ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Здравствуй Ингвар!
Бог – понятие языческое, означает «податель всяческих благ», поэтому начинать с Бога, значит прийти в тупик. Вера – понятие слишком широкое и многозначное, принадлежит сфере отношений людей друг к другу, и также отношений к Богу, поскольку боги и люди – родственники; настолько, что древние говорят о республике богов и людей, как об идеальном граде начала золотого века и конца времён. Поэтому с веры тоже не начнёшь, к ней подойти надо. А вот человек, это подходящая отправная точка. Это близко нам, мы – человеки; от себя нам легче плясать, и правильнее, – как говорится, начните с себя(!) и, начиная, скажем главное.
Мы называем себя человеками не потому, что мы в самом деле уже человеки, завершившие становление собой, но – в качестве залога осуществления потенции Человека в нас и упования на осуществление её. Потому что Человек есть наша суть, наша истина, наша идея, энтелехия, наконец, но не обязательно реальное ставшее бытие. Платон хотел и мечтал познать идею человека, и подходил к этому в образах, рисуя идеальный град, но не мог достичь цели, оставаясь в плоскости теоретического ума. В этой недостаточности Платона обнаружилось общее свойство потомков первого Адама – бытийная сниженность, отделённость от горнего, как результат самоизгнания из Сада, обители богов и первых людей. Платон сознавал это и говорил о сём как о падении души с неба на землю; и мечтал вновь взлететь. Но это оказалось невозможным для людей без помощи их божественного Отца, который в лице Сына своего открыл миру Идею человека, и этим дал возможность нам узнать самих себя, кто мы есть.
Это одно из главных положений христианства, которое, по словам Макса Штирнера, «знает лишь одного человека»: истинного Человека, Иисуса Галилеянина, помазанного на царство в идеальном граде, республике богов и людей, или небесном Иерусалиме. И этот истинный человек есть истинный Бог: то есть наш бог, близкий, настоящий – не конструкция ума, не олицетворение сил, не представление, и не дух природы, и не царь других существ, но наш царь, царь людей (в отличие от царей муравьёв, волков, ос, комаров и проч. живности, которые столь же реальны, но – не наши; и называем их «царями» лишь по аналогии, ибо живём во граде, образуем государство, и потому имеем царя; иные живут иначе, мы их никогда не узнаем до конца и их Роды, зовомые «царями», не наши Роды). Он же наш Род (подобно Ингу, родоначальнику ингемонов), так как от Него, Христа Иисуса берёт начало новое истинное, живое, преодолевшее смерть человечество, составленное его братьями и сестрами: детьми Отца Человека, по усыновлению; христианами, по политическому определению; (От Инга – ингемоны, от Христа – христиане).
Истина здесь – не истина знания, но – неподдельное Бытие: истовать значит быть (отсюда – слово «есть» в значение «существует»). Итак, если Человек есть наша истина, то, значит, имеем в себе Бытие, – по меньшей мере, как потенцию. Но, вместе с тем, мы пока не человеки в истине, и зовёмся таковыми лишь по обетованию будущего, значит мы не истинствуем, то есть не существуем как собственно человеки, но бытуем чужим бытием, или живём чужой жизнью, – подобно тому, как личинка, в истине становящаяся бабочкой, не истинствует до поры и живёт чужой ей жизнью древесного червя.
По индусской мифологии Человек, как Идея, происходит от Брамы (космического единого Бога, включающего в себя всё) и Речи. По христианской (ветхозаветной) мифологии Человек происходит от Бога источника всего Космоса и Логоса, или Слова (=Речи). В то же время, реальный первый человек, Ману – сын Света, он же Яма, первый умерший человек. В жизни он – родоначальник людей и царь людей; в смерти он – царь предков, то есть людей ушедших. В христианстве то же самое: первый человек есть первый умерший, Адам; он – старший предок. В рождении он – сын Света (Люцифера) в образе Змея, и он же – царь людей, в лице второго Адама, Христа, родоначальника нового человечества. Здесь Иисус равен воскресшему Адаму, освобождённому от родства со Змеем. В смерти своей Иисус нисходит под землю к умершему Адаму и выводит его к жизни. Таким образом во Христе человечество преодолевает смерть – прежде умерший Адам воскресает и в этом воскресении соединяется со своей Идеей и Истиной Христом Иисусом, и становится царём людей.
