Система запретов всегда волновала доктора Гарри Воллиса. Как формируется поведенческая база? От чего она зависит? Почему то, что для одного нормально и естественно, для другого нереально и недопустимо? Наследственность и воспитание, врожденные и приобретенные рефлексы, давление социальной среды – все это ясно, но полной картины все равно нет. Что руководит людьми, нарушающими законы социума? Почему в их головах не срабатывают запреты, табу? Почему мозг человека напоминает огромную гостиницу с миллионами номеров, абсолютное большинство из которых навсегда заперты и ключи утеряны? Кто этим управляет? Почему у него, например, при желании перейти границу дозволенного, нарушить табу, то есть войти в какой-нибудь навечно закрытый, с заросшей плесенью дверью, с ржавым, допотопным замком, случайный номер, всегда загорается табличка: «Нельзя! Вход воспрещен», а на соседнем номере, вроде ничем не отличающимся от первого, еще страшнее: «Не входи!Убьет!», а у другого ничего там не загорается? Кто развесил эти объявления-запреты? А может, он, мозговой супервайзер, как раз в его случае ошибся, и именно туда необходимо попасть, там будет абсолютно хорошо, нирвана, экстаз, ощущение блаженства? Как это проверить? Входить не хочется, есть ощущение, что запрещено не просто так, что существует какая-то потенциальная опасность, а снаружи понять никак нельзя, но все же чертовски интересно, что там внутри, что там такого запретного, вредного или, может, сладострастного, к чему нельзя прикасаться, видеть, даже осознавать, что это в тебе существует? Противоречие в архитектуре мозга вырисовывается: с одной стороны, нечто присутствует, а с другой стороны, его как бы нет, оно недостижимо, и даже недопустимо о нем знать. Тогда зачем оно там сидит, место занимает? Природа не терпит пустоты. Какая ему от этого польза или, скажем, целесообразность, или, может, все-таки влияет эта «terra incognito» на мотивы поведения через скрытые каналы? Интересно все это как-то понять, представить себе более детально механизм запретов, процессы, происходящие в подсознании. Как там все крутится?
Придумал он провести эксперимент с крысами. Имя доктора Гарри Воллиса в научном мире хорошо известно, признанный специалист, однако сейчас он затеял не совсем обычный для себя опыт, на стыке с социальной психологией. Суть опыта заключалась в том, чтоб внедрить в сознание животных какую-нибудь абсурдную, можно сказать даже, нежизненную идею, и посмотреть, как обновляемый социум ее запомнит и впоследствии будет придерживаться. Образно говоря, это искусственное воспроизведение некоего табу, запрета на определенный вид деятельности. Если вернуться к примеру с гостиницей, то раз нельзя войти в существующие, намертво закрытые номера, то значит, нужно построить еще один номер, дополнительный, не закрывать его на ключ, но повесить табличку «Вход воспрещен». Через поколение никто из подопытных не будет понимать, почему туда нельзя, почему это запрещено, и тогда будет интересно посмотреть на поведение социума. Смогут ли они перейти через неосознанный запрет, нарушить табу? Принцип моделирования. Поначалу он думал провести этот эксперимент с собаками, но потом понял – крысы лучше. Во-первых, быстрая рождаемость: пять раз в год самка крысы может приносить от восьми до пятнадцати детенышей, то есть обновление популяции происходит непрерывно, во-вторых, крысы – коллективные животные, отлично обучаются, передают информацию друг другу и следующим поколениям, что для эксперимента чрезвычайно важно.
Заявка на эксперимент была оформлена по всем правилам, оставалось пройти официальное утверждение на Ученом совете университета. Дискуссия на эту тему поначалу разворачивалась вяло и лениво, формальное обсуждение под лозунгом «Зачем мешать коллеге что-то там исследовать? Пусть покопается в этом, а мы потом послушаем, что получилось, вроде звучит интересно». Ничего не предвещало бури. Однако после выступления профессора Кроуффа все переменилось.
– Неслыханная вещь, – сказал он, поднимаясь к микрофону на место докладчика. – Эксперимент по моделированию табу – это оскорбление человека, вернее, всего человечества.
– Ничего, – сразу отпарировал доктор Воллис, который стоял рядом и совершенно не понимал, что в его эксперименте может быть такого оскорбительного, – человек это переживет, а человечество тем более, и не такое переживало.
Сказал и сам засмеялся своему ответу. Он весело и благожелательно смотрел в зал, явно недооценивая угрозы, исходящей от оппонента.
– Я знаю, на что вы замахнулись, – вдруг провозгласил профессор Кроуфф с красным, перекошенным от злости лицом, – вы на религию замахнулись. Вы атеист, безбожник. «Абсурдная и нежизненная идея», как вы изволили выразиться, внедряется в сознание низших, безмозглых тварей, а вы будете хладнокровно наблюдать, как она гаснет, слабеет и исчезает от поколения к поколению. Ясно, на что вы намекаете. Какое право вы имеете моделировать на животных, у которых нет души, святая святых – веру в божественное провидение? Какой результат вы хотите получить? Этот эксперимент – самая аморальная вещь, о которой мне приходилось слышать, это даже хуже, чем опыты по клонированию человека.
Доктор Воллис хотел было язвительно ответить, что в обществе людей вообще любое некритическое поклонение чему-либо или кому-либо точно подходит под предложенный критерий. Любая догма, любая идея всегда подвергаются проверке у нового поколения. Почему уважаемый профессор Кроуфф считает, что именно религия является объектом его нападок, а не тоталитарная модель развития общества, разные культовые группы, но его уже не было слышно.
Зал зашумел, заволновался и распался на мелкие группы спорящих. Научное собрание имеет свои болевые точки, темы, которые бессмысленно и вредно обсуждать, по причине их чувствительности и иррациональности. Одна из них – религия, но есть и другие. Расизм, например, или голодающие дети. Фраза: «Мы же с вами хорошо понимаем, что главная и основная причина заключается в том, что мистер имярек негр. Стыдно, господа!» вызовет бурю, в которой наверняка потеряется сама суть вопроса. Или: «Само обсуждение этого, замечу, весьма дорогостоящего проекта представляется мне аморальным. Посмотрите вокруг, господа, голодающие дети, и значительная часть наших сограждан живет за чертой бедности» почти гарантированно приведет к трудностям в принятии даже самого интересного исследования. Посему в университетской среде, в отличие от политики, существует внутреннее соглашение, что-то вроде морального кодекса, подобные проблемы обсуждать не принято, это дурной тон, но бывают исключения. Упомянутое клонирование, например.
Давно замечено, что любая выборка людей, объединенная по случайному принципу, обладает общими чертами. Это могут быть люди одной профессии, как то: дворники, спортсмены или ученые, родители на родительском собрании в школе, члены престижного клуба или соседи по дому. Участники любого собрания стихийно делятся на три неравные группы. Первая и наименьшая – это «способные», они быстро схватывают суть дела, понимают, что от них требуется, и адекватно реагируют. Вторая и наибольшая часть – это «народ», его не интересует проблема, он отсиживается на собрании и не хочет вникать в происходящее, голосует случайно, под воздействием эмоций или последнего оратора. Оставшаяся часть – это «демагоги», люди, сознательно или бессознательно нарушающие основные логические принципы. Они всегда все понимают неправильно, с точностью до наоборот, находят какие-то дикие, совершенно не относящиеся к данному вопросу возражения, всегда напористы и многословны и часто перетягивают «народ» на свою сторону, заставляя искренне изумляться организаторов собрания бессмысленностью принимаемых решений. Наличие таких «демагогов» в среде дворников не удивительно, люди без глубокого образования, не привыкли логически мыслить, но когда видишь таких профессоров, цвет национальной науки, оторопь берет. Хочется спросить: «Как они сюда попали?». Ну натиск нечеловеческий, ну усидчивость, ну связи, но все равно как-то странно, причем, глядя на них, сразу в голову приходит математический знак – чем меньше, тем больше. Расшифровка такая: чем меньше, вернее, мельче человек, тем больше захватить хочет, чувствует свою слабость, поэтому нуждается во внешних атрибутах власти, а власть для них – это стенка, которая надежно отгораживает от простых вопросов типа: «А ты сам, в сущности, кто такой? Как сюда попал? Что умеешь?»
