равно обиделась: столько лет прожила с Сергеем и всем чужая, а та три года числилась его женой, но всем близкая.
   Вера заглянула в Серёжину комнату, не остался ли кто, не пристроилась ли какая-нибудь парочка на кровати.
   Только Светка, вся в чёрном. Уселась на сундуке у окна в неестественной позе. Изломанная худая, почти бесплотная фигура, длинный чёрный шарф, обмотанный вокруг шеи, концами свисающий с острых плеч, струйка дыма от сигареты производили впечатление чего-то недавно разрушенного от бомбежки.
   Вера позвала её к столу, - что так, в полном одиночестве сидеть. Она молча присоединилась к её сёстрам и Алексею, мужу старшей сестры. Они пили дерьмовое вино, кто-то из гостей принёс.
   Алексея послали в винный, он вернулся с двумя бутылками коньяка и с гнусным, приставучим Вовкой. Его забыли на скамейке у дома. Вовка сходу полез целовать Свету, погладил колено и попытался задрать юбку. Веру прорвало, она закричала и затопала ногами: «Вон отсюда! Не сметь в моём доме! У меня сын растёт!» Она не осознавала, что говорила и зачем вспомнила о сыне, - он сейчас с племянницей Катей, в доме старшей сестры, наверное, уже лёг спать, но не могла остановиться: «Думаете, умер Серёжа, некому защитить? Думаете, мы с сыном беспомощны, можно нас оскорблять? Не позволю в моём доме!»
   Света поправила юбку и стала поправлять волосы, сбившиеся от Вовкиных объятий. Вера тряслась всем телом, но Света будто не слышала криков. Вовка опять потянулся к ней. Вера зарыдала и убежала на кухню. Чуть позже хлопнула входная дверь, наступила тишина. Все ушли.

   Вера долго и крепко спала, потом встала, перемыла посуду и поехала к Павлу.
   У неё своё привычное место в квартире Павла: она любила сидеть в углу старого продавленного дивана, скрестив на груди руки, и смотреть на Павла. В этот раз он сидел у окна и поправлял уже написанный маслом пейзаж.
   Комната длинная, узкая, с низким потолком, солнечный свет доходил только до середины, диван оставался в полумраке при любой погоде, и даже верхний свет недостаточно освещал её любимый угол. Комната неуютная, требовала ремонта. Вера за долгие часы сидения изучила трещины и жёлтое пятно на потолке после потопа с верхнего этажа, как раз над местом, где обычно работал Павел. Как-то они вдвоём решили делать ремонт: со стен содрали старые обои, но всё остановилось. Павел в последнее время готовился к выставке. Он писал красками только при солнечном свете, потом, когда солнце уходило за правый угол дома, лепил из глины, а вечером рисовал фломастерами на белой бумаге: набрасывал иллюстрации к детской книжке.
   У него высокая, худая фигура с узкими плечами, правда, руки сильные, мускулистые. Когда он работал, губы сжимались в тонкую линию, очки холодно блестели, - напоминал актёра, игравшего гестаповца в фильме про войну из времён их детства.
Когда Павел уставал и ходил по комнате, чтобы размяться, Вере открывалась стоящая на подоконнике скульптурная группа: мужчина и женщина на лавочке, в крестьянских одеждах. Женщина в платке чуть склонилась к мужчине, он же сидел прямо, с напряжённой спиной. Между ними было такое единение при внешнем несходстве, что умри один, другой жить уже не сможет. Эффект достигался тем, что они смотрели в одну точку, - рядом сидели и одно видели.
   Павел был знаком с Сергеем очень давно. На Веру, когда она появилась вдруг на кухне, где они пили, не сразу обратил внимание. Как-то раз, когда им не хватило вина, пили дешёвый портвейн, Сергей ушел в магазин и долго не возвращался, Вера стала волноваться и послала Павла найти мужа. Муж был доставлен домой в невменяемом состоянии, Павел же твёрдо держался и почти нёс Сергея на руках.