Тот же Адам, по этому мифу, слеплен из земли и в землю отходит (прах к праху!); и, равно, Ману, в лице Ямы уходит под землю (отсюда русское слово «яма», как углубление в земле), тем самым указывая на своё родство с землёй.
Отсюда заключаем, что наша не-истина, или неподлинное чуже-бытие, связано с землёй и светом. Под светом здесь понимается свет знания и разумения (Отец-Брама-Иегова предостерегает Адама от познания). И в этой неистине мы умираем. Царь же, наш брат в истине, говорит нам, что в истине мы не вкусим смерти. То есть бытие сопряжённое с Иисусом Царём, Человеком, Сыном предвечного Отца Брамы, не подвержено смерти, которую претерпели Ману и Адам.
Смерть идёт от земли в нас, сиречь от плоти, ибо животный плотский человек есть обезьяна, и принадлежит животным царствам, которые подвержены ходу светил, и рождаются, умирают и снова рождаются так же, как и вся природа, согласно планетным циклам. От Света в нас происходят всякий образ и подобие, ибо разумением своим творим, подражая Богу, – который, однако, не творит, но рождает; и рождённое им живо, сотворённое же не живо и подвержено разрушению. Всё творимое нами суммируется в личине, или персоне, или эго, или Я – это главное и, по сути, единственное творение: всё делаемое нами включено в нашу личность и всё её подпирает. И эта личина, или личность есть образ Лица, или истинного Человека. Он есть Лицо, лицо Брамы-Яхве, – которое узрели, впервые после Адама, в Иисусе из Назарета свидетели Откровения.
Творец может быть один, с ним его творение – личина может быть одна, как существующая в очах творца. Лицо не может быть одно, поскольку – не вещь, не предмет, но – жизнь; и есть только как отрывающееся другому лицу, в общении лиц. Отсюда Лицо Сын существует как открывающее себя другому лицу, Отцу. И Лицо не умирает, как открывающееся вечному Лицу Брамы. Вассал истинного Короля не умирает, как лицо открывающееся вечному Господину.
Личина же умирает, поскольку творец, создающий её черпает свои силы от Евы, души плоти. Последняя же подвержена природным циклам и уходит в своё время, и творец погибает с нею вместе, обнаруживая тем самым, что он есть не более, чем изощрённое орудийное умение обезьяны.
Отсюда заключаем, что два бытия в нас – плотское и творческое, неистинны. Третьего же Бытия мы отчуждены: Адам прячется в кустах от Лица Отца. Поэтому не может реализоваться как Лицо и обрести Жизнь, отличную от жизни плоти и ума.
Почему он не открывается? Он боится греха, своего проступка, неидеальности сотворённой им личины; и, вместо откровения себя Отцу, продолжает изображать из себя независимого, равного, самовольного, знающего, правого. Но это лишь личина, и она жить не будет, и ты, творящий её, погибнешь в смерти плотской души, которая утянет тебя в беспамятство, и умаление в ничто, в чистую потенцию ума, которая перейдёт в новую плоть от этой плоти. Но ты, как личность, так и не осуществишься, не станешь Лицом; и всё равно как если бы и не жил вовсе. Всё напрасно. Отсюда – Экклезиаст: всё пустое, и суета сует…и нет пользы человеку от дела рук его.
На этом остановлюсь сегодня. После продолжим.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Здравствуй Ингвар!