Доктор Воллис был раздосадован и озадачен, он никак не ожидал, что его тема вызовет такие крайние мнения, ведь о религии и о том, чтоб что-то там проверять, он вообще никогда не думал, это было вне сферы его интересов, он занимался физиологией животных, поэтому, когда дискуссия разгорелась не на шутку, он подумал, что тут какая-то ошибка, недопонимание. Цели и задачи эксперимента совершенно другие, не нужно за уши притягивать то, чего здесь нет и быть не может. Он попытался разъяснить собранию истинное положение вещей, но было уже поздно, его мнение утонуло в нервной и эмоциональной перебранке всерьез разошедшихся участников дискуссии. Вопрос об эксперименте приобрел незапланированный характер принципиальной проблемы, мировоззренческий масштаб.
К такому повороту никто не был готов. Доктор Воллис с изумлением смотрел в зал. «Атеистов» было больше, но «религиозные» были активнее и уступать не собирались. Локальные конфликты и обидные реплики с места набирали силу, как катализатор, разгоняя экзотермическую химическую реакцию. Температура страстей в хорошо кондиционированном конференц-зале повышалась, приближаясь к опасной черте, за которой начинается неуправляемая цепная реакция, поэтому председатель Ученого совета, профессор Маккензи, видя, что договориться, или, как тут обычно принято выражаться, достичь консенсуса, невозможно, резко закрыл собрание, а вопрос об эксперименте доктора Воллиса перенес в вышестоящий орган – на Пленум ученого совета.
Доктора Воллиса стихийно окружила возбужденная толпа его сторонников, ему пожимали руки, говорили, чтоб он не сдавался, что общественность его поддержит. Все это было странно и даже неприятно, он ученый, а не общественный деятель, эта шумиха, вдруг возникшая популярность не вызывали у него ничего кроме раздражения.
Он не собирался становиться лидером в борьбе науки с религиозным дурманом, не желал возглавлять прогрессивное движение за свободу исследований, он хотел поставить эксперимент, который был ему интересен, и все, ничего более.
С трудом освободившись от «поклонников» и стерев с лица вымученную благодарную улыбку, доктор Воллис на минуту забежал в свою лабораторию. Сообщение, что с экспериментом пока еще ничего не ясно, есть серьезные возражения по части религии, вызвало изумление у сотрудников, а он, выразительно посмотрев в потолок, пожал плечами и без комментариев, не высказывая личного отношения к происходящему, уехал домой.
Войдя в свой комфортабельный дом, Гарри Воллис застал там свою жену, Поллет, уже ожидавшую его у хорошо сервированного стола, от которого неслись аппетитные запахи. Порядок в доме поддерживался образцовый, компенсируя неряшливость и некоторую неорганизованность самого доктора Воллиса, бумаги которого, дай ему волю, можно было бы находить в кухонном шкафу. Поллет отрегулировала тонкое домашнее хозяйство до мелочей, они жили спокойно и приятно, нарушая монотонность бытия зарубежными поездками на различные симпозиумы и научные конференции, куда, по давно заведенному обычаю, ездили всегда вместе.
– Ты не поверишь, – возбужденно начал Гарри, – сорвали утверждение моей темы на Ученом совете, устроили поножовщину какую-то, стенка на стенку. Представляешь, обвинили меня в оскорблении религиозных чувств в моих опытах с животными. Нонсенс. Чуть до драки не дошло, хорошо, что профессор Маккензи, ты его знаешь, математик, лысый такой, догадался прервать это безумие. В общем, перенесли на Пленум. Такого я еще в жизни никогда не видел. Настоящий скандал.
– Успокойся, дорогой, – мягко сказала Поллет, – садись обедать, пока все горячее. Потом поговорим. Все образуется, не принимай это близко к сердцу. Ты такой взвинченный сегодня. Расстроили тебя.
Гарри посмотрел на жену. Уравновешенная, рассудительная, всегда в форме, без раздражающих женских перепадов настроения, надежно отгородившая его от скучных повседневных житейских мелочей, – настоящий помощник и друг. «Наверное, она, как всегда, права, все будет в порядке, образуется», – подумал он, вздохнул и сел обедать, положив на колени накрахмаленную, хрустящую салфетку. Гарри во всех жизненных вопросах привык полагаться на жену, она не подведет, как сказала, так и будет.
И действительно, по прошествии двух недель доктору Гарри Воллису было официально объявлено, что на Пленуме ученого совета его тема была благополучно утверждена. Без шума, без криков и спекуляций, спокойно и по-деловому. Поллет была права, все закончилось благополучно. Душевный подъем, «нетерпение сердца», которые он всегда испытывал при начале нового большого эксперимента, быстро уступили место сосредоточенности и желанию заранее учесть великое множество разнообразных условий, необходимых в экспериментах с животными. Нужна надежная, до мелочей продуманная и тщательно проверенная стратегия, ведь малейшая ошибка может привести к срыву всего проекта, к гибели животных, завести в логический тупик, когда нельзя однозначно трактовать полученные результаты.
Прежде всего, требовались животные из одной крысиной семьи. При случайном, бездумном подборе особей для эксперимента срабатывает закон выживания крыс в ограниченном пространстве. Он недвусмысленен и жесток, там нет места для мирного сосуществования. Сильный самец объединяется с сильной самкой, и вдвоем они убивают всех остальных обитателей загона. Это происходит обязательно, это их биологическая потребность, только так они могут обеспечить безопасность, то есть выживание, для своего потомства. Даже в большом загоне объединившейся паре крыс достаточно двух недель, чтобы прикончить всех остальных, причем происходит это по определенному сценарию. Вначале объединившейся паре как-то удается понизить социальный статус всех остальных одиноких крыс, а затем они расправляются с ними поодиночке, без особого сопротивления с их стороны, так сказать, казнят провинившихся в непочтении к королевской чете.
В разгар подготовительной работы в кабинете доктора Воллиса раздался звонок.
– Приветствую вас, коллега, – раздался густой, характерный голос профессора Маккензи. Он осведомился, как продвигается проект и, услышав, что все в порядке, перешел к главной теме разговора. – Видите ли, доктор Воллис, моя дочь Эмилия ищет сейчас тему для диссертации, она на кафедре прикладной психологии. Не могли бы вы оказать мне личную услугу и позволить ей, так сказать на добровольных началах, понаблюдать за вашим экспериментом, он ее крайне заинтересовал. Я, конечно, не могу настаивать, но она меня очень просила с вами переговорить.
Профессор Маккензи сделал глубокомысленную паузу и, естественно, услышал в ответ то, что хотел.
– Конечно, профессор, нет никаких проблем, буду рад сделать это для вас, вернее говоря, для вашей дочери. Пусть приходит в лабораторию хоть завтра, – рефлексивно произнес доктор Воллис, и профессор Маккензи удовлетворенно закончил разговор, поблагодарив за помощь и взаимопонимание, которое так высоко ценится в академической среде.
– Черт бы ее побрал, – с раздражением произнес вслух Гарри Воллис, положив трубку. – Принесла нелегкая, будет теперь какая-то посторонняя болтаться по лаборатории, отвлекать лаборантов, совать нос во все дела и задавать глупые вопросы. Аспирантки мне здесь только не хватало.
Вечером, сидя за столом с Поллет, Гарри отводил душу, изливая свое возмущение выкручиванием рук, которое с ним совершил профессор Макензи.
– Почему же ты не отказал ему, если это так тебя нервирует? – удивленно спросила она.
– Отказать председателю Ученого совета? Ну, дорогая, надеюсь, что ты шутишь, – сказал Гарри и укоризненно покачал головой, он даже представить себе такое не мог.
Доктор Воллис пришел в большую науку сам, его никто не проталкивал, никто по его поводу никому не звонил, не просил. Все его достижения – это плод собственных трудов и способностей. Он относился к классу «беспородистых», не имел ни родственных, ни других связей наверху, не принадлежал ни к какому клану, не был борцом за так называемую справедливость, ненавидел интриги, затяжную вражду. Он любил только свою работу и жену, и этого было для него вполне достаточно. Образно говоря, он не был сторонником правды, которая у каждого своя, а больше тяготел к категории истины как единому, универсальному инструменту для всех.
