На корабле прогремел ВЗРЫВ. Где-то у меня под задницей, точнее – под диваном в моей каюте, на котором я сидел и попивал чаёк. Да, точно – под моей каютой, но только в стороне, метрах в семи. Кажись – на камбузе.
– Дежурный ..Ъ ..Ъ ..Ъ! Объявляй тревогу! У механика котёл взорвался! Механик, у тебя котёл взорвался, – уже спокойным голосом закончил командир, перезвонив мне, потом бросил телефонную трубку, и с криками выбежал в коридор, пробежал по нему под гром тревожных колоколов, сметая невидимые препятствия на своём пути, и ворвался в мой “кабинет”.
– Механик, у тебя котёл взорвался! – тяжело и тревожно дышал командир.
Увидев меня с подстаканником в руке, командир чуть не…оторопелЪ, а я подумал, что сейчас получу в морду.
– Товарищ командир, успокойтесь! Если бы это был котёл, вы бы меня уже лопатой с переборок соскребали.
– А ЧТО ЭТО ..Ъ ..Ъ ..Ъ.., по-твоему?! ХВАТИТ ЧАИ ГОНЯТЬ!!!
– Да успокойтесь, я вам говорю, это на камбузе, наверное, вАрочный котёл! Вот, слышите? Вентиляция дымоудаления заработала. А вот кормовой дизель-генератор, а вот и компрессор. А вот мне из ЦПУ звонят. Я ж тут не просто так, я же механик всё-таки! знаю, что говорю! – повысил я голос, что случалось со мной крайне редко. Да ещё и на командира?! Просто возмутительно.
Командир не стал дожидаться, когда я допью чай и побежал дальше с воплями: “Тревога, ..Ъ! Тревога!”
Через открытую дверь моя двухкомнатная каюта, оборудованная в ремонте кабинетом и спальней с широченной кроватью, гостевым диваном, журнально-обеденным столиком и креслом, стала наполняться пороховым дымом. После четырёх квадратных метров на CДК-76, это были воистину царские апартаменты, и хрен с ним – с дымом. Здесь хоть крыс не было. Я прихватил, на всякий случай, противогаз, помянув добрым словом Терентича, и спустился на главную палубу, к камбузу. В дверях столовой команды сгрудилась кашляющая матросня из БЧ-2, пытаясь высвободиться из ими же самими перегороженного дверного проёма. Командир стоял и кричал им что-то, но звон колокола прямо над дверью столовой не переставал бить набат и делал неразличимыми посторонние звуки и голоса. Из противоположной двери – двери камбуза, вышел кок-контрактчик Вова и быстро раскидал всех по коридору, не тронув только меня и командира. Досталось даже Дежурному, рвавшемуся на камбуз снимать пробу приготовленного обеда. Мы зашли в столовую, которую корабельная вентиляция успела очистить от дыма, и увидели командира артиллерийской боевой части (БЧ-2), обхватившего голову руками. Между ног у него был зажат гранатомёт, а в потолке зияла опаленная пробоина.
– Да выключите вы эту ..Ъю! – вдруг закричал он, – и так голова раскалывается.
Это мой друг Дима решил в субботу провести занятие по специальности: собрал своих матросов и принёс из оружейки чемодан с ручным противодиверсионным гранатомётом и комплектом учебных снарядов.
Из двух гранат: одного муляжа и одного учебного – он почему-то выбрал учебный, который имел пороховой заряд. Ну и … продемонстрировал, как заряжать орудие и нажимать на спусковой крючок.
– Отбой тревоги! – скомандовал дежурный по кораблю, и наши барабанные перепонки в очередной раз разорвало ударами колоколов громкого боя.
В следующий раз, на морских учениях, при подходе к берегу для высадки десанта в условиях ограниченной видимости Дима проводил с офицерами штаба занятие по “правилам безопасности при стрельбе из ракетницы”. Выпущенный им горящий магниевый заряд подхватило ветром и направило в сторону выстроившейся на носу корабля швартовой команды. Заряд лишил одного из матросов левой ягодицы. Фельдшер прижёг ранку зелёнкой, но ягодица так больше и не отросла. Диму он долго отпаивал настойкой боярышника.