Блаженный Боэций в своём Утешении философией говорит нам:
«Если при чувственном телесном восприятии внешние качества предметов воздействуют на органы чувств, и проявлению жизненной силы души предшествует страданье тела, которое своим воздействием пробуждает деятельность и вызывает к жизни покоившиеся в душе формы; если при чувственном телесном восприятии, – повторяю, – ум не испытывает страдания, но лишь судит, исходя из страдания, претерпеваемого телом, то насколько же выше те существа, которые, будучи свободными от телесных оков, следуют не за тем, что приходит извне через чувства, а во всём определяются к действию с помощью одного лишь ума».
Этими словами он указывает на нежизнеспособность творца, его зависимость от сил плотской души. (В самом деле, наукой показано, что при отсутствии внешних возбуждений ум быстро засыпает). Здесь же Боэций выражает свою мечту об освобождении, с тем, чтобы его Я, которое он связывает с умом, обрело собственную жизнь, а не заимствовало жизнь у тела, которому оно чуждо. Но Логический Конструктор, все ментальные построения которого оказываются, в конечном счёте, кибернетическим формами, предназначенными для управления орудием, не способен к чисто духовной жизни; и при всех своих творческих взлётах остаётся частью или паразитом умелой обезьяны. Он как бы живёт и как бы господствует, за счёт плотской души, которую он соблазняет или угнетает через манипулирование сигналами, и заставляет отдавать ему часть сил; но при этом остаётся полностью зависимым от запаса этих сил и от природного космоса, в который встроена плотская душа. Поэтому он, хотя и располагает отражённым знанием об иной жизни, не может осуществить потенцию её в существовании человека.
Как же, в таком случае, возможно субъекту разумной воли спастись от неминуемой гибели в колёсах природных циклов, которым подвержена плотская душа? Как принять протянутую руку Отца, – ведь недостаточно воли одного Бога: необходимо движение навстречу со стороны свободной воли человека? Если он будет заниматься созданием форм, то есть придумывать себя и жизнь, в которой жить, и пытаться эти проекты осуществлять, то – никак. Поскольку всё это будет лишь театром и маскарадом. К счастью, помимо созидающей деятельности, имеется другой модус существования разума: несколько подзабытый и отодвинутый на периферию культуры, которая теперь – всё больше искусство и его произведения. Это модус общения, первичный для разума, – ведь речь возникла в общении, и лишь затем орудийный человек присвоил её в качестве средства проектирования и моделирования. Это присвоение, кстати сказать, и рабство слова в доме умелой обезьяны суть сторона первородного греха. Лучше всего эта узурпация выражена в сентенции Базарова из «Отцов и детей» Тургенева: «…природа – мастерская и человек в ней работник». Ясно, однако, что человек, как воля, как действующее начало, пребывает не в лесу и не в поле, а в «поле» своей души. Таким образом, пространство души человека, подобного Базарову, организовано как мастерская; то есть деятельное Я располагает умением, знанием и целями, и имеет перед собой материалы для осуществления своих проектов. Понятно, что в таком пространстве нет места другой личности, как тайне, которую нельзя самому открыть, чья мистическая глубина доступна только Отцу этой личности, – который пребывает также в тайне и недоступности для иных лиц. В этой, концентрической по топологии, душе одинокого творца могут присутствовать лишь агенты творческого действия, неравные ему, в силу сверхценности его собственных проектов, и могущие выступать лишь как соратники, соработники, или противники и конкуренты, в притязаниях на ресурсы разного рода. Они не выступают как Лица, за каждым из которых стоят жизнь, абсолют и вечность в Лице Отца, но выступают как мысли, проекты, мнения, предложения или действия.
Отсюда заключаем, что необходимой предпосылкой возрождения из состояния отчуждения от Отца и восстановления общения с ним является выбор между двумя возможными модусами существования воли: деятельности и общения; а именно, отказ от экзистенции работника в пользу экзистенции друга, брата и сына. Соответственно, преображение пространства души из мастерской в дом, где живёт семья, и где гостят друзья дома. Чтобы осуществить этот выбор, нужно нащупать в себе различие между экзистенциалом достижения цели и экзистенциалом почтительного внимания к другому. Это различие ухватить тем легче, чем более опыта любви имеет человек в личном онтогенезе. И тем труднее, чем, соответственно, меньше такого опыта.