На следующий день Эмилия, дочь профессора Маккензи, появилась в лаборатории. Это была благожелательная девушка, брюнетка среднего роста, с серьезными карими глазами. Она быстро перезнакомилась со всеми сотрудниками, но, вопреки опасениям доктора Воллиса, не задавала никаких вопросов, сама осмотрела все кругом, и, усевшись сбоку от строящегося вольера для крыс, чтоб никому не мешать, сосредоточенно задумалась. Тем временем работа по обустройству вольера шла полным ходом, сотрудники строили настоящий крысиный мир, где специально отобранной семье предстояло продемонстрировать особенности примитивного мышления по части запретов. Предложенное им табу, которое они не смогут оценить или понять, должно будет войти в их сознание, в их плоть и кровь.
К концу дня доктор Воллис сам подошел к Эмилии и вежливо осведомился, как ей здесь нравится, он не хотел выглядеть бестактным в глазах профессора Маккензи.
– Что у вас будет табу? – спросила она вместо ответа на проявленную вежливость.
– Пища, конечно, – начал терпеливо объяснять доктор Воллис. – Вокруг одной из кормушек, стоящей в стороне от остальных, будут установлены чувствительные датчики, при нажатии на которые подошедших животных будет ударять разряд электрического тока. Это будет продолжаться до тех пор, пока крысы не усвоят, что из данной кормушки пищу брать нельзя. Как видите, все довольно просто.
– По-моему, даже слишком просто, – неожиданно произнесла Эмилия, отводя взгляд и изобразив на лице что-то похожее на недоумение и разочарование.
Доктор Воллис никак на эти дилетантские демонстрации реагировать не собирался, но ее реакция ему не понравилась. Даже возмутила. «Первый день в лаборатории, а уже корчит постные физиономии. Сама же в этом ни черта не понимает. Скромнее нужно себя вести, мадемуазель», – подумал он, поглядывая на молодую собеседницу.
– А что, по-вашему, не «слишком просто»? – с нескрываемой иронией поинтересовался он. – Надеюсь, вам известно, что базисный инстинкт у животных – это страх смерти и, как его производная, страх голода. Существуют также стремление к размножению и другие, менее значимые, так что выбор у нас, в сущности, невелик.
– Мне кажется, что главное желание у животного в клетке, – это выбраться оттуда на волю, – произнесла она задумчиво.
Доктор Воллис в лаборатории был непререкаемым авторитетом, однако издавна было заведено так, что любой сотрудник мог запросто обсуждать с ним свои идеи. Иногда он спорил, терпеливо объяснял свою точку зрения, иногда соглашался. Главное требование для любого предложения – это желание помочь, польза для общего дела. За долгие годы ему удалось создать коллектив думающих и понимающих в работе специалистов. Хороших людей. Место, где было приятно находиться и работать, здесь был свой микроклимат и царила обстановка доброжелательности и взаимоуважения, профанов тут не было.
– Выбраться на волю, – повторил он слова Эмилии, как бы взвешивая их важность. – Поверьте, это вам только кажется. Не следует наделять животных человеческими качествами, – предельно вежливо, чтоб не обидеть, ответил он Эмилии на эту глупость и, распрощавшись со всеми, отправился домой, он обещал Поллет вернуться пораньше, они собирались провести конец недели за городом, в заранее заказанном пансионате на берегу моря.
Собираться в дорогу, складывать вещи, думать о том, что может понадобиться на новом месте, Гарри было не нужно, для него понятие сборов в дорогу отсутствовало как факт. Все уже было продумано до мелочей и сложено в чемоданы его женой, поэтому, наскоро перекусив, он поместил приготовленные вещи в багажник машины, и в приподнятом настроении они поехали в свой краткосрочный отдых.
Выбравшись из городской сутолоки светофоров и пробок на загородное шоссе, где движение было свободнее, и проехав значительное расстояние, Гарри увидел перед собой некоторое холмистое образование, бордовую возвышенность, освещенную солнцем. Там был туннель, куда, как в нору, уходила, повиляв среди вулканических валунов, гладкая, отполированная дорога. Урбанистическое изобретение человека, хорошо освещенный электричеством, круглый, как труба, туннель протыкал гору насквозь, временно изолируя быстро несущиеся машины от природного пейзажа, полей и придорожных построек. Несколько минут они неслись по этой марсианской дороге, никак не чувствуя чудовищное давление горных пород сверху, только фонари мелькали перед глазами, и вдруг туннель закончился, они вырвались из внутренностей каменного массива наружу, на солнечный свет. Это было – ах! Сине-голубое небо-море, занимающие все пространство до горизонта, а также наверняка и за ним, бросились в глаза, заставив Гарри и Поллет зажмуриться от этой световой атаки неорганизованной природы. На следующий день, лежа на пляже, глядя на купающуюся жену, она могла сидеть в воде часами, и лениво пересыпая сквозь пальцы мелкий желтый песок, Гарри осознал, что продолжает думать про свой проект, точнее говоря, про предложенный Эмилией вариант табу – дорогу на волю. Это звучало фантастично, нереально, даже как-то ненаучно, но в этом что-то было. Нечто, что волновало его, не давало забыть, отсеять, выбросить из памяти как не относящуюся к делу глупость. Прикидывая так и этак, играясь с этой мыслью, как кошка с мышкой, Гарри поймал себя на том, что даже думать об этом ему интересно, вызывает творческий импульс, какие-то ассоциации, что-то, похожее на другое, новое, философское осмысление опыта, в то время как старое табу, запрещенная пища, скучна и тривиальна, так уже делали тысячу раз.
Изобретательный ум Гарри нарисовал в воображении крысиный вольер с норой-туннелем, который вел на волю. На настоящую волю. Тут требуется иное, революционное решение, ведь в этом случае эксперимент имеет если не другой смысл, то наверняка другой масштаб. «В стене лаборатории, благо, что мы на первом этаже, в самом здании нужно сделать дыру и провести туннель насквозь, от крысария до опытного поля, с которым лаборатория граничила, и где университетские ботаники что-то выращивали. Это недалеко, всего несколько метров, ведь крысы должны чувствовать, обонять запах свободы, свежей травы, ветра и дождя. Все должно быть настоящим, а не какой-нибудь суррогат в виде выхода из одной клетки в другую. Без обмана, свобода так свобода», – размышлял он, все более погружаясь в странную идеологию, натягивания на убогую крысиную логику рефлексивного поведения, человеческих, надстроечных категорий – стремления выхода за навязанные ограничения, именно то, от чего он только вчера предостерегал Эмилию. Скажи человеку, что он под домашним арестом, и он будет метаться по дому, как дикий зверь в клетке; скажи, что нельзя выезжать из города, и город станет ему тюрьмой, скажи, что нельзя покидать страну, в которой он родился и вырос, и вскоре, несмотря на то, что никогда раньше такого желания не было, он захочет убежать за границу.
По возвращении на работу доктор Воллис, как и подобает серьезному ученому, засел за специальную литературу, почитал, подумал и недели через две пришел к выводу, что может получиться. Есть шанс. Подход, конечно, спорный, проблематичный и рискованный, никем еще не проверен, но, исходя из собственного опыта и, главное, интуиции, можно было предположить, что сработает. Будучи в своих научных исследований честным до щепетильности по части ссылок и упоминаний оказавших ему содействие, он подошел к Эмилии, которая уже не была в лаборатории праздным наблюдателем, а активно включилась наравне со всеми в строительство крысария, и любезно пригласил ее в кабинет.
– В истории науки случаются иногда забавные парадоксы: идеи, которые еще вчера казались утопическими, иногда обретают второе дыхание, – начал он, пристально глядя на Эмилию. – Должен признаться, что после домашнего анализа ваше предложение показалось мне заслуживающим более глубокого внимания и изучения, короче говоря, я решил принять его, несмотря на мою первоначальную негативную реакцию. Честно говоря, мне это было нелегко сделать, ведь уверенности в работоспособности такого подхода у меня нет, подобных исследований не существует, но тем не менее такая очеловеченная идеология запрета представляется мне более перспективной и интересной по нескольким параметрам, так что вы теперь, в каком-то смысле, мой соавтор, по крайней мере, персональная ссылка на ваше имя в отчете будет обязательно.