   Вера проговорила с Пашей до утра, вспоминали детство, школьные годы, первую любовь. Уже утром он сказал, что напишет её портрет. Она много раз слышала это от художников и отмахивалась как от надоевших мух, а тут ухватилась, Павел ей понравился.
Вера на следующий день позировала ему в мастерской его друга, удобно расположившись в кресле.
   Портрет не удался, художник так и не смог уловить выражение её глаз. У неё полное лицо, нечёткие черты, нос неопределенной формы: было чем дышать и ладно, губы так себе, и великолепные черные глаза со странным, удивленно – трагическим выражением. Будто ей сделали больно, но она не испугалась и не протестовала, а удивилась: за что? Боль прошла, обидчика давно нет, а она всё забыть не может.
У Павла, на своём любимом месте, в углу дивана, глаза её сонно прикрывались подсинёнными от природы веками. Правда, веки поднимались при любом шорохе.
Когда Павел работал, спать, ходить, мыть посуду строго запрещалось. Вера иногда об этом забывала и начинала что-то делать, ей трудно долго сидеть на одном месте. Он краснел от злости, бросал со стуком кисточки на расстеленную под ногами газету, и ей приходилось долго его успокаивать.
Сергей говорил, что для любой работы нужен внутренний двигатель. У него, было бы ей известно, такого двигателя нет, и не может быть. Аристократы тем и отличаются, что их нельзя завести никакими лозунгами и обещаниями, даже под страхом смертной казни. Обыкновенный бездельник – двигатель без горючего, а это дело поправимое. Человек, как бы ни был ленивым, пойдёт работать, чтобы детей кормить, водку пить, женщин любить. Пойдёт, побежит, если не работать, так воровать, а это тоже работа, только уголовно наказуемая. Но аристократ палец о палец не ударит, даже ради собственных детей. Женщины, подруги аристократов, сами заплатят, сами накормят и напоят за свой счёт.
Есть ещё чувства, благодаря ним можно многого добиться. Только на обиде, кто-то когда-то чем-то оскорбил, можно и докторскую защитить и до академика дойти, а из мести главой государства стать. Если на то пошло, любой смертный грех полезен государству, потому что принуждает к работе: из одной любви к богу или государству трудно кого-то заставить работать, даже монаха, если он не блаженный.
   Двигатель Павла – тоска по утраченному детству, тоже грех, ибо радуйся тому, что тебе дано здесь и сейчас, а не тоскуй по прошлому. Тебе дана жизнь, вот и радуйся.
   Вера соглашалась с Сергеем, что Павел свихнулся на своих детских воспоминаниях. Далёкое деревенское детство вспоминалось ему утраченным раем. И это не старческий маразм, обожествление собственного детства не возникло с возрастом, это стойкое убеждение всей его жизни, после короткого периода детства. Предметы, вроде вазочки в витрине магазина, лица, которые встречались на улицах, звуки, музыка, запахи напоминали ему прошлое. Он всегда был готов увидеть в эпизоде, в детали тему детства и запечатлеть на полотне.

   Веру удивляло, Павел, часто недовольный, иногда злой, а его картины: спокойные, умиротворённые.
   Ему мнилось, что кругом враги, чуть ли не масоны, когда он готовил свою первую выставку скульптуры, волновался, чуть ли не до последнего дня. Но потом его хвалили все, и даже те, кто, как казалось, должен быть смертельным врагом.
   Пашины пейзажи, как казалось Вере, хорошо писать в тихой деревушке на пять дворов: сидят на лавочке бабуси с дряхлыми дедусями, бабусь больше, чем дедусь, - тихо сидят, чтобы не мешать художнику. А вечерком принесут ему кувшинчик молочка и пирожков из русской печи, и всё молчком, как он любит, чтобы не потревожить течение его мыслей и образов. Но тут она сильно ошибалась: именно ностальгия по деревенской родине вдохновляла его. И он это хорошо понимал, и оставался в городе.
   Павел издавна ездил в глухие российские деревни, собирал старинную домашнюю утварь: вышитые полотенца, домотканые коврики, хранил их в шкафу и доставал только для гостя, которого считал специалистом в народном искусстве. Как-то решилась Вера и достала из шкафа коврики, развесила по стенам. А ведь хотела их на полу постелить, но вовремя остановилась. Она иногда вовремя останавливается. Но Павел всё равно рассердился. Её казалось, что он читал её мысли: знал, что она собирается сказать, и заранее злился.
Она многому научилась: делать вид, что понимает, когда ничего не понимала, скрывать, что впервые слышит фамилию гениального художника; делать не то, чего хочется ей, а то, чего хотел Павел. Но тяжелее всего ей было привыкнуть к тому, что не может поговорить с ним, когда ей хочется. Почему она должна молчать? Слушать Павла? Но он молчун.
Она полюбила в последние годы засиживаться до утра в кухне вдвоём с Сергеем и разговаривать, вернее, говорила она, а он переключал радиоприёмник, приглушал звук и её не перебивал. Иногда и он вспоминал своё детство, родителей, говорил, что она неплохая женщина, но не туда полезла. Сидела бы в своём городке, вышла замуж за простого мужика, жила бы себе спокойно. Когда у неё начался роман с Павлом, Сергей сказал, что тот должен радоваться такой женщине. Пусть знает, что ему с ней повезло. «А тебе?» - спрашивала Вера. Он отвечал: «Мне никто не нужен».
   Вера, конечно, не раз пожалела, что вышла замуж за Сергея. Были минуты, когда жить не хотелось. Зачем она полезла к этим аристократам? Но не было бы Серёжи, не было бы и Павла. Он её удача. Когда она с ним идёт по улицам, ни одна женщина средних лет и даже моложе, не остаётся равнодушной. Правда, на себе Вера ловит злорадные улыбки. В молодости она была стройная, модной внешности: узкие бёдра, прямые плечи, а сейчас хоть на ринг выпускай: плечи мощные, грудь на фоне живота плоская, шея в плечи ушла, чем не боксёр – тяжеловес.. Но если приоденется, то муж-чины её замечают.

Никаких сил не было сидеть в неподвижности. Вера решилась, поднялась с дивана, подошла к Паше, посмотрела в окно. На картину смотреть не хотелось. Хотя бы в эти дни не рисовал, на душе тяжело, тревожат родственники Сергея, вдруг потребуют раздела имущества.
Пейзаж в коричневых тонах раздражал её. Зачем изображать то, что в жизни куда ярче и привлекательнее? Зачем рисовать, например, солнце? Ведь не нарисуешь тепло солнечных лучей, а так, просто жёлтый круг и всё. Ей интереснее слушать, как Паша ребёнком просыпался утром от прикосновения к щеке солнечного зайчика и зажмуривался от слепящего света. Он в детстве считал, что боженька на небе, о котором рассказывала ему бабка, это солнце, потому что всё живое тянется в его сторону, кроме человека. Поэтому и грешен человек, что к солнцу не тянется. А того, старушечьего бога, как он говорил, - нет.
   Веру одно время тянуло в церковь, она ходила ставить свечи, слушала пение хора, раздавала милостыню и шла домой с чувством, что у неё есть защита, стала носить крестик, купила библию. Павел сказал: «Чушь всё это». Крестик пропал. Библия затерялась на книжных полках.
Ей нравилось слушать, как Паша ребёнком уходил далеко, до самой речки, его сопровождала умная рыжая дворняга. Родители не беспокоились, когда он уходил далеко от дома с собакой. Дворняга шла рядом с ним через всю деревню по чужой собачьей территории, - её облаивали другие собаки, но она не обращала внимания, шла спокойно, подстраиваясь под шаг мальчика.
Он запомнил звенящую тишину и постоянную изменчивость леса. Даже берёза, под которой он сидел на опушке леса, устав от ходьбы, менялась. Под солнцем она была праздничная, вся в ярких бликах, от сильного ветра трепыхалась, нежная и беззащитная, (и так чувствовал совсем ещё ребёнок!), под дождём ветки клонились к земле. Берёза будто становилась меньше ростом, как мама, обычно с пышной причёской, высокая, но после бани, с мокрыми волосами казалась ниже ростом, ближе к нему, её маленькому сыну.
Вере иногда казалось, что она заменила ему мать. Вместе переживали время, когда он не мог видеть ни красок, ни холста, однажды в таком состоянии уничтожил её любимую картину: яркая радостная ветка рябины на фоне голубого неба, - ярче и живее настоящей.
Он пошёл работать в школу учителем рисования и с мазохистским терпением учил неспособных детей рисовать шар, похожий на шар, а не на первый блин или яичницу. Вечером после работы сидел за бутылкой у Веры и доказывал себе и Сергею, что вон, сколько их растёт, неспособных даже шар, похожий на шар, изобразить, и ничего, и ни они, ни их родители не тревожатся за будущее: работа всем найдётся.
Если в депрессивный период попадался способный ученик, Павел отговаривал его посвящать жизнь искусству. Ученик пропускал мимо ушей муки творчества, непонимание со стороны родных и близких, но нищета никого не привлекала. Большинство из нас плоды общества потребления. Вечером, после такой беседы с талантливым учеником Павел говорил: «Ещё один талант уничтожил в зародыше», и с Сергеем запевали о парнишке, которого в расцвете молодости на рассвете догнала вражеская пуля.
В депрессии Павел изводил Веру воспоминаниями, в основном на дорожно-транспортную тему, как был на краю гибели, но чудом спасся. Пьяный шофер вёл машину, Паша рядом, на переднем сиденье, и на крутом повороте чуть не перевернулись, могли врезаться в дерево, в забор, в другую машину, обязательно КАМАЗ. Или пьяный шофёр чуть не сбивал его на перекрёстке, какой-то миллиметр спас от неминуемой гибели. Несмотря на то, что детство для него было утраченным раем, в том периоде он тонул, чуть ли не каждое лето. Однажды застрял в болоте, и комары чуть не выпили всю его кровь. Но особо опасной была работа на заводе после окончания училища. Случаев с возможным смертельным исходом было не меньше трёх за смену. Его заматывало проводом, затаскивало в безжалостные колёса и шестерёнки, но он каждый раз чудом спасался. Бог хранил его. Вера хотела напомнить про старушечьи бредни, но боялась, слишком пафосно он произносил: «Бог дал шанс, я должен успеть, исполнить его волю, ибо грех великий зарывать таланты в землю.
Терпеливое отношение к скособоченным рисункам бездарных учеников сменялось гневом: на что он свой талант разменивает! И Павел со скандалом уходил из школы, потому что момент его возрождения как творческой личности не согласовывался с учебным годом. Он сутками писал, лепил, делал наброски. Вера ухаживала за ним как могла. Картины хорошо продавались, но доходы поглощали краски, кисточки и аренда мастерской. Она стеснялась попросить у него денег даже на хлеб.

Уже вечером, когда Павел, наконец, оторвался от работы, и они сели обедать, Вера поймала себя на том, что хотела вернуться домой, к Сергею. Она ещё не привыкла к тому, что он умер. Ей очень хотелось уйти, устала молчать вдвоём. Павел её не удерживал, на прощание повторил уже поднадоевшую фразу о том, что нежелательно пока «дразнить гусей», и разумно не встречаться до того, как она станет законной хозяйкой профессорской квартиры. Решила не объяснять, что родственничкам всё равно, с кем она спит, им лишь бы деньги были на выпивку.

У Веры вдруг появилось много свободного времени. Павел два раза приезжал, но ненадолго, впервые за все годы их связи привёз деньги, заработал от продажи картин, и вино. Остался ночевать, но утром долго не задерживался, проводил Костю в школу и ушёл следом. Её будить не стал.
Она вымела в углах, разобрала завалы в шкафах и на антресолях, сняла плакаты с голыми девицами, закрывавшие облупленные стены, наклеила в прихожей импортные обои. На густо бордовых обоях с золотым рисунком хорошо смотрелись старинные портреты утонченных на вид Серёжиных предков, много лет пылившиеся за шкафом.
   Под ванной, туда она давно не заглядывала, обнаружились плитки под паркет. Когда-то она хотела привести в порядок выщербленный паркетный пол. Договорилась с малярами белить потолки. Клеить обои в комнатах будет сама.
   На сорок дней никто не явился, она напрасно прождала. На следующий день пришёл Павел, надо было съесть и выпить наготовленное. После обеда он помог ей вымыть посуду. Когда выносил мусор, остановился с соседом по лестничной площадке и долго беседовал с ним о политической ситуации в стране.

Павел стал приходить каждый день: ждал мастеров, когда Вера была на работе. Приходили электрики заменять розетки, маляры белить потолки. Он, чтобы не сидеть без дела, чистил картошку, готовил селёдку с репчатым луком, ходил в магазин, покупал хлеб и вино. И выносил хлам. Вера говорила:
   - Наведём порядок, займёмся обменом, и заживём в просторной квартире, там всем будет место и ещё останется. Где будем жить, не скажем никому, чтобы нам не мешали. Ведь нам больше никто не нужен.
   Ей было хорошо, она впервые почувствовала себя хозяйкой дома. Родственники Серёжи её не беспокоили, она сама позвонила и спросила, что делать с библиотекой и архивом профессора, но ответа не получила. Никому не надо было.
   Теперь, проснувшись утром, она чувствовала себя свободной. Весь день за исключением двух часов работы, принадлежал ей: не надо считаться ни с чьим настроением, и сын уже взрослый, не обременял её, и она старалась его не доставать по пустякам. Павел помогал, как мог, понимал, что она старалась для их же блага.
   Позвонила бывшая жена Сергея, могла бы скрыть, но позвонила и пригласила Веру посмотреть дачу, ей принадлежит половина дома и половина участка. Смотреть поехал Павел. Дом был в плохом состоянии, требовал ремонта, решили летом им заняться.
   Павел, казалось, был доволен. Правда, однажды, когда выходил из квартиры с полным мусорным ведром, и Вера сказала, чтобы не задерживался, если встретит соседа – любителя поговорить, к ночи надо много успеть с ремонтом, - он зло перебил её: «Запомни, я художник, а не мальчик на побегушках». Вера погладила его по плечу: «Да, да, художник, талантливый художник. Я помню».
Он решил по каким-то, только ему известным признакам, что у Кости замечательные, но не раскрытые способности к рисованию. Сам Павел с навалившимися, непривычными заботами отложил картины: всё равно не успеет подготовиться к очередной выставке современной живописи. Сейчас за всё надо платить художнику самому: за аренду помещения, за рамы для картин. Но ремонт квартиры тоже требует больших денег.
   Наконец, ремонт закончили, но с обменом решили не торопиться: нужно подумать о будущем сына. Сын вырастет, женится и будет жить в квартире Павла.
Она ушла из магазина и работала бухгалтером в художественной школе. Павел переехал к ней, она устроила его преподавателем по месту своей работы, зарплата у неё выше, чем у него. Его квартиру сдали тихой семейной паре за хорошие деньги.

   Вечерами, когда Костя смотрел телевизор и делал вид, что учит уроки, Павел сидел рядом с ним и тоже глядел на экран телевизора, Вера перебирала вещи, много хлама накопилось, кое-что откладывала на продажу, и думала: так бы всю жизнь прожить - сын, муж, и в доме чисто и уютно…