Отсюда понятно, почему, скажем, в России, так затруднено это внутреннее преображение для многих – потому что в России много сиротства, и значит, мало любви получает человек в своём становлении, и не имеет опыта семьи. Согласись, что толку говорить об Отце человеку, у которого отца не было? Точно так, что говорить о Господине человеку, не имеющему опыта почтительного послушания, опыта отношений старший–младший? Что толку говорить о Царе людям, которые царя убили, и не имеют нормального политического опыта жизни в образе града Божия?
Для модуса деятельности характерна забота; для модуса общения характерно присутствие. В озабоченности человек ведёт себя целесообразно; в присутствии уважаемого другого, старшего, ценимого, чей суд он принимает, человек ведёт себя нравственно (морально красиво), независимо от цели и заботы об её достижении. И д;лжно желающему встречи с Господином Судьёй, и через него с Отцом, стараться пребывать в состоянии присутствия и валентности внимания другому, ортогонально плоскости заботы. (Ортогонально, значит в любой точке плоскости заботы помнить о присутствии Старшего Брата, Господина, перед которым нужно выглядеть достойно, и одобрение которого нужно заслужить, и которому нужно быть готовым внимать.)
Таким образом христианская «йога, или со-упряжь» не отличается, по существу от бхакти–йоги, если, конечно, не брать во внимание того факта, что в язычестве объект любви и преданности часто воображаемый, чудесный идеал; тогда как в христианстве это реальный человек, воскресший Адам, Иисус Христос, сущий в небесном Граде, со-бытийствующем граду земному в духовном измерении бытия; и, хотя недоступный, как предмет внешних чувств, но вполне доступный и реально сущий как Лицо.
На этом пока остановлюсь. Продолжу в следующем письме.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Здравствуй, Ингвар!
Продолжая затронутое ранее, заметим, что Христос Иисус есть воскресший Адам, а не вновь родившийся; то есть он в смерти своей не испил Леты, не впал в беспамятство и стирание нажитого на земном пути, не разрушился, как личность, но восстал в прежнем качестве своего личного сознания. Аид не сумел схватить его, что предвозвестилось в Гефсимании, когда не сумели стражники Первосвященника схватить юношу, но лишь плащ его остался в их руках. Рассказом об этом безымянном юноше, стоявшем рядом с Иисусом в момент ареста и ускользнувшем от стражи, раскрыта духовная суть произошедшего: подлинная, сокрытая от плотских очей реальность. Отсюда в праздник Пасхи в собрании торжественно и победоносно возглашается риторическое вопрошание: Ад, где твои пасти, где твоя сила?!
В этом аспекте Иисус тождествен Будде, вышедшему из круговорота рождений и смертей. Эпитет Будды – Победитель, потому что он, как и Христос, победил Ад. Отличие в том, что в легенде о Будде мы, на деле, имеем только предвосхищение того, что свершилось в Иисусе, только мудрое знание об истинном человеке, поскольку, путём знания, правильного сознания, правильного поведения, медитаций, аскезы и философского эскапизма нельзя свершить того, что приписано Будде, но состоялось в Иисусе Христе. Таким образом, буддизм дал нам предвидение и философскую мечту о спасении Адама, подобную мечте Платона об идеальном граде, предвосхищающем Град Христов, но не реальное осуществление Истины.
Также и сочувствие Будды живым существам отличается от любви Отца к каждому отдельно взятому человеку. Это жалость стоика, добившегося нечувствительности к страданиям, к тем, кто ещё остаётся страдающим. Она не служит основанием нравственности; в ней угадывается только естественная родовая солидарность и самоутверждение, на почве достигнутого совершенства. В таком свободном от страданий стоике можно узнать осуществление мечты Боэция об уме, независимом от страданий плотской души. Собственно так себя и позиционирует буддист – как чистое сознание, свободное от всяких «загрязнений», сиречь содержаний, привносимых страдательной частью живого существа; и, в этом плане – «пустое».