И доктор Воллис рассказал удивленной Эмилии свою «туннельную» теорию выхода на свободу. Табу обрело новый смысл. В глазах Эмилии он прочел неподдельное восхищение, и это было чертовски приятно.
Вольер передвинули к стене лаборатории, в нем проделали отверстие, откуда выходила труба, соединяющая вольер с внешним миром, то есть, на крысином языке, нора, ведущая на волю. На настоящую волю – в поля, леса, овраги. К этой трубе-норе крысы могли подняться из вольера по довольно крутой горке. У подножья горки, для большей наглядности, провели ярко-красную окружность, это была граница, за ней, на горке, начиналась настоящая запретная зона, там были установлены чувствительные датчики, автоматически включающие напряжение под крысой – нарушителем границы. Удар тока заставлял беглеца в судорогах скатываться с горки обратно за красную черту, после чего напряжение отключалось, а крыса, замыслившая побег из искусственного Рая – а именно так выглядел сейчас вольер, – получала наглядный болевой урок и возвращалась обратно в образцово благоустроенный крысиный мир с мягкой зеленой травой, кустарником, журчащими ручьями чистой воды и даже небольшим водопадом. Этот Рай, как и библейский, имел только один существенный недостаток: из него нельзя было убежать.
В процессе конструирования и постройки вольера возникала масса технических и идейных проблем, которые так или иначе замыкались на заведующем лаборатории, докторе Воллисе, который как-то поймал себя на мысли, что обсуждать с Эмилией любую тему приятно и доставляет неизъяснимое удовольствие. Приятно было смотреть на нее, наблюдать, как она думает, насупив брови, как смеется, слегка запрокинув голову назад, как слушает, широко раскрыв глаза, казалось, впитывая слова и мысли. Налицо были все признаки влюбленности, забытого им чувства, не подходящего ни его статусу, ни семейному положению. Это раздражало и радовало одновременно, он потерял спокойствие и размеренность, какие-то юношеские мечты настойчиво бомбардировали его аскетичное мышление, пробивая бреши в морали и разрушая бастионы привычного уклада жизни. Зуд выяснения, вернее форсирования отношений с Эмилией, овладевал им, преодолевая затухающее торможение разума.
На лирическом фоне его теперешнего мироощущения разворачивались события, непосредственно связанные с проектом. Источником новой инициативы была, конечно, опять Эмилия.
– Наказание у крыс за переход красной черты должно быть коллективным, – убежденно сказала она.
– Что? – вначале опешил доктор Воллис. – Вы это серьезно? Будем устанавливать комендантский час, брать заложников? – неожиданно предложил он, испытывая потребность блеснуть перед ней остроумием.
– Я совсем не шучу, доктор Воллис, – продолжала она упрямо и посмотрела на него своими обволакивающими глазами. – Если одна из крыс переходит в запретную зону, бить током нужно всех, а не только нарушителя границы. Основной принцип коллективной ответственности – страдают виновные и невинные, страдают все без исключения. Только так можно воспитать реальный ужас перед непонятным и неконкретным, то есть настоящее табу. Если наказывать только нарушителя, то крысы быстро поймут, что туда нельзя, и все, а если вдруг, по неведомой причине, всех начинает трясти, то они все равно будут искать причину и рано или поздно найдут связь, статистически, или как-то по-другому, но отыщут источник их мучений. Вот тогда в их примитивном сознании возникнет культ и, как его тень, табу.
Нужно отдать должное доктору Воллису – он сопротивлялся. Приводил доводы, ссылался на признанные авторитеты. Обсуждение затянулось до того момента, когда выяснилось, что все сотрудники давно покинули лабораторию. После первого поцелуя, собрав остатки здравого смысла, Гарри спросил себя: «Что я творю?». Он видел свои руки, что-то с нее снимающие, видел ее руки, расстегивающие его рубашку, ее лицо, глаза, с расширенными зрачками. Это был сексуальный удар, как короткое замыкание, отключивший пробки его сознательного поведения. После этого он уже не задавал себе никаких вопросов, а особенно избегал следующих: почему он принял предложение Эмилии? как он мог дать зеленый свет этому безумию?! Но факт остается фактом, в крысином обществе с этого момента была узаконена коллективная система наказаний, со всеми вытекающими из этого техническими изменениями в электрической части крысария. Отныне ток, при замыкании крысой-нарушителем контакта за красной чертой, короткими импульсами подводился к полу вольера, и разрядам подвергались все его обитатели, без исключения.
Каждодневная жизнь «двойного агента» плохо давалась доктору Воллису, его несло, и он не мог этому сопротивляться. Он врал тут и врал там, это оскорбляло его имидж честного человека, к чему он привык и с чем было жалко расставаться. Постоянные накладки, неосторожные слова. Приходилось напрягать все способности изворотливого ума, всю свою волю, чтоб это как-то сгладить, каждый раз выбраться из капканов, тут и там расставленных ловушек. Как-то, рассказывая жене о текущих делах в лаборатории, упомянул Эмилию, что сказала она и что он на это ответил, совершенно не видя в этом сообщении ничего особенного или предосудительного, не подозревая, что женщины обладают способностью понимать не то, что говорят, а то, как говорят.
– У тебя роман с этой аспиранткой, дочерью профессора Маккензи? – сразу спросила Поллет тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – С Эмилией?
– О чем ты говоришь? – чуть сорвавшимся голосом, невольно выдававшим его предательское волнение, пытался выразить свое недоумение Гарри. – Как ты могла такое подумать?
– А что еще я должна думать? Тебя не бывает дома, ты мне ничего не рассказываешь, стал нервным, раздражительным, такого с тобой еще не было, – с обидой в голосе объявила она, и, резко прервав разговор, даже не выслушав ответа, отправилась в спальню.
Гарри стало не по себе, обижать жену он совершенно не хотел. Он перестал жевать свой ужин, тяжело вздохнул и отправился за Поллет, нужно было как-то убедить ее, разъяснить, что ничего подобного у него и в мыслях нет и быть не может.
Между тем подготовительная стадия эксперимента подходила к концу. Вольер был практически готов, приемлемое напряжение, чтоб электрическим разрядом только ударять, но ни в коем случае не убивать, подключено, крысы из одной крысиной семьи подобраны, пронумерованы по порядку, снабжены индексом один, что в рамках эксперимента означало первое поколение, первопроходцы, им предстояло весьма сомнительное удовольствие принять на себя главный удар – обучение по системе коллективного наказания, светский вариант «казней египетских», как его однажды в сердцах назвал Гарри, доказывая что-то Эмилии.
Можно было начинать, но доктор Воллис медлил. Он не просто волновался, как всегда бывает перед стартом большого проекта, но чувствовал, что в этом проекте не полностью контролирует ситуацию, он боялся побочных результатов. Из лаборатории, как из хорошо осведомленных источников во время политических кризисов, произошла утечка информации, по университету о странном эксперименте поползли совершенно фантастические слухи, на доктора Воллиса стали оглядываться коллеги, когда он шел по коридору, и о чем-то шептаться за его спиной, а профессор Кроуфф, его оппонент на Ученом совете, прямо и недвусмысленно отозвался об эксперименте: «Игра с дьяволом! Причем весьма опасная игра». Только один человек самозабвенно и безоговорочно, без малейшего сомнения в успехе, поддерживал и помогал доктору Воллису – Эмилия, она всегда была рядом, в ее взгляде сквозило восхищение, и это давало ему оптимистический импульс, заряжало энергией.
Перед запуском крыс в вольер доктор Воллис собрал весь состав лаборатории на инструктаж, вернее, ознакомительную лекцию о целях и методах проекта. Дело в том, что сотрудники, работающие с животными, довольно часто устанавливают с ними неформальные отношения, выделяют некоторых, привязываются к ним, называют ласковыми прозвищами и даже тайно подкармливают. Начальная стадия эксперимента будет весьма болезненна для их добрых чувств, и об этом нужно честно предупредить. Видеть, как под воздействием электрического разряда крысы с жалобным писком в судорогах катаются по вольеру, неприятно, но видеть «шоковое обучение» изо дня в день, много раз подряд, вдвойне тяжело, это может обернуться тяжким испытанием для нервной системы сотрудников, любителей животных, поэтому доктор Воллис в своей беседе специально подчеркнул: это трудный, но, к сожалению, обязательный этап их работы.
