1. Приятное знакомство
Четверг. 1 июля
— Простите великодушно. Вы так уверенно и быстро находите то, что вас интересует, а я вот никак не могу ничего найти. Вы не могли бы мне помочь?
— Да-да. Вы правы. В этой библиотеке ужасная система. Но я разобрался. Вот на тех полках — все оперы. Дальше, все концерты для фортепиано. Потом, все симфонии. Здесь — все сонаты. Очень неудобно. Было бы гораздо удобнее, если бы всё было по композиторам...
— Зато здесь отличный отдел русских книг.
— О да! Великолепный! Но меня больше интересует музыка. Так чем я могу вам помочь?
— Я ищу скрипичные концерты и никак не могу их здесь найти.
— А они на предпоследней полке. Там все концерты для солирующих инструментов. Вы любите музыку?
— Слушать люблю, а так нет. Вообще-то я немного пою. Арии. Из опер.
— Да?! А какая ваша любимая ария?
— Vissi d'Arte из “Тоски”. Знаете?
— Разумеется! Это прекрасная музыка... Это там, где “Perche, perche, Signor”
— Да! Именно так!
— А какие скрипичные концерты вы ищете?
— Мне нужен какой-нибудь хороший Скрипичный концерт. Например, Чайковского.
— Вы знаете, я бы вам порекомендовал — тут есть — двойник. Два диска. Джошуа Белл. Там концерты Чайковского, Венявского, Брамса и Шумана. У Шумана, кстати, совершенно дивный концерт.
— Правда? Где вы сказали?
— Пойдёмте, я помогу вам найти. Знаете, большинство скрипичных концертов написаны либо в ре-мажоре, либо в ре-миноре. Это потому, что скрипка настраивается соль-ре-ля-ми и в этих тональностях она звучит наиболее удачным образом. Так считают те, кто не играет на скрипке. А ведь ни Чайковский, ни Шуман не были скрипачами. Кстати, поэтому их концерты технически очень трудны. Но это всё ерунда. Смотрите — вот этот диск.
— Спасибо вам большое! Без вас я тут плутала бы два часа!
— Да что вы! Мне было приятно с вами поговорить. Да, кстати, меня Майкл зовут. Т.е. Михаил.
— А меня Анна. Т.е. Анна.
— Анна?.. Приятно познакомиться. Как интересно... Анна.
— Вы никогда не слышали такое имя?
— Нет. Скорее, наоборот...
— Сколько же вы набрали музыки! Здесь нет ограничений?
— Есть, конечно. Не помню: пять-семь CD за один раз. Но я их не беру домой.
— Не берёте? А что же вы с ними делаете? Слушаете здесь?
— Нет. Я вам открою один страшный секрет, но вы дайте мне честное слово, что никому не скажете.
— Честное пионерское вас устроит?
— Да. Вполне.
— Говорите же скорее ваш секрет! Ужасно люблю секреты. Ещё со времён своего пионерского прошлого.
— Мой приятель говорит: Меняю пионерское прошлое на миллионерское настоящее.
— У вас весёлый приятель. Как насчёт секрета?
— Секрета? А! Да! Секрет простой: я скидываю диски на свой iPod. Прямо здесь. Вот беру то, что мне нужно, и скидываю, не отходя от кассы. Но вы не подумайте. Я иногда всё-таки покупаю диски. Вот, например, неделю назад я привёз из Торонто подарочное издание "Французских сюит" в исполнении Гульда. Но, чаще, всё же здесь
— Умно! Сами придумали?
— Да. Но это секрет. Помните?
— Здорово! Мы только познакомились, а у нас уже есть общие секреты!
— И не говорите! Так мы и на "ты" перейдём! Если вы не против.
— А вы попробуйте проявить инициативу.
— Давайте мы уладим это предложение за чашкой кофе. Я знаю здесь одно укромное местечко.
— Замечательная идея! Укромные местечки — моя среда обитания.
— Среда? А ничего, что сегодня четверг?
— Тогда поправка: укромные местечки — моя среда обитания по четвергам.
— Поправка принимается! Вы готовы?