Напротив, любовь Отца служит основанием нравственности; абсолютным основанием. Во-первых потому, что Отец, как источник жизни и сама Жизнь, трансцендентен причинности и вечен; во-вторых потому, что любовь Его не принадлежит субъекту отношений и не может быть поставлена им себе в заслугу или приписана к своим качествам. То есть не я, такой хороший, люблю ближнего моего, но Отец любит и, из этой любви, даёт мне повеление к поступку, к которому я сам вовсе не расположен. Как мы видим это в Гефсимании, когда Отец велит Сыну Иисусу пожертвовать собой для спасения Иуды Искариота, а Иисус вовсе этого не хочет, но покорен воле Отца. Поэтому мы говорим об Отце, как о Любви, а о Сыне говорим, что послушен до конца, и в самой смерти.
Поскольку Отец есть Любовь к человеку и субстанция истинной нравственности, постольку и грех, как ослушание Отца, обязательно имеет нравственный аспект – греховный поступок безнравствен.
В истории греха Адама этот аспект завуалирован, поскольку Адам в этом эпизоде пребывает один, и мы видим только его отношения с Отцом и со своей плотской душой, Евой, – поскольку нет ближних. Нравственный аспект ослушания отца раскрыт в мифе о Каине и брате его Авеле. Каин – тот же Адам, ослушавшийся Отца, предупреждавшего его о грехе в отношении брата, и, в результате, изгнанный от Лица Отца и обречённый на вечные скитания. Он – блудный Сын. И в принесении покаяния в крещении Иоанновом и принятии указанного им Христа мы видим возвращение Каина в дом Отца через признание Авеля, брата своего, – которому прежде завидовал за избранность его, – Помазанником Божьим. И здесь разделение после-голгофского человечества: граждане, не признавшие в брате своём Сына Божьего, остаются нераскаянными, разделяют высокомерие Сатаны в отношении человека и примут участь Сатаны, – не взирая на их почитание какого-то сверхчеловеческого запредельного, непостижимого и всемогущего «бога».
Эта истинная нравственность (или мораль), укоренённая в Отце Человека, безусловна, по определению, и не нуждается в исторических, традиционных подпорках, – почему и оказалось возможным для Иисуса и его присных пренебречь традиционным еврейским законом и, при этом, сохранить чистоту.
Также эта нравственность существенно отлична от ходульной нравственности праведного образа, – когда человек-творец созидает (поведенчески) образ себя нравственного. Во-первых, этот образ не субстанциален, но рефлексивен и представляет собой пустую форму: во-вторых он всегда субъективен и относителен: в зависимости от элементов исторической культуры, которые заимствуются для его создания. Отсюда, такая мораль спорна, неустойчива, и не имеет цены в бытийном плане, как лишённая субстанции форма. Тогда как мораль являющаяся в человеке, как обнаружение союза с Отцом, бытийна, субстанциальна, есть феномен Жизни. Откуда заключаем, что феномен Человека необходимо общественен и нравственен, – поскольку истинный модус существования человека есть модус общения, и любовь Отца обнаруживается как нравственность.
Таким образом, христианская нравственность, – укоренённая не в понятии или представлении творческого благожелающего ума, а в любви Отца к человеку, – это не побрякушка, надетая на себя, для прочих целей, которую можно при случае снять, как похоть снимает одежду, но – форма истины человека, форма подлинного существования человека. Поэтому, расширяя формулу Аристотеля, мы говорим, что человек есть животное не только политическое, но и нравственное. Отсюда известная сентенция; «человек начинается с чувства стыда».
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Здравствуй Ингвар!
Обретший чувство истинного стыда: стыда пред лицом Отца – это уже совершенный человек: сын, вернувшийся в дом Отца: избывший своё сиротство, безотцовщину и разных отчимов: он спасён; он жив, а «живые не умрут», как передал Дидим Иуда Фома слова Спасителя.
Но как он вернётся из блужданий? Своими ли силами? Преследуемый ли огорчениями жизни и страхом смерти? История свидетельствует, что нет. Проходят поколения, множество подвижников и праведников пытаются построить лестницу в небо, но не выходит ничего. Никто не возвращается в Рай.
Отец сам приходит на помощь ищущим возвращения, – видно, не в планах Его погубить человечество, но – только вразумить. Уставшим от неправды Он посылает Судью истинного; удручённым болезнью – Целителя; ищущим руководства – Учителя; ищущим пути – Проводника; удручённым политическими неурядицами – Царя; ищущим служения истинного – Священника. И всё это в лице Сына своего Иисуса, сына плотника из Галилеи, не имеющего никаких регалий или знаков, кроме невещественного света Фаворского, невидимого плотским очам.
Отсюда ясно, что никто не может принять его в качестве Учителя, Целителя, Царя или Судьи, иначе как прозревший этот свет, и, благодаря ему, отдавший старшинство и почтение этому человеку, принявший его в господина себе. Отношения с Господином – это завет верности (отсюда европейское феодальное право, как образ собирания Царства Иисусом). Он и есть тот новый завет (договор) с Богом, который должны заключить люди нового века Христова.
Таким образом Бог Отец призывает заключить договор с Сыном-Человеком. Этим он хочет сказать: Заключите договор со Мной, а не со своим представлением обо Мне! Найдите Меня в истинной обители Моей – доме души человеческой; а не на высотах, не в камнях, не в горящих кустах, не в статуях и не в храмах; и также – не в философских умосозерцаниях. Ибо, указывая на сердце человека, как на Дом Божий, Отец отсекает не только поклонение кованым и тёсаным идолам и знамениям, доступным телесным очам, но и всякую философскую религию, поклоняющуюся умозрительным «богам», видимым в свете ума.
Через это Он приводит человека, разом, и к истинной религии истинного Бога, и к его (человека) собственной истине, или бытию, не имеющему начал и концов.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
Здравствуй Ингвар!
Видевшие Иисуса Назарянина, поклонившиеся Ему, приведенные к Нему Матерью братья Его, последовавшие за Ним и сохранившие верность, выдержали испытание Судом, сведенным на землю в виде явления Бога в человеке. В этом испытании они родились к новой жизни, в новом человечестве и новом веке. Смерть утратила над ними свою власть.
Как и сам Иисус, о котором сказано, что воскрес во плоти и взят на небо, они живы, разом, и на земле и на небе. В них, как и в Иисусе земля соединилась с небом, как это было в Начале, и восставился Золотой век, когда люди не выделены были из богов.
Что значит: во плоти и взят на небо? Иисус говорил: по воскресении моём не ищите меня ни в небе, ни в воде, ни в земле, но ищите там, где мне и надлежит быть – где нашли Иисуса родители, когда искали его потерявшегося в Иерусалиме: во храме моём! То есть в храме души человеческой. Душа же явлена плотью. Значит, обитель Бога (= Небо) теперь, в новом эоне, не удалена от людей, как это было в веке ветхом, но пребывает в них, как и сказал об этом Христос, говоря: Царство Божие внутри вас есть! И кто ищет бога теперь не должен возводить очи горе, ни долу опускать, ни в волны моря. Но искать небо во плоти человеческой, как и сказано о Христе: и во плоти и на небе. Сюда прилежит высказывание Иисуса, в передаче Климента Александрийского; видевший брата видел Отца. То есть, если хочешь увидеть Отца небесного, то смотри на брата своего, такого же человека, как ты. В нём, в сердце его, которое есть, по нисходящей, Дом Божий, где обитают Отец, Мать, Сын; Дом Царя, где на пиру с Ним возлегают за триклинием верные Царя; Дом града Божия, где присутствует Судья, начальник Града и Господин хозяина дома; и, наконец, святое место, где находятся образы неба и царства и града, и где ум кланяется им и в них полагает волю.
Так преобразился космос в Начале нового века, века спасённого человечества. То, что в Начале, то и всегда: Им задано всё последующее. В Начале небо сведено на землю и бог вошёл в человека и стали одно. И теперь так же, как в Начале, приходит небесный человек во плоти, и он есть суд для братьев его, и проводник и помощник. Смотри на брата своего, не друг ли он Царя, не вхож ли в Суд? Так населяется Небо; теперь, как и в Начале, пока царствует Христос Иисус.
Такова потенция Нового Века, которую имеет теперь человек вовне. Что же до внутреннего человека, то уже одна душа, преображённая из мастерской делателя истуканов в дом Божий позволяет, по подобию и родству человеков, каждому преобразить душу свою из мастерской в дом, и, расположившись в правильной позиции хозяина, почитающего гостя, приглашать в дом к себе Судью и Господина, и Учителя, и Утешителя, – когда имеет в них искреннюю потребность и на них уповает. Таковым завещано Христом Иисусом: толцыте, и отворят вам; просите, и подадут.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
Здравствуй Ингвар!
Должен признать, что моё благовестие тебе отличается от благовестия, которое несли эллинам апостолы и мужи апостолические в первые лета Господни. Они несли весть о начавшемся уже «конце века», о том, что уже началось вращение Космоса в обратную сторону, при котором время потекло вспять, так что мертвые будут воскресать, а живущие умаляться вплоть до состояния нерождённых. Мёртвые воскреснут, а умалившиеся родятся вновь для Суда. На то и другое Иисус указал, как на признаки конца. Он сказал: увидите мёртвых, восстающих из гробов, и сами вы, пока не умалитесь и не станете, как дети, не предстанете на Суд.
В доказательство приводили свидетельство о воскресении Христа Иисуса, последнего умершего и первого воскресшего из тех, кто предстанет на Суд, – «ибо не предстанут грешные на Суд», по словам Псалмопевца.
Посему эти благовестники призывали покаяться в прежних грехах и более не грешить в преддверии скорого Суда. Для этого принявшие Весть должны были оставить всё своё имение, удалиться от грешного ветхого человечества, и, являя в сообществе братьев своих образ нового безгрешного человечества, ожидать скорого пришествия Судьи.
Поверившие эллины раздавали имения свои и уходили в катакомбы, то есть в подземные кладбища. Эти убежища отгораживали их от скверны оставшихся наверху. Там они должны были соединиться с восставшими из гробов мёртвыми и выйти навстречу ангелам суда, которые отделят «овец от козлищ». Паролем, по которому ангелы узнают их и проведут направо, должно было служить Имя Господне – Иисус Христос Сын Божий. Это имя было их общей тайной; оно зашифровывалось знаком рыбы («ихтиос»). Предъявляя этот знак, спасённые также узнавали друг друга, находясь в ожидании.
Ясно, что это ожидание не могло длиться долго. Если бы благовестники сказали им, что нужно будет подождать пару тысяч лет или того больше, то, в лучшем случае, им бы рассмеялись в лицо; в худшем, взялись бы за камни, чтобы побить их.
Теперешнее обнадёживание церкви из-за этого раздвоилось: с одной стороны тебе говорят, что смерти более нет в человечестве, поскольку первородный грех искуплен жертвой Христа, и поэтому по окончании земного пути тут же идёшь на Суд и затем либо в Рай на вечную радость, либо в Ад на вечное наказание. А с другой стороны говорят, что, мол, полежишь в земле пару миллионов лет до второго пришествия, а там тебя воскресят для Суда. А поскольку ты этого времени лежания в могиле не почувствуешь, то обе версии для тебя равноценны.
Будь здрав!
Твой брат Якоб.