Но инструктаж не помог, человеческий фактор в лаборатории оказался слишком чувствительным и хрупким для подобных испытаний. Уже через полчаса после запуска крыс в вольер перед доктором Воллисом стояла Маргарет, старший лаборант, с ней он работал со дня основания лаборатории, она прижимала руки к груди и закатывала глаза.
– Извините, доктор Воллис, но я этого выдержать не могу, – срывающимся голосом объявила она. – Они же кричат от боли. Они мечутся по вольеру и не понимают, за что их так мучают. Они кричат и стонут. Я не могу на это смотреть спокойно, у меня сердце разрывается.
Пришлось отпустить ее в двухнедельный отпуск, пока ситуация не успокоится. Сам доктор Воллис находился в кабинете и к вольеру не подходил, не мог себя заставить, несмотря на то, что просто обязан был показать своим сотрудникам личный пример. Зрелище бьющихся в истерике крыс превышало возможности его нервной системы, зато Эмилия с блокнотом, в котором фиксировался номер крысы – нарушителя границы и время, когда это произошло, сидела около вольера и неотрывно смотрела сквозь стекло. На ее глазах одинокие крысы-перебежчики переходили красную черту, наступали на невидимые датчики и, получив разряд тока, с жалобным писком в конвульсиях скатывались с горки в зону спокойствия, после чего напряжение от вольера отключалось. Остальные крысы также подвергались экзекуции, они пищали и дергались от токовых ударов по всей поверхности вольера, невинно страдая за чей-то переход границы, но на данном этапе эксперимента Эмилию не интересовали.
Это повторялось раз за разом: бессмысленно и тупо визжали крысы, не понимающие смысла красной черты, для их сознания это место ничем не отличалось от любого другого. Они поднимались, привлеченные запахом свободного поля, а может, просто случайно забредали в запретную зону, падали, сраженные электрическим разрядом, но через некоторое время, казалось, напрочь забыв, чем в последний раз это восхождение закончилось, опять лезли к норе, – снова разряд, жалобный писк, конвульсии и падение. Во всех остальных местах вольера ни в чем неповинные крысы также бились в судорогах. Это продолжалось без конца, без перерыва, без надежды, что может когда-нибудь прекратиться.
Для человеческого сознания зрелище самобичевания крыс было труднопереносимым. Через пару часов сотрудники уже не могли видеть и, главное, слышать бесконечные разряды тока в вольере и стоны коллективно наказанных крыс. Известно, что цивилизованный человек не любит смотреть на сцены массового ужаса, голода, страданий. Это мешает спокойно жить, подрывает основы наивной веры в тотальный гуманизм, общую гармонию, поэтому наиболее впечатлительные сотрудники, сославшись на самые разные причины, отпросились домой уже до перерыва на обед.
Для доктора Воллиса, полностью отгородившегося от реалий эксперимента в своем кабинете, сейчас было важно только одно: узнать, через какое количество неудачных и очень болезненных попыток крысы наконец поймут, что туда, наверх, на горку, к норе, ведущей на свободу, хода нет. «Вход воспрещен!» – должно быть записано, зашито в их сознании, без объяснений, почему запрещено, кто запретил. Безликий и категоричный запрет, его нарушение вызывает неотвратимое наказание, распространяющееся на всех. Другого не дано, таковы правила этой игры. Играют все желающие и нежелающие тоже. Играют все! Здесь нет зрителей, только участники представления. Таков общий закон – от жизни нельзя отгородиться, нельзя отсидеться в стороне.
На следующий день неведомая науке эпидемия охватила лабораторию, выбив из активного состояния практически весь ее личный состав. Один за другим сотрудники звонили и объявляли, что выйти на работу не смогут по причине болезни. Остались доктор Воллис, который, проходя в свой кабинет, старался даже не смотреть в сторону вольера, неутомимая Эмилия, практически не отходившая от крыс, и еще один парень, младший лаборант Рауль, которому, по его собственному выражению, было все по фигу.
Доктор Воллис не возмущался и не протестовал против фактически бегства сотрудников, он понимал их. Сидя в одиночестве в своем кабинете, он не мог заставить себя подойти к вольеру и увидеть практическое воплощение собственного замысла, только Эмилия поддерживала его, периодически забегала и, сознательно опуская эмоциональную часть, рассказывала о подробностях текущего поведения крыс. Доктор Воллис и Эмилия вели себя, как заговорщики, весь мир, казалось, ополчился против них, зато они, как сумасшедшие, с пугающей безрассудностью, бросались друг к другу в объятья сразу после окончания работы, когда Рауль уходил домой, срывали одежды и прямо в кабинете Гарри стонали от любовного экстаза, доводя себя до исступления. Эта незаконная, тайная, порочная связь между заведующим лабораторией и молодой аспиранткой стала неотъемлемой частью их теперешней жизни.
Доктор Воллис оказался между двух огней: с одной стороны, вхождение в запретную зону познания табу, этот безумный, пугающий людей эксперимент, а с другой – страсть, секс до самозабвения, в нарушение всех норм и приличий. Обе стороны этой медали, все дальше и дальше отдалявшие его от нормальной жизни, которой он еще совсем недавно беспечно жил, стали для него текущей реальностью. Для его жены, Поллет, при таком положении, не было места, она ушла на периферию сознания. Гарри уже не имел ни желания, ни моральных сил и нервов на какие-то объяснения, выяснения отношений, притворство. Светская жизнь, общественные приличия, на фоне бьющихся в истерике крыс и ежедневной инъекции любовного дурмана, выглядели ненужными и более не волновали его. Они перестали ходить в гости, развлекаться, никого не принимали дома, практически прекратили всякое общение со знакомыми и друзьями, да и отношения между собой свели к минимуму.
На двенадцатый день эксперимента статистика нарушений резко снизилась. Если раньше было сто двадцать – сто тридцать включений напряжения в день, то теперь стало около пятидесяти, то есть снижение более чем в два раза. На тринадцатый день было зафиксировано пятнадцать нарушений, потом три – и все, больше крысы за красную черту не заходили. Они поняли! Две недели потребовалось на то, чтоб вдолбить эту истину в их примитивные головы. Эмилия была счастлива. День проходил за днем, но к красной черте запретной зоны крысы не подходили. Первый этап эксперимента был успешно завершен. Запрет сформирован. После чего доктор Воллис наконец выбрался из своего убежища и впервые с момента заселения вольера подошел вплотную посмотреть на жизнь своих подопытных страдальцев. Все спокойно, крысы занимались своими крысиными делами и, казалось, забыли обо всем, что происходило совсем недавно, однако это было не так, ведь к горке никто из них не подходил, ни случайно, ни намеренно. Красная черта из условного символа границы превратилась в настоящий крысиный запрет, табу.
Это была большая научная победа, доктор Воллис смог осуществить то, что еще никто никогда не делал. Он начал подумывать, что пора обзвонить сотрудников, сообщить им полученные результаты и тем самым косвенно пригласить вернуться на работу в лабораторию, ведь никакого ущерба для их нервов больше нет и не предвидится, крысы ведут себя идеально, однако решил, на всякий случай, подождать до следующего этапа. После контрольного периода, во время которого не было зафиксировано ни одного нарушения, доктор Воллис принял решение приступить ко второму этапу эксперимента.