В другой раз он чуть не пристрелил нас со старпомом из подводного автомата АПС: он решил потренироваться в разборке-сборке данного типа стрелкового вооружения, изучить, так сказать, матчасть. Ну и, что-то там у него заклинило после сборки, он позвал нас и, мотая стволом автомата у нас перед носом, жаловался на изобретателя. Потом старпом отвёл ствол в сторону. А автомат возьми да выстрели. Находится рядом с Дмитрием – становилось не безопасным.
Так ведь, командир ещё в Польше, в ремонте сказал старпому – механика и командира БЧ-2 с корабля на сход вместе не спускать. Но всеми правдами и неправдами мы шли по чистым, помытым шампунями улицам Гдыни, распевая на два голоса гимн Кинчева «Мы вместе!». Мы шли по кабакам.
Дмитрий взял с собой в Польшу денег на автомобиль и каждый раз, когда я напоминал ему об этом, разглядывая очередную вывеску бара, он открывал передо мной дверь и говорил, что ничего страшного, мол, будет автомобиль чуть похуже. В итоге он купил японский музыкальный центр и видеомагнитофон. По тем временам середины девяностых – просто несказАнная роскошь. Когда ближе к полуночи не хватало уже денег расплатиться – я предлагал последнему бармену в залог свои очки, но тот, конечно же, отказывался и махал в знак примирения и согласия рукой, показывая при этом на дверь. А так хотелось “продолжения банкета”.
Однажды, после очередной дегустации серьёзных напитков, мы вышли с Димой на пляж, что бы искупнуться и охладить свой пыл. Не доверяя тамошней публике, мы решили купаться по очереди. Когда “очередь” дошла до меня, Дима остался сторожить наши одежды, и, обратив его внимание на мужчину, который как мне показалось, следит за нами, я разбежался, взмахнул “крыльями” и уже в полёте вспомнил, что забыл снять очки.
Вынырнув из морской пучины и выйдя на берег, я увидел свет божий и людей в изображении импрессионистов: какие-то Красные виноградники Ван Гога и Пляж Гогена на одном полотне, только не в Арле или Дьеппе, а здесь – в Гдыне. Вместо виноградников я увидел разбросанные на песке спелые персики и дыни, сочные плоды манго, булки, батоны и хлеба, облачённые в яркие купальники и без них. Моей одежды и Димы на полотне изображено не было. Вскоре Дмитрий всё же нарисовался и принёс мне пива, и я отправил его на корабль, что бы он попросил командира пригласить на спектакль российского консула – без очков мне навязчиво продолжало мерещиться, что за мной следят вражеские разведчики. По всей видимости, я отравился этим чёртовым Гордонсом, разбавленным каким-то Бьянко. Бармен – сволочь.
Смеркалось. Наступала вангоговская Звёздная ночь, дополненная прогуливающимися по набережной семейными парами, водоворотом люминесцирующих аттракционов, разнаряженным духовым оркестром, детским смехом и пшековской речью. В инсталляции, на переднем её плане, учувствовал волосатый человек в плавках, бегающий по пустынному пляжу и исполняющий в кульминациях код – фуэте, с целью согреться.
В разгаре действия на авансцену из-за кулис вышли, по-видимому, ассистенты режиссера. Консула среди них не было, и в зрительном зале он тоже – так и не появился. Один из ассистентов зашел в суфлёрскую будку и вынес из неё джинсы и тапочки волосатого человека. Двое других помогли человеку одеться, влили в него джина, все поклонились морю и ушли за сцену. Занавес закрылся.
Командир и старпом встретили меня на корабле аплодисментами.
Через две недели домашнего ареста и вынужденных незапланированных репетиций мы с Димой снова сошли с корабля, но под наблюдением командира – порознь, с интервалом в два часа. Гастролировать по городу с одиночными косплей-дефиле у нас не получилось, и мы снова решили выступать парно. Найти в морском городке друг друга оказалось не сложным, мы встретились в насиженном месте и решили сегодняшний день посвятить осмотру достопримечательностей. На набережной мы посетили военный корабль-музей «Блыскавица» и учебный парусник «Дары Поможа». Потом купили мороженое, и пошли гулять по Аллее Яна Павла II, выходящей в Гданьский залив. На крыльце одного из многочисленных яхт-клубов, размещавшихся на набережной аллеи, стояла знойная женщина и махала нам руками, приглашая зайти. Нас узнавали – вот она слава! Мы поднялись в клуб, и нас сразу посадили за стол, выкатили бочёнок с пивом и подали креветок, кальмаров и прочих морских закусок.
Оказалось, что мы попали всего лишь на праздник «Дней моря», проходивший в эти дни по всей Польше.
Седовласые бородатые старички-капитаны в клубных пиджаках с золотыми пуговицами и гербами разных клубов устроились на барных стульях. Они потягивали бурбон и неистово сжимали в уголках своих обветренных просоленных губ курительные трубки, попыхивали ими и провожали платоническим взглядом молоденьких Ассолей: полдюжины девушек на стройных загорелых ножках, обутые в туфельки-лодочки, бегали между столиками и ними, разносили закуски и при этом подмигивали нам – плотоядным.
При каждом их телодвижении из-под мини-юбочек, так выгодно колышущихся на девичьих бёдрах, выглядывали трусики. А из-под коротеньких шёлковых широкополосных тельняшек, одетых на голое тело, были видны полуокружности грудей, и, на мгновения даже, показывались покрытые мурашками карминовые от загара края сосков. Всё их скромно-нескромное одеяние увенчивалось пушистыми синими помпонами на белых беретах.
Нам с Димой тут же захотелось вылить по бокалу пива друг другу на голову. Но тут знойная женщина представила нас публике как русских моряков, и собравшиеся стали хлопать в ладоши и пожимать нам руки. Мы были польщены таким приветствием, вышли на установленный по случаю праздника танцпол и спели и сплясали «Яблочко».
Эх, яблочко,
Да куда котишься?
Ко мне в рот попадешь -
Да не воротишься!
Эх, яблочко,
Да на тарелочке,
Ко мне в рот попадешь -
к милой девочке!
Капитаны аплодировали нам стоя, а две девушки пригласили нас даже потанцевать. В перерыве мы попросили юнг показать нам яхт-клуб, на что они с желанием откликнулись и проводили нас к закрытым эллингам.
В одном из них стояла открытая круизная яхта и девушки разрешили нам осмотреть внутреннее убранство. Уже через несколько минут мы с Димой стояли с открытыми ртами, офигев от интерьера каюты, тускло освещённой через иллюминаторы, держали в руках шёлковые топики и трусики, а помпоны уже щекотали нам животы. Ещё через пару мгновений мы поудобнее устроили девушек на диванах и сами пристроились к ним поближе.
Мачты были уже подняты длинноволосыми юнгами, оставшимися только в синеньких мини-юбках и беленьких туфельках, и мы помогли девушкам расчехлить наш рангоут и такелаж, проверить ещё раз рыболовные снасти и – надёжность крепления мачт. Аккуратно поприжимав кнопы в складках парусов и мусинги рыболовных буйков с поплавками, мы придали им твёрдости, и уже через мгновение заставили паруса полностью раскрыться. Паруса были алыми и набухли от влажного ветра, мачта затрещала, внезапный порыв наполнил парусник долгожданным движением, и мы отправились в незапланированный круиз.
По дороге мы опускали и ставили паруса, поначалу неловко раскрепляя и натягивая их на рангоут, разворачивали кораблик кормой, находу переставляя мачту, потом разворачивали обратно и снова укладывали паруса по ветру. Девушки помогали нам приноровиться переставлять снасти, ставить на место мачту, поддерживая её у корня, и вновь натягивать паруса.
Моя подружка волнительно положила длинные ноги на ахтерштевни у меня за спиной, и поцеловала меня, чем предала мне дополнительной уверенности, а раскачав корму в резонанс с порывами ветра – ещё и дополнительной динамичности общему движению.
Нос корабля, с неожиданной для моего юнги силой, врезался в волну, утопая в мелких барашках. И я, держась за налившиеся морской влагой литые палубные буи, стал проверять их на прочность, одновременно поддёргивая поплавочки. Девушка дотронулась пальчиком до спрятанного в складках парусов кнопа, но я отвёл её руку и стал искать его сам. Корма кораблика приподнялась и девушка, изнемогающая от морского волнения, подставила кноп к моему рту, и я стал торопливо пытаться языком и губами застегнуть его. Юнга трепала меня за волосы, ловила ртом воздух, и паруса, наполненные свежим движением, задрожали. Тогда я оторвался и снова поднялся к штурвалу, подставил парус мощному порыву ветра и направил яхту к причалу. Почти одновременно зазвенели колокольчики на моей донке, и юнга, сняв берет, и расправив локоны своих пышных волос, сжала колокольчики пальцами и помогла вытащить удило. Потом попросила меня присесть отдохнуть на палубу, покрытую бархатным шпоном, и придвинуться к ней поближе. Я присел вплотную к буйкам и стал осторожными движениями подкручивать торчащие из них поплавки. А девушка зажала между буями разбухшее на ветру древко моего удилища, взяла управление в свои руки и, целуя меня, пришвартовала корабль к причалу.
Полгода мы с Димой не выходили в открытое море, стоя в ремонте, и сейчас с лихвой восстанавливали подрастерянные навыки.
Так в течение наступившего вечера мы ещё несколько раз, теперь уже по очереди, дабы не привлекать внимание и не раздражать капитанов, осматривали яхту и весело раскачивали её. Неудобство приносила только холодная кожаная обивка диванов и кресел. Но с другой стороны, нам приходилось из-за этого чаще меняться местами, находить новые, и получать от экскурсии ещё большее удовольствие. Уставшие, но довольные каждый раз мы возвращались с морской прогулки на танцпол и здесь, смыкаясь в объятиях с юнгами, шептали им всякие нежности. Их звали Аньела и Гражина, что значило по-польски – посланная Богом и Богиня радости.
Рядом с нами танцевала в объятиях какого-то одноглазого капитана-пирата знойная женщина, она держала голову на его плече, подмигивала нам, улыбаясь, и смахивала слезу.
Мы проводили девушек на вокзал. По дороге они рассказали, что учатся в Гданьске: Аньела изучает изящные искусства, а богиня Диминой радости – медицину, там же они вместе снимают квартиру, а в Гдыню приезжают только по выходным – работают в Океанариуме возле яхт-клуба, и администраторша клуба, та самая знойная женщина, попросила их помочь в проведении праздника. Администраторшу звали Зофия, что значило по-польски – опытная.
Девочки пригласили нас на следующие выходные в Океанариум, а мы в свою очередь, за неимением лучшего – посетить их как-нибудь наш военный корабль.
Посадив наших богинь на электричку, мы с Димой выпили на остановке по пиву и сели в последний автобус. В автобус запрыгнули командир корабля со своей женой, которая приехала к нему погостить. Он был удивлён, но не тому, что увидел нас вместе, а от нашего, вполне благопристойного, вида, даже какого-то, как ему показалось, одухотворённого. Он заглянул нам в глаза и разглядел в них только лишь – по 0,2 промили алкоголя. Его жена, поздоровавшись с нами, увидела в наших глазах сложенные в виде сердечек крылышки амуров. Я разглядел в Диминых глазах широкую беленькую корму йолы цвета жжёной сиены, а в моих глазах стоял распустившийся на дне гондолы нежный цветок орхидеи с розовой жемчужинкой в бутоне.