Аборт - какое жесткое, даже жестокое слово. Не просто удар хлыстом, а удар топором - наотмашь и наверняка. Может быть сегодняшних девчонок, ближе знакомых с достижениями химической промышленности и фармации, не коснулось это слово, миновало их. А нас зацепило.
А что делать? Детей уже больше, чем достаточно. Младшему и двух лет нет... Грех. Очень большой грех. Стресс. Огромный стресс и для организма, и для психики. А что делать?
Надела больничную рубашку, пахнущую лекарствами, хлоркой и накопленной чужой бедой и болью. Рубашка осталась сама по себе, не прилипнув к телу, не пожалев. Жестко стояла рядом. Вот оно - страшное кресло, холодно-обыденные глаза медиков. Какое сочувствие? Они тебя сюда звали?
Толстый с волосатыми руками реаниматолог, в потертом на дородном пивном пузе хирургическом костюме, скользнул глазами по карточке. Гыгыкнул вместо приветствия:
- А, училка... Тяжелый случай! Этим нужно двойную дозу давать. Их ничего не берет. Нервы, как канаты.
- Да уж... как-то там не жадничайте... боюсь очень.
- Под мужика не боялась ложиться, а тут - боится, - грубо хмыкнула акушерка.
Не задело. Не до обид.
- Не боись! Моргнуть не успеешь, как все будет чики-чики, - подбодрил толстяк, - лезь давай. Вас сегодня - очередь.
Последнее, что почувствовала, уже проваливаясь в наркоз, - страшную боль в животе. Будто из нее, как из почвы, вырвали с корнем дерево.
И все закружилось яркими красками, и сама понеслась по яркому коридору, едва успевая удивиться, кто его так причудливо и слишком ярко разрисовал, и едва успевая на такой скорости за его резкими поворотами. Летела наверное долго. И вот коридор стал расширяться воронкой, терять свои яркие краски, и плюнул мною в небо. Одновременно с появлением воронки издалека стала едва различимо приближаться музыка.
Плыла над городом, не здешним, компактным, расположенным в полукруглой нише, со всех сторон защищенной, укрытой горами. С очень высокими зданиями в готическом стиле. Город, вытянутый в вертикаль. Очень красивый, коричневато-оливковый, затянутый золотистой дымкой. Кажется воздух здесь был весомым, видимым, и поэтому не удивилась, что по-прежнему парю, не падаю. Воздух держал, тело стало легким и совсем не обременительным. Казалось, что влетела в картину старых голландцев, которую еще не видела, или просто попала в сказку.
Но главное - это музыка. Никогда не слышала и не могла услышать такой музыки - неземная, она вызывала блаженство и восторг. И, полная этого восторга, вдруг подумала - какое счастье, должно быть, в этом городе жить. Здесь не могло быть горя, боли и даже огорчения. Только легкость и радость. От неожиданно сильного желания засосало, затомилось под ложечкой...
И вдруг услышала сверху серьезный, красивый мужской голос:
- Ты можешь здесь остаться.
Радость неимоверная! Могу остаться! В этой сказке! Без забот и грязи! И уже с губ срывается - "Да!", но тут же вспоминается, что дома остались муж и дети... И как они справятся одни? Она так им нужна... Горько произнесла:
- Я не могу...
- Ну что же, это твой выбор.
И вновь завертелось, опять потянуло, как в мощнейший пылесос, в этот разаляпистый коридор. Летела тем же маршрутом, теми же поворотами, мимо тех же причудливых, слишком ярких стен.
Очнулась от сильных ударов в грудь. Кто-то отчаянно бил по щекам, крича:
- Да просыпайся же! Очнись!
- Ну, слава богу! Открывай, открывай глаза! Ну и напугала ты нас, девка! Помирать вздумала из-за такой ерунды.
- Сколько пальцев? Не слышу! Два. Молодец!
- Она молодец, девчата! Живучая! Везите в палату.