Часть крысиной семьи, которая до определенного времени содержалась в отдельной клетке и не испытала на своей шкуре «прелестей» шокового обучения с применением электрического тока, была снабжена текущими номерами, индексом два и запущена в вольер к своим родственникам. Новую группу крысы с индексом один встретили настороженно, тщательно обнюхали, и только убедившись в кровной связи с остальной популяцией, приняли в свою крысиную семью как равноправных братьев, без всяких эксцессов. Это было крайне важно для эксперимента, так как при раздельном содержании двух групп подопытных в течение довольно длительного времени мог возникнуть эффект отторжения, неузнавания своей родни, что гарантированно привело бы к междоусобной войне до полного истребления слабейшей стороны. Таков закон внутривидового выживания крыс в ограниченном пространстве, – в вольере есть место только для одной семьи. В случае конфликта от второго этапа исследований пришлось бы вообще отказаться, так что сообщение о мирном объединении двух крысиных групп доктор Воллис принял с радостью и внутренним облегчением. Теперь можно будет понаблюдать, как крысы с индексом один будут взаимодействовать с крысами с индексом два в вопросе перехода красной черты. Смогут ли они предать свои знания, опыт новичкам? Как они это смогут сделать? Или статистика нарушений границы для крыс с индексом два будет такая же, как с индексом один, то есть опять начнутся бесконечные разряды тока, судороги и жалобный писк? Причем страдать будут и те, кто уже давно понял, что такое запрет и каковы последствия его нарушения, – крысы с индексом один.
«Очень интересно, как будут развиваться события дальше», – подумал доктор Воллис и посмотрел на Эмилию, они уже давно перешли ту грань, где возможно что-либо прогнозировать. Эксперимент стал напоминать захватывающее путешествие в «terra incognito», где на каждом шагу поджидает неожиданность или опасность. Однако то, что произошло в вольере, заставило доктора Воллиса, образно говоря, раскрыть рот от удивления. Драматические сцены жестокой и скорой расправы над крысами с индексом два начали возникать, когда какой-нибудь новичок пытался приблизиться к красной черте. Старожилы, крысы с индексом один, яростно нападали на него без всякого предупреждения, нещадно кусали и отгоняли прочь. Затем мир и гармония в вольере восстанавливались, никто нарушителя не преследовал, не мстил. Инцидент был исчерпан, и крысы безмятежно продолжали свои обычные дела до нового сигнала тревоги: новичок идет к границе. Короткая, неравная схватка – и крыса с индексом два бежит, иногда окровавленная и хромающая, в другую сторону.
– Потрясающе! – воскликнул доктор Воллис в сильном волнении. – Это уже настоящая, сформированная цивилизация. Крысы с опытом начали выполнять наши функции, вернее, набор превентивных действий по охране границы, они не хотят получать болезненные токовые удары и поэтому несут добровольную пограничную службу. «Нарушитель не пройдет!» – теперь лозунг крыс из первого поколения. Это просто фантастика! Лично я бы в это никогда не поверил, – подытожил он, снимая сцену расправы над крысой из второго поколения, которая имела неосторожность приблизиться к красной черте, на видеокамеру.
Причем нужно отметить, что крысам с индексом один каким-то образом удалось достичь стопроцентного результата, они намертво перекрыли границу, перехода красной черты и, соответственно, включения тока не было зафиксировано ни разу. Дело было поставлено капитально, передача информации велась методом наглядной агитации, так что покусанные и отогнанные крысы с индексом два на своей шкуре усваивали новую для них истину и к красной черте больше не приближались. Уже через несколько дней среди новой группы вообще не наблюдалось желающих проверить возможность выхода на волю, и жизнь в вольере вновь стала тихой.
Такого наука еще не знала. Доктор Воллис представил себе лица коллег, да что там коллеги, весь научный мир будет потрясен. Открытие фундаментального масштаба. Наблюдалось цивилизованное поведение крыс не на основании врожденных или приобретенных рефлексов, а на основании полученной и творчески переработанной информации. Они, крысы первого поколения с индексом один, не только сами усвоили категорию запрета, но и смогли применить свои знания для защиты самих себя от болезненного наказания, то есть передать свое знание о запрете крысам второго поколения с индексом два. Это переворот в науке о физиологии животных. За исследование такого уровня можно Нобелевскую премию получить. Что касается Эмилии, то она просто светилась от счастья. Первая в жизни серьезная работа в науке – и такие потрясающие результаты. Какие горизонты открываются в социальной психологии, и происходит это все на ее глазах, никто еще такого не видел.
Оставался последний, заключительный этап. Постепенно из вольера нужно было удалить всех крыс первого поколения, всех, кто на себе испытал действие электрического разряда, всех носителей первичной информации, всех, кто знал о красной черте не понаслышке, а через страдания и боль. Неплохо было бы подождать приплод и через некоторое время удалить также второе поколение, которому объяснили, что и как, вот тогда возникнет ситуация чистого опыта, когда уже никто из обитателей вольера не будет понимать, что происходит при переходе красной черты и почему этого не стоит делать.
Именно тогда, когда все успокоилось и наблюдение за крысами стало рутинным и обыденным занятием, начались проблемы с лаборантом Раулем, «последним из могикан», как в шутку назвал его доктор Воллис, – единственным сотрудником, оставшимся в лаборатории после массового бегства остальных. У него что-то случилось с головой, он начал бояться крыс. Вначале он перестал подходить к вольеру и во время своего дежурства располагался метрах в десяти от него, откуда перемещений крыс практически не было видно, но реально его необъяснимый страх вылез наружу, проявился публично, так сказать, когда он наотрез отказался изымать из вольера крыс первого поколения.
– Почему вы отказываетесь? – с удивлением спросил его доктор Воллис.
– Они на меня смотрят, – неуверенно, с заминкой сказал Рауль, упорно глядя в пол.
– Не понял. Как смотрят? – переспросил доктор Воллис.
– Пристально, – шепотом произнес Рауль и опасливо, чтоб не подслушали, оглянулся на закрытую дверь кабинета.
Стало ясно, что дальше обсуждать эту проблему с ним бесполезно, и доктор Воллис, недоуменно пожав плечами и с некоторым удивлением глядя на некогда бесшабашного парня, примирительно сказал:
– Ладно, успокойтесь, Рауль, это не срочно. Подождем еще несколько дней. Займитесь пока обработкой статистики.
Конечно, по всем человеческим законам нужно было отпустить Рауля домой, он явно не в себе, но, с другой стороны, было жалко терять последнего сотрудника. «Пусть на несколько дней отвлечется от крыс, а то такое впечатление, что он перегрелся от впечатлений; видимо, период обучения крыс не прошел для него даром, – подумал доктор Воллис. – Нужно дать ему отдохнуть, ведь галлюцинации у последнего штатного сотрудника неминуемо приведут к тому, что они останутся вообще одни, да и огласка факта, что у человека, участвующего в эксперименте, наблюдается нервное расстройство, крайне нежелательна».
Рассказывая потом Эмилии о возникшей проблеме с Раулем, и, чтоб ее не напугать, представляя разговор со сверхчувствительным лаборантом, которому мешают работать пристальные взгляды подопытных крыс, в утрированном, юмористическом свете, с веселыми нотками в голосе, он обнаружил, что вместо смеха или сочувствия к парню, у которого совсем развинтились нервы, Эмилия отвела глаза и ничего не ответила.
С улыбкой ожидая ее реакции, Гарри почувствовал, что ничего смешного в его сообщении нет, более того, видно, что она сама явно что-то недоговаривает, скрывает от него. Его улыбка гасла, вернее, все еще безжизненной маской по инерции висела на лице, хотя ему уже было совсем не смешно, более того, возникло ощущение топкого, неприятного, болотного страха.
– Что случилось? Эмилия, скажи мне, что-то не так? – спросил он, непонятно от чего сильно волнуясь. Почему ты молчишь? Ведь что-то не так? Что-то с крысами? Только не молчи, я хочу, вернее, обязан знать полную правду, ведь это мой эксперимент, я его руководитель и отвечаю за все. Эмилия, ты должна мне рассказать. Что же все-таки произошло? Что напугало Рауля?
Он смотрел на нее, и оттого, что она медлила с ответом и не смотрела в глаза, уже знал, был уверен, – случилось что-то, выходящее за рамки нормы, здравого смысла, что-то такое, что Эмилия не хотела или боялась ему рассказать.