— Я-то готова, а вот вы? Вы же, вроде, собирались грубо нарушить закон об авторских правах?
— Закон подождёт. Можно и в другой раз.
— Тогда чего мы ждём?
— Я собирался задать вам тот же вопрос, но вы меня опередили! Вот. У нас уже и мысли сходятся!
— А вы помните, у кого сходятся мысли?
— Надеюсь, что это не про нас. Разрешите мне только сделать два быстрых телефонных звонка.
— Разумеется, Михаил! Жду вас у лифта.
2. Случай на границе
Четверг. 24 июня
Я ругал себя за то, что не выехал из Торонто раньше. Если бы я выехал раньше, возможно, мне удалось бы миновать эту ужасную пробку на границе. Ещё на час раньше, и я проскочил бы пост за 15 минут, а сейчас мне придётся зависнуть здесь минимум на два часа! Как обидно! И ведь вокруг одни канадские номера! Чего они все едут в Америку? Они же её терпеть не могут. Проклятые конюки! Дома им не сидится!
Я ненавижу Торонто. Это один из наиболее отвратительных городов, в которых мне довелось побывать. Самое нелепое это то, что Торонто думает о себе, как об удивительно красивом городе. Возьмите экскурсию по Торонто, и вам будут рассказывать об уникальной архитектуре. Вам покажут скопище, временное хранилище небоскрёбов, где каждый из них красив, но вместе они не образуют никакого ансамбля. Они сдвинуты вместе, как будто в ожидании отправки в другие, более достойные города: в Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго. Они стоят здесь хаотично и бессюжетно, и эта хаотичность и бессюжетность меня бесит. Единственное, что красит Торонто, это трамваи. Ведь трамваи способны украсить любой город — это я помню из своих детских воспоминаний. Я помню Лиговский проспект и маленькие бочковатые трамвайчики. Мне кажется, я даже помню их запах. Я слышал, что эти трамвайные линии теперь демонтируют. Как жаль.
Всякий раз, когда я выезжаю из Торонто и, наконец, поднимаюсь на хайвэй, идущий между корпусами одинаковых спальных многоэтажек, я вздыхаю с облегчением. Везде живут люди, но как хорошо, что окна моего дома не выходят на эту дорогу, на это случайное нагромождение небоскрёбов, на этот нелепый флаг с красным кленовым листом. Как хорошо, что мне не нужно всю жизнь расплачиваться этими несуразными канадскими деньгами: ломкими и несерьёзными. Они похожи — они совершенно точно похожи на фантики больших шоколадных конфет, вкус которых неоправданно преувеличен детскими воспоминаниями.
Я ехал и слушал "Французские сюиты" Баха в исполнении Гульда — подарочное издание, приобретённое вчера в этом тоскливом городе. Вполне американский пейзаж за окном изредка нарушался незнакомыми вывесками и чужими рекламами. Всё это прекрасно смешивалось с Бахом, который, как небо, всегда к месту в любом пейзаже.
У самой границы движение замедлилось. Машины стояли в четыре ряда, но там, впереди — у пограничного моста — они сходились в две линии, медленно перестраиваясь и суетливо втискиваясь, как будто игральные карты в колоду.
И вот, когда я и сам сумел втиснуться в одну из линий, я увидел его.
Он ехал сзади меня — почти прижимаясь своим передним бампером к моему заднему. В зеркало хорошо было видно его лицо. Я узнал его и в первую секунду не мог поверить, что я не сплю. Я даже сильно встряхнул головой, чтобы проснуться. Он ехал сзади меня, хотя я точно знал, что он мёртв. Его убили лет пятнадцать назад. Несколько человек написали мне о его смерти. Да я и сам нашёл сообщение об убийстве, когда искал его имя в интернете.
Я подался вперёд, насколько это было возможно в такой пробке, чтобы разглядеть номера его машины. Зелёный BMW с номерами штата Нью-Йорк. Он нагнал меня, и я снова увидел его лицо — постаревшее и располневшее; его голову — с седеющими редкими волосами, его резкий омерзительный кадык.
Он умер! Его убили! Я знаю это, как факт!
Это было много лет назад. Он увёл от меня Анну... Они пробыли вместе недолго. Пару недель, но я потерял её навсегда. Потом я уехал, а он занимался какими-то делами. Я слышал, что он задолжал большую сумму денег таким же мерзавцам, как и он сам. Они пришли к нему домой, и буквально изрезали его на куски. Его опознали только по зубам — по зубам, которые, он, пока был жив, с очевидным удовольствием открывал, улыбаясь. Счастливы люди, которые могут улыбаться полной улыбкой. Пока он был жив... хотя — вот он: в зелёной BMW с номерами штата Нью-Йорк! Вот он, сзади меня: бампер к бамперу — живой и невредимый!
Я снова встряхнул головой, чтобы проснуться, но не проснулся.
Уже на американской стороне я пропустил его вперёд. Он съехал заправить машину на ближайшей колонке. Разница в ценах на бензин в двух странах настолько велика, что на колонке, как и на границе, была очередь.
Мы оба вышли из машин, и я увидел его во весь рост. Он потучнел. Его джинсы были вытянуты на коленках, как у человека, который долго сидел за рулём. Он изменился, но это был он. Его взгляд был отвлечённым. Он позвонил кому-то и я, вслушиваясь в его голос, не смог уловить русского акцента.
И тогда я засомневался.
Я сел в машину, завёл двигатель, выехал на хайвэй и подумал, что в мире, где живут миллиарды людей, случайно могут оказаться удивительно похожие люди. Я подумал, что я ошибся.
Я ехал и слушал "Французские сюиты" Баха, который, как небо, легко смешивается с любым пейзажем за окном машины.
Когда-нибудь я напишу о моей любви к Анне. У этого рассказа не будет хэппи-энда. У него вообще не будет никакого энда. Поэтому, если вы любите, чтобы всё хорошо кончалось, или работаете на Голливуд — не читайте его — читайте что-нибудь другое. Раз уж мы тут говорили о Голливуде, то легко можно предположить, что любовь это кассовый фильм, а измена — его провальный сиквел. Хотя, нет. Логичнее было бы так: "Любовь — это кассовый фильм; семейная жизнь — его провалившийся сиквел", но в моём случае это не имеет значения. Вообще, я не очень силён в афоризмах.
Её звали Анна и я её обожал. Мой язык не будет совершать прыжки в несколько шажков, чтобы произнести её имя, но он прекрасно помнит линию её верхних зубов, изгибы её ушной раковины, податливую мягкость её лона.
Её звали Анна, и мы любили друг друга. Фоном нашей любви был серый болотный город с его тёмной зимой и белёсым летом. Ложем нашей любви были подворотни, подвалы и чердаки. Мелодией нашей любви были приглушённые стоны, когда впотьмах соприкасались наши тела. Детьми нашей любви были стихи, которые я храню в отдельной тетрадке и никогда никому не покажу (ну, может быть, только в глубокой старости, когда я буду жить где-нибудь на берегу Женевского озера и какой-нибудь настырный корреспондент, приехавший ко мне из какой-нибудь далёкой Австралии, уговорит меня почитать их ему вслух)
Бездомная любовь в болотном городе, где соучастниками были все пустыри и задворки, а соглядатаями были все фонари и освещённые витрины.
Извечная проблема Петербурга, с петровских ещё времён, заключается в том, что в тёплое время года невозможно остаться в темноте. В тёмное же время года — безусловно, холодно. Однако это не мешало нам любить друг друга в лёгкой июньской ночной дымке колоннады Михайловского замка, или же студёной февральской ночью на скользком равелине Петропавловской крепости (сапожок с левой ноги поспешно снят).
Дайте мне время, и я напишу когда-нибудь путеводитель по укромным местам Петербурга. Хотя, за эти годы всё так поменялось, что мой путеводитель окажется бесполезным для молодого поколения любовников, которое теперь, как я слышал, выбирает Пепси.
Это было много лет назад. Он увёл от меня Анну... Они пробыли вместе недолго. Пару недель, но я потерял её навсегда.