Приходила в себя не сразу. Под хлипкой простыней хрустела жесткая клеенка, в голове несуразно прыгало и проваливалось, живот пронизывала страшная боль вырванной с корнем жизни, душа стонала болью потери, но в большей степени недоумением - зачем вернулась? За этой болью и пустотой? Зачем?
Засыпала - кормила ребенка, бутуза, вертлявого и подвижного, купала в ванночке, плешущегося и стучащего ладошками по воде... просыпалась в испарине. Врачи объясняли - температура.
Через несколько дней температура спала, и радостный муж привез домой.
Соскучившиеся дети липли, прижимались и не вызывали никаких теплых чувств. Ни они, ни муж. Только подобие обиды и вины. И недоумение... Зачем? Это из-за них она вернулась из Города Счастья? Зачем они ей? Зачем они держат ее здесь? Какие эгоистичные и жестокие! И вечно ноющая, не слезающая с рук малышка... Зачем?
Около двух недель длилось это состояние невозвращения, отрешенного неприятия этой жизни. Затем, за хлопотами начало теплеть внутри, рассасываться. Жизнь вошла в свою привычную колею.
-----------------------------------------
Папа при смерти. Так тяжело. Страшная болезнь уже съела его, но он еще сопротивляется, еще борется и надеется. Это не просто тяжело, это требует предельного напряжения всех сил не только от него, но и от нас.
Обострились все чувства, ощущения, оголенные нервы, как антенны, торчат во все стороны, как иглы дикобраза, и некоторые отростки забираются в совершенно немыслимые недоступные сферы.
Почти не сплю по ночам, чувствую чье-то постоянное присутствие. То просыпаешься - и от тебя отпрыгивает какой-то клоун в зеленом костюмчике с розовыми помпонами, то недавно умерший знакомый дантист настойчиво советует сменить эту неправильно поставленную коронку, иначе она разрушит зуб, то просто кто-то темный стоит посреди комнаты. Его не слышно, и почти не видно в темноте, но ощущение плотного сгустка в человеческий рост почти осязаемо. Устала. Говорю им:
- Пошли вы все на хер! Достали! - и отворачиваюсь к стене.
Чаще прочих, через ночь, является мальчик, тихо стоит и тихо уходит. Настойчиво приходит и во сне.
Вот какое-то огромное здание, похожее на цех или склад. Что мы тут делаем? Что-то ищем. Дочка трогает меня за руку и показывает одними глазами в противоположный конец помещения:
- Опять этот мальчик, мама...
Стоит бледный, полупрозрачный, с почти бесцветными голубоватыми глазами и светлыми пшеничными волосами. В допотопном сине-красном спортивном костюме с чужого плеча. Сердце щемит от жалости:
- Кто ты?
- Не знаю, - уходит, сутулясь, в темный угол.
Просыпаюсь, включаю свет и иду на кухню выпить снотворное, надо же хоть немного отдыхать.
И на следующую ночь опять маята. Засыпаю, кто-то будит, ухожу в другую комнату, на другую постель. Ложусь с самого краешка, чтобы не разбудить мужа, хочу уснуть, не успеваю. Мимо кровати, мимо меня бредет все тот же сутулый мальчик.
Хватаю его за руку:
- Кто ты? Что ты здесь делаешь?
Поворачивается. Какие у него белесые ресницы и брови. Лицо растерянное.
- Алеша. Алеша К***ский.
Выпускаю руку. Алеша. Но почему моя фамилия? Фамилия мужа. Сколько ему лет? Лет десять. Десять... Десять! Где он?... Ушел! Ушел!
Вскакиваю и кричу, отчаянно, горько, безнадежно...
Муж схватил в охапку, повалил на постель, крепко держит, не давая вырваться. Затихаю, обессиленная, под его ровный голос:
- Тихо, тихо, это только сон. Страшный сон. Тихо... Тихо...
В голове бьется - сынок...