в воображаемых интервью, когда мне задают соответствующий вопрос, я часто говорю, что никогда не буду популярным писателем... журналист поднимает бровь, мол, а что же мы тут с Вами, Дмитрий Александрович, делаем-то? Лукавите, дескать, кокетничаете... Ничуть, произношу я любимое со времён рассказа "Проходя мимо, смотреть" слово, я могу в одночасье оказаться модным, да... потом мода пройдёт, а популярным я никогда не буду...
вдобавок ко всему, всмотревшись в свою SuperStarость, вдруг обнаружил, что я старомоден во всём: в музыке, в литературе, старомодный муж, старомодный любовник, старомодный отец
Staro модный
Одна из альтернатив, которая не даёт расти нашему внутреннему богатству — это выбор между потребностью в общении с другими индивидами, с опытом и с искусством, с одной стороны, и добродетелью трудолюбия, когда хочешь, озарён свыше, можешь и делаешь сам — творишь. Ведь время идёт, и секундная стрелка напоминает каждым своим семимильным шагом о предельности нынешнего твоего бытия. Лучшим из лучших событий в мире станет момент, когда
человек сможет одновременно удовлетворять оба эти противоположных запроса, совмещая необходимое общение (коллективность) с трудом (индивидуальность). Наиболее возможно это в искусстве, но, к великому сожалению, далеко не всегда! Мой временный ступор (в писании прозы) естественно вытолкнул меня в круг общения.
Арлекины и Пьеро, Коломбины! Мне в ладонь легло перо карабином. Щёлкнув челюстью, затвор съел патрончик… Отрыгнётся баловство… Смейтесь громче! На сегодняшнем пиру прегрешений всех вчерашних заварух разрешенье не грядёт… Оставь, входя в зал, надежду, не стесняйся, в ад сходя, сбрось одежду. Получи свои блага, среди голых обнажаясь донага, сядь за стол их: в пряный блеск шуршащих вин, в треск капрона, в адюльтер и в никотин возле трона, в торт с красоткой в неглиже… От зараза! Титьки, зубки — в имидже «садо-мазо»! Греко-римские борцы и нанайцы — все друг дружке, стервецы, крутят (а-а, бу, что бу!) яйца. По их рожам, кстати, совсем невозможно и понять, им приятно или больно, так их мать? Вот занятно! Рассуждая о грудях, офицеры накололи на мудях люциферов. А вот явился тамада — сам на троне — намалёвана звезда на короне. С любопытством оглядел зрак сверлящий любодеев и ****ей сброд гулящий, страшным басом заорал: «Так, замрите! Где ты, где ж ты, мой коралл, Маргарита?!!» Наверное, я был слишком горд, вызывающе горд, нетерпимо горд, делаю такой вывод с запозданием из того, в частности, что никогда не умел виновато лепетать слова искреннего раскаяния неискренне.
«Так что же? — чьи-то глаза теменью своей людоедской врываются в моё благорасположение и разрывают его на части, оно беззащитно, как и весь я сам. — Что же с того? Скажи мне на милость! Хотя бы из соображений соблюдения приличий, что ли! Мы не в суде, и добровольное признание нисколько не смягчает вину, закрывать глаза на это более невозможно, как часто прежде иногда вам всем удавалось уговорить меня…»
Никогда не прощу… никогда — всех тех, кто заставил меня, сделав однажды, провинциалом — навсегда.
я думал, что достоин
в этой жизни, как минимум, уважения и, как максимум, любви. Оказалось, нет. Я умею признавать ошибки, так что придётся теперь учиться вычёркивать из своей жизни людей, которых считал друзьями
надоело быть хорошим... вернее, стараться быть хорошим надоело...
буду-ка я самим собой, как есть... давно мечтал... возможно, даже и был когда-то...
потом что-то случилось... сейчас снова что-то надо сделать... а что?
стать самим собой, вернуться к себе