3. Короткая встреча на озере
Пятница. 25 июня
— Зачем ты хотел со мной встретиться?
— Меня узнали. Понимаешь?! Есть человек, который может меня опознать.
— Кто это? Как это случилось?
— Я возвращался из Канады, и столкнулся с ним лицом к лицу на заправке. Он меня узнал.
— Не торопись. Давай всё по порядку. Во-первых, отличная работа в Торонто. Молодцы!
— Спасибо, Серж.
— Теперь: кто тебя опознал?
— Его зовут Михаил Берман. Я знаю его ещё по Питеру.
— Хорошо знаешь?
— Я увёл у него женщину.
— Когда?
— Где-то в 88-м. Давно.
— И ты думаешь, он тебя помнит?
— Сто процентов.
— Видишь ли. Это твоя проблема и тебе придётся её разрешить. Разрешить, как можно скорее.
— Серж. Ты же знаешь. Я не занимаюсь такими делами. Я финансист, Серж.
— Знаю. Хорошо. Я тебе помогу. Я задействую Солистку и двух её головорезов.
— Серж! Они же настоящие садисты! Ты же видел, что они сделали с этим придурком, которого подбросили при инсценировке моего убийства. Я до сих пор не понимаю, зачем нужно было делать такое. Опознание проводили наши люди, и по любому раскладу в трупе опознали бы меня.
— Зачем?! Спроси Солистку. Зачем! Зачем арапа своего младая любит Дездемона! Ты нашёл его координаты?
— Да. Он живёт в пригороде Бостона. У меня есть вся информация. Вот здесь.
— Хорошо. Солистка и её ребята всё уладят. Но тебе придётся всё это проконтролировать самому.
— Я понял, Серж.
— Как звали бабу?
— Какую бабу?
— Бабу, которую ты у него увёл!
— Её звали Анна.
— Значит, Солистка станет на время Анной.
— А если он на неё не клюнет?
— А ты не волнуйся. Мы сделаем так, что клюнет. Понял?
— Да.
— Ну, давай, разъезжаемся.
4. Короткая встреча в парке
Воскресенье. 27 июня
Они подошли к нему, когда он прогуливался в парке.
Он вытащил из ушей наушники. Выключил музыку. Они показали удостоверения. Русский отдел ФБР.
Мимо скамейки в парке, где они сели поговорить, размеренно и беззаботно текла нормальная жизнь тихого американского предместья. Прогуливались папы с детьми от обоих браков: счастливого и предыдущего. Женщины с маленьким лохматыми собачонками заранее улыбались, понимая, что обязательно получат встречную улыбку. Быстроногие студентки, совершающие воскресные пробежки, делали вид, что не замечают мужские вгляды.
"Майкл, — сказали люди из русского отдела ФБР, — Вашей жизни угрожает смертельная опасность. Кому-то вы сильно насолили. У нас есть сведения, что в ближайшую неделю с вами познакомится женщина. Да-да! Женщина. Она назовётся Анной, но её настоящее имя никому не известно. Те, кто работает в нашем отделе называют её Солисткой. Почему Солистка? Потому, что прежде, чем убить свою жертву, она поёт арию из оперы Пуччини "Тоска". Впрочем, иногда не всю арию, а только последнюю её часть со словами "Perche, perche, Signor". После этого она убивает свою жертву самым жестоким образом. Сейчас мы пустим по кругу фотографии с её жертвами. Да, ужасно. Просто ужасно. Настоящая садистка. Интерпол безуспешно ищет её уже десять лет. ФБР тоже. Понимаете, как это важно? Она связана с русской мафией и, возможно (они понизили голос) с русской внешней разведкой. Но вы можете нам помочь, а мы можем помочь вам. Как? Вы "клюнете" на неё, приведёте её к себе домой — а дальше дело техники. Вот вам наш номер. Введите его в скоростной набор. Как только вы с ней встретитесь, просто наберите этот номер — и всё
После этого, обязательно позвоните в компанию, которая осуществляет секьюрити вашего дома, и снимите электронную защиту. Это очень важно! Теперь так. Мы будем ждать вас в доме. У вас есть какой-нибудь предмет в комнате, который можно было бы переместить, чтобы вы были уверены, что мы уже в доме? Зачем? Чтобы вы были спокойны! Как говорите? Понятно. Значит, мы возьмём с полки в большой комнате подарочное издание "Французских сюит" в исполнении Гульда, и положим его на журнальный столик. Это будет означать, что мы в доме. Договорились. Главное не волнуйтесь. Мы рядом. Мы на втором этаже вашего дома. Ничего с вами не произойдёт. Как только она запоёт эту арию, мы выдвигаемся и дальше уже всё просто. Такой замечательный план. Да. Вот ещё какое дело. Полиция и местный отдел ФБР не знают об этой операции. У нас есть подозрения, что у мерзавцев, на которых работает Солистка, могут быть там свои люди. О нашем разговоре и о планируемой акции никто не должен знать. Понимаете? Никто! А пока — всю следующую неделю — постарайтесь быть на людях. Вы где любите бывать? В библиотеке? В какой? А, ну как же! Прекрасная билиотека! Там отличный отдел русских книг! Больше музыкой увлекаетесь? Классикой? Тоже хорошее дело! Вот и увлекайтесь на здоровье!"
Они ушли, а он остался на скамейке.
Мимо всё также размеренно и беззаботно текла нормальная жизнь тихого американского предместья. Прогуливались папы с детьми от обоих браков: счастливого и предыдущего. Женщины с маленьким лохматыми собачонками заранее улыбались, понимая, что обязательно получат встречную улыбку. Быстроногие студентки, совершающие воскресные пробежки, делали вид, что не замечают мужские вгляды.
Он вдруг ощутил своё невыносимое одиночество среди этой праздной воскресной толпы. Ведь одиночество в толпе это самая острая форма одиночества. Даже переболев ею в полной мере, невозможно выработать к ней иммунитет.
Perche, perche, Signor?
И ещё он думал об одной странной вещи. Вот уже два года, как в его доме нет никакой секьюрити. Одно время, поддавшись на рекламу, он действительно завёл в доме дорогую систему, но перестал платить за неё и, кроме коробки у двери, ничего от секьюрити не осталось. Коробка хорошо видна сквозь стеклянную входную дверь. Она мигает огоньками, но пользы от неё, в смысле охраны дома, как от почтового ящика…
Даже при всём страшном бардаке в стране в последние пару лет, ни при каких условиях не может быть такого, чтобы ФБР не знало об этом.
5. Нетелефонный разговор
Воскресенье. 27 июня
— Алло, Лев Моисеевич?
— А! Миша! С какого ты телефона звонишь? Я даже не хотел снимать трубку. Надоели эти попрошайки!
— Я звоню из автомата рядом с вашим домом.
— О! Значит что-то серьёзное... А я думал, что ты просто решил справиться о здоровье старика...
— Да. Мне нужна ваша помощь.
— Ты чего, решил кого-то отравить?
— Ну, что вы, Лев Моисеевич! Тут как у Пушкина: он слишком был смешон для ремесла такого!
— Поверь мне, Миша, я видел людей и посмешнее, которые, делали, как здесь говорят pretty wild things... Что у тебя?
— У меня есть интересное предложение, которое может заинтересовать ваших старых друзей. Но это нетелефонный разговор.
— Тогда, чего ты звонишь по телефону? Поднимайся. Поговорим.
— Спасибо! Я сейчас буду.
— Хорошо. Я чайник поставлю.
6. Где тебя никто не знает
Четверг. 1 июля
Они вошли в дом, включили свет.
На журнальном столике лежало подарочное издание "Французских сюит" в исполнении Гульда. Значит все уже здесь, в доме.
Михаил открыл бутылку вина, разлил по бокалам
— За нас?
— За приятное знакомство!
— Миша. А хочешь, я спою для тебя "Vissi d'Arte"? Просто а cappella. Я очень хочу спеть для тебя. Прямо сейчас!
— Конечно, Аня! Я с удовольствием тебя послушаю и даже подыграю тебе. Я сейчас. Дай мне минутку
Он зашёл в туалет в коридоре и закрыл дверь.
Из маленького шкафчика над раковиной он достал пакет, раскрыл его. Это был израильский войсковой противогаз, который дал ему Лев Моисеевич три дня назад. Потом, он сделал всё, как сказал ему старик. Он надел противогаз и перчатки, взял с полки дистанционное управление системой кондиционирования дома, включил кондиционер. Из канистры, установленной ребятами Льва Моисеевича накануне возле круглого агрегата Carrier, подающего воздух в охладительную систему дома, потёк неизвестный Михаилу газ. Воздух подхватил его и понёс через узкие диффузоры на потолке по всем комнатам дома. Через несколько секунд Михаил услышал, как заходятся в кашле люди где-то на втором этаже. Грохот падающих тел. Тишина.
Михаил вышел в коридор, посмотрел в комнату.
Солистка лежала на диване, безжизненно раскинув руки. Он подошёл к ней и погладил её по щеке. Даже сквозь перчатку её щека казалась нежной, как кожура недоспелого персика. Михаил не сдержался и слегка сжал её грудь, погладил её по коленке. Он подумал в этот момент о своей Анне — о той единственной женщине, которую действительно любил. Всё в жизни могло бы быть совсем иначе, но вышло так, как вышло.
Неожиданно для себя, Михаил накрыл голые колени Солистки пледом, подложил ей под голову подушку, уложил её руки вдоль тела, пригладил её разметавшиеся волосы.
Он открыл её сумочку и нашёл там, кроме прочего, небольшого размера блестящий пистолет, коробочку с тампонами и ирландский паспорт на имя Джейн Оконнор с фотографией Солистки.
Михаил поднялся наверх. Трое мужчин в неестественных позах лежали на ковре его спальни. Один из них был Он. Его омерзительный кадык вздымался из-под воротника вверх, как торчит уродливое колено сухонького старикашки из-под больничного халата. Михаил стоял над его беспомощным телом: победитель над побеждённым. И не было никого на свете более ненавистного для него, чем этот поверженный человек.
"За все, что сделал ты,
За все, чего не сделал я" — почему-то крутилось в его голове.
Он оглядел комнату, как гладиатор оглядывает арену в ожидании знака. С какой лёгкостью Михаил мог бы сейчас докончить его, и никто никогда не спросил бы с него за этот поступок. Михаил подтолкнул носком ботинка его голову, и она, качнувшись, откинулась обратно.
"Прочь бросил голову. За это,
За все, что сделал ты,
За все, чего не сделал я,
Ты должен умереть!"
Скифы, вестготы, индейцы снимали скальпы с поверженных врагов. Не снять ли мне с него скальп?
Михаил усмехнулся, глядя на редкие седые волосы своего врага, и с презрением отошёл в сторону.
На кровати Михаил увидел раскрытую сумку с какими-то ужасными металлическими инструментами. Рядом лежала широкая изоляционная лента, наручники, что-то похожее на паяльник. Если бы всё повернулось иначе, вряд ли он мог рассчитывать на милосердие.
Михаил спустился вниз, вышел через заднюю дверь в лесок, расположенный за домом, снял противогаз, немного отдышался и помахал рукой кому-то невидимому.
Несколько человек с рюкзаками вышли из леса. Один из них вопросительно посмотрел на Михаила, и он кивнул ему в ответ.
Человек взял телефон и сказал в него несколько слов на иврите. После этого люди с рюкзаками надели противогазы и вошли в дом.
— А что теперь будет с этими?
— Не волнуйся. Они придут в себя через сорок минут. Наши ребята переправят их куда надо. У нас к ним накопилось много вопросов
— А мне куда?
— Теперь тебе здесь нельзя…
— Я знаю...
— Мы переправим тебя в Израиль. Сейчас за тобой приедет машина. У тебя есть, где остановиться в Израиле?
— У меня там есть родственники в Араде.
— Нет. Лучше остановись там, где тебя никто не знает.