– Я не хотела тебя расстраивать, волновать, но они действительно смотрят, – ответила она после некоторого колебания. – Такое впечатление, что они стали понимать больше, чем мы хотели им объяснить. Может, мутация или что-нибудь еще, я в этом не очень разбираюсь, но у них взгляд стал, как бы тебе это представить, не рассеянный, знаешь, как бывает у крыс, такой суетливый взгляд, который не задерживается на одном предмете, а тяжелый такой, спокойный, я бы сказала, сосредоточенный взгляд прямо в глаза. Это странно выглядит, и это неприятно ощущать, так что Рауля обвинять, в сущности, не в чем, он совсем не сумасшедший, он прав.
– Я должен это видеть, – резко произнес доктор Воллис, пересиливая безотчетный страх, ведь не доверять Эмилии он не мог, хотя отчетливо сознавал, что увидеть ему придется что-то неприятное, из ряда вон выходящее.
Смотреть на это он, честно говоря, совсем не хотел, но в данном случае отступать было некуда, события брали его за горло. С чувством крайнего раздражения он вышел из кабинета в сопровождении Эмилии и вплотную подошел к толстому стеклу вольера. Крысы вели себя спокойно. На всей территории их искусственного мира, исключая, конечно, запретную зону за красной чертой, они что-то ели, переходили с места на место, встречались, обнюхивали друг друга и мирно расходились.
«Идиллия, – подумал доктор Воллис. – Что тут может быть страшного, неприятного? Кто и на кого пристально смотрит? Бред какой-то, разгоряченное воображение. Переработали они, перенапряглись, вдвоем тянуть работу всей лаборатории непросто. Хотя Эмилия, в отличие от Рауля, совершенно не производит впечатление нервного, издерганного человека, скорее наоборот, во всем, что касается работы, сдержанна и рациональна. Странно все это, очень странно». В разгар этих соображений крупная крыса подошла к прозрачной стенке вольера, и вдруг, встав на задние лапы и упершись передними в стеклянную преграду, пристально посмотрела прямо в глаза доктора Воллиса. Вслед за ней, будто повинуясь некому приказу, еще две крысы подошли к первой и встали рядом с ней. Все они смотрели на него, смотрели твердо, без суетливости, не мигая и не отводя своих маленьких блестящих бусинок-глаз.
«Мистика», – подумал доктор Воллис и, отделившись от Эмилии, сделал несколько шагов в сторону вдоль стекла вольера. Крысы, как флюгера, или, точнее, локаторы, синхронно повернули головы, точно отслеживая его движение и продолжая смотреть прямо в глаза. «Сканируют!» – первое, что почему-то пришло в голову доктору Воллису. Он резко повернулся и зашагал к себе в кабинет.
– Все действия с крысами необходимо немедленно прекратить, – объявил он Эмилии. – Мне необходимо подумать, это... – он попытался найти подходящее определение тому, что сейчас видел, но кроме, – черт знает что, – ничего в голову не приходило.
– Испугался? – укоризненно, с ноткой разочарования в голосе, спросила Эмилия. – Прерывать эксперимент на самом интересном месте? Где же твоя научная смелость? Конечно, крысы ведут себя странно, ненормально даже, можно сказать, пугают нас своими новыми возможностями, этими пристальными взглядами. Может быть, они не хотят, чтоб их разделяли, может, что-то еще, но это вовсе не повод прерывать эксперимент. На самом деле все идет нормально, результаты фантастические, нужно только собраться, не обращать внимания на всякие побочные эффекты и довести эксперимент до конца. Ты станешь великим человеком, впишешь свое имя золотыми буквами в историю науки и когда-нибудь с улыбкой будешь вспоминать, что тебя в свое время чуть было не остановили какие-то крысиные взгляды, – с чувством произнесла Эмилия, подходя к Гарри и прижимаясь к нему, – а я буду тобой гордиться.
В эту ночь приснился ему странный сон. Он шел по бесконечно длинному, грязному, захламленному всяким мусором коридору, едва освещенному тусклыми, редкими светильниками, мимо справа и слева расположенных дверей, на некоторых висели таблички на непонятном языке, даже буквы были незнакомы ему. Двери были закопченные, заплесневелые, покрытые то ли старым жиром, то ли какой-то липкой грязью, с ржавыми, полуразвалившимися ручками, некоторые двери вообще забиты крест-накрест сгнившими от времени деревянными досками. Одиночество он почувствовал, потерянность, никого кругом нет. Совсем один. Он продолжал медленно идти по коридору. За некоторыми дверями тихо, за другими какая-то возня, шум, иногда крики резкие, дикие, вой звериный. Страшно ему стало, сердце стынет и бьется глухо, ноги ватные с трудом передвигает. Вдруг понимает он, что кто-то за ним идет, гонится, поэтому должен он спрятаться, зайти в какую-нибудь дверь, только выбрать нужно правильно, ведь ошибка – это его смерть. Он видит чистую, новую дверь, без грязи и паутины, и понимает: туда ему нужно. Открывает ее, а там, в центре пустой комнаты, Эмилия лежит на диване из его кабинета, глаза закрыты, и улыбается во сне. Он еще подумал, зачем же она портьерой накрылась, она же давно висит, пыльная, наверное. Садится он рядом с ней, смотрит с удовольствием, а она глаза открывает, руками шею его обхватывает и прижимается к нему страстно. Он рядом ложится, целует ее, гладит, а одежды на ней никакой. Она все сильнее прижимается, любовь чувствует. Хорошо ему, тает все внутри от удовольствия, глаза даже закрывает на секунду, а когда открывает, чувствует, сбоку что-то шевелится. Посмотрел искоса, а это крысиный хвост, размером в толстый канат. Перевел взгляд на Эмилию, а ее нет, с крысой он лежит огромной, в человеческий рост, глядит она на него не отрываясь и всеми четырьмя лапами к себе притягивает. Ударил его запах лесной, звериный, прошибло отвращение нечеловеческое, нервы задымились, волосы вздыбились от ужаса, страха дремучего, первобытного и... он проснулся. С криком жутким, пронзительным и в холодном поту. Жену напугал страшно, да и сам трясется, как в ознобе.
Гарри, окончательно проснувшись, оглядел свою спальню, Поллет, сидящую на кровати с белым от страха лицом, но сразу в себя прийти не мог. Помахал головой из стороны в сторону, как будто отгоняя что-то, и, ни слова не говоря, бросился к бару. Прямо из бутылки выпил несколько глотков крепкого, обжигающего бренди, чуть отдышался, выпил еще. Тело его предательски дрожало. Заглушить нужно было то ощущение, забыть навсегда.
– Плохой сон, – единственное, что он смог из себя выдавить, глядя в испуганные глаза Поллет.
– С тобой происходит что-то ужасное, а я не знаю, как тебе помочь, – сказала она со слезами на глазах.
– Иди спать, все уже прошло. Я на кухне посижу немного. Успокоиться нужно.
Больше спать он не мог, да и боялся, что это может вернуться. Тупо сидел перед полупустой бутылкой бренди и хаотические мысли невеселой каруселью крутились в его голове, пока он не наткнулся на поразительно простое решение: «Кончать надо все это – исследование табу, пристально смотрящих крыс, вообще весь этот взбесившийся эксперимент. Интуиция подсказывает, плохо это кончится. Прав оказался его идейный противник, профессор Кроуфф, – “Игра с дьяволом!”. Доктор Воллис, большая наука, да и все прогрессивное человечество и без этого открытия прекрасно обойдутся». Прикончив бутылку и едва дождавшись утра, Гарри, принял холодный душ, чтоб сбить опьянение, и отправился на работу. Решение окончательно созрело, эксперимент был закончен на полпути, идти дальше он не мог и не хотел. Так рано доктор Воллис в лабораторию никогда не приходил. Поздоровавшись с удивленным вахтером, он прошел по длинному коридору к двери, на которой висела табличка: «Лаборатория зоологии. Заведующий доктор Гарри Воллис». Это были его владения, его второй дом. Достав ключи, доктор Воллис обнаружил, что дверь в лабораторию не заперта. «Кто это может быть? – подумал он удивленно. – Наверное, уборщица, на часах без пяти семь, ее время». Он открыл дверь и вошел. Первое, что он увидел – труп Эмилии, висевший в петле из телефонного провода. Опрокинутый стул валялся рядом. Было тихо. Тело медленно покачивалось в воздухе.
Доктор Воллис выпучил глаза, сделал несколько неуверенных шагов по направлению к Эмилии, но черная пустота навалилась на него, и он свалился в глубокий обморок, ударившись головой о каменный пол. Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта. Рядом с ним, на корточках, сидел врач в белом халате, который, ощупав его голову, осведомился, как он себя чувствует и, удовлетворенно кивнув, отошел в сторону. Вся лаборатория была заполнена полицейскими и штатскими чинами, которые о чем-то вполголоса беседовали, снимали отпечатки пальцев, фотографировали. Эмилию уже вынули из петли и положили на пол, накрыв белой простыней. Руководил всеми плотный, невысокий, решительный мужчина средних лет, который, обнаружив, что Гарри пришел в себя, представился ему как следователь Мэл Кински.
– Как вы себя чувствуете, доктор Воллис? Вы можете отвечать на вопросы? – прежде всего осведомился он и, после согласного кивка Гарри, спросил:
– Так как это произошло? Кто, по-вашему, виноват в смерти Эмилии Маккензи?
– Они, – ответил Гарри и показал рукой на вольер. – Крысы, – сказал он уверенно и, несмотря на присутствие большого количества незнакомых людей, горько заплакал.
– Успокойтесь, доктор Воллис, – продолжал следователь с легкой иронической улыбкой, – я понимаю, вы сейчас очень взволнованы, но меня интересуют в первую очередь люди, тем более, что никаких крыс там нет. Вольер же пуст.
– Как пуст? Этого не может быть, – сквозь слезы закричал доктор Воллис, – это исключено!
– Ну зачем же мне вас обманывать? Посмотрите сами, – с этими словами следователь взял его под руку, как выздоравливающего после тяжелой болезни, и подвел к вольеру.
Крыс не было. Ни первого поколения, ни второго, никого. Вольер действительно был пуст и кладбищенски тих. Эксперимент исчез, закончился без его вмешательства, единственное, что от него осталось это труп Эмилии, лежащий на полу лаборатории. Иррациональность происходящего навалилась на Гарри, он перестал правильно воспринимать окружающий мир. Разорвалась связь времен и событий, развалилась пара – причина и следствие, зато образовалась другая – эксперимент и его личная жизнь, которые смешались в неразделимый и непознаваемый хаос ужасных событий.
– Этого не может быть, – тупо повторял доктор Воллис, не веря своим глазам. – Не могли же они исчезнуть, испариться. Это невозможно.
Следователь Кински, внимательно наблюдавший за реакциями доктора Воллиса, пожевал губами и голосом, не предвещавшим ничего хорошего, продолжил:
– Молодая, жизнерадостная, здоровая женщина покончила с собой – кстати, может, ей в этом помогли, это нам предстоит еще выяснить, – в вашей лаборатории, а вы, доктор Воллис, заведующий лабораторией, обвиняете в этом крыс, которых нет. Вам не кажется это странным?
– Я чувствовал, говорил ей, мне приснилось сегодня ночью, эксперимент необходимо было немедленно прекратить, но она настояла. Моя вина, не успел. Я не должен был ее слушать, мне нужно было настоять на своем.
– Вы, доктор Воллис, сознаете свою ответственность в гибели Эмилии Маккензи? В чем, вам кажется, ваша вина конкретно заключается?
– Я вовремя не прекратил этот кошмар.
– Доктор Воллис, – произнес следователь Кински официальным тоном, строго глядя на Гарри, – вынужден задержать вас по делу о, возможно принудительной, смерти Эмилии Маккензи. Обвинение, в соответствии с законом, вам будет предъявлено в течение суток. Вам полагается адвокат, вы сможете связаться с ним из полицейского участка.
Мэл Кински кивнул полицейским, на Гарри Воллиса надели наручники и под удивленные взгляды знакомых, коллег и студентов, в избытке толпящихся в коридоре, повели к полицейской машине. В толпе он встретился взглядом с отцом Эмилии, профессором Маккензи, стоявшим с поникшим, отрешенным лицом. Гарри хотел сказать ему что-нибудь, посочувствовать, объяснить, что для него самого смерть Эмилии – страшный удар, но в глазах старого профессора были только горе, тоска и ненависть, которая оттолкнула Гарри, вызвав острое чувство собственной вины. В машине, стиснутый на заднем сидении дюжими полицейскими, Гарри ясно осознал, что не только эксперимент, но и его собственная жизнь, как он ее понимал раньше, безвозвратно закончена. В любом случае, при любом дальнейшем развитии событий, вернуться в университет после того, что случилось с Эмилией, после всех этих настороженных, подозрительных взглядов, совершенно невозможно.
Гарри привезли в полицейский участок, вернее, это место, в которое он попал, можно было назвать маленькой внутренней тюрьмой. Многочисленные камеры с толстыми решетками справа и слева по коридору были заполнены, точнее, забиты до предела какими-то жуткими типами, уголовниками. Развязные проститутки, громко смеясь, обзывали сопровождающих его полицейских последними словами. «Куда я попал? – подумал он с ужасом. – Они меня здесь убьют, я для них чужой». К счастью, его поместили в пустую маленькую камеру. Гарри сел на деревянную скамью, выходящую из стены, обхватил голову двумя руками и начал сосредоточенно думать о Эмилии, сейчас ему никто не мешал. Несмотря на то, что сердце разрывалось от тоски и жалости, ему требовалось, было просто необходимо понять, найти объяснение ее дикого поступка. Что заставило ее это сделать? Почему она так поступила? Ведь ничто в ее поведении не предвещало такой ужасный конец. Вчера, во время нервного разговора о прекращении эксперимента, она была активна и оптимистична, наговорила ему кучу комплиментов и убедила-таки согласиться на продолжение этого безумия, обещала, что всю работу по удалению крыс первого поколения из вольера сделает самостоятельно, без Рауля. Это может означать только одно: после их расставания на автомобильной стоянке, когда они разъехались по домам, она вернулась в лабораторию, у нее был свой ключ, и попыталась отсадить крыс сама, пока никто не видит и не мешает, чтоб назавтра мы уже смогли приступить к следующему этапу эксперимента. Она всегда была нетерпеливой. Ввиду того, что с некоторого времени в вольер перестали подавать хлороформ на ночь, через красную черту все равно никто не переходил, крысы могли не спать. Гарри вспомнил особый крысиный взгляд, как будто считывающий его внутреннюю информацию, файлы памяти. Теперь ясно, что крысы усвоили не только табу, они научились тому, чему их никто не учил, – влиять на человека. Гипноз, внушение, манипулирование сознанием или еще что-то, вообще неизвестное науке, неважно, как это называется, но факт заключается в том, что они заставили Эмилию это сделать. По-другому быть не могло. Но зачем? Что им дала ее смерть? Тут, как молния, его ударила простая мысль: «Она отключила рубильник!»
Гарри не мог более сидеть, он вскочил и нервно зашагал по камере, три шага туда, три обратно. «Она обесточила систему. Это очевидно. Напряжения не было, нарушителя уже не било током, дорога на волю была свободна и... они ушли. Без промедления, спокойно переступили красную черту и ушли. Значит, не было у них в голове понятия запрета, табу, они обманывали его, вернее, до определенного момента приняли навязанные им правила игры, а когда под действием бесконечных электрических разрядов у них развилась способность влиять на человека, они воспользовались своим единственным шансом получить свободу. Они решили эту задачу по-своему, а жертвой этого решения стала Эмилия».
Как в кино с чуть замедленной съемкой, он увидел Эмилию, одиноко идущую по пустынному коридору. Вот она входит в лабораторию, включает свет, подходит к вольеру. Крысы не спят, они встают на задние лапы, выстраиваются вдоль стеклянной стены длинной серой шеренгой и начинают на нее смотреть. Концентрированный, остановившийся, тяжелый взгляд всей крысиной популяции. Наверное, она боролась, но они сумели победить, воздействовать на нее, подчинить своей воле. Сердце его сжалось. Эмилия с сомнамбулическими, широко раскрытыми глазами, с четкими, слегка заторможенными движениями робота начинает выполнять чужие приказы. Она подходит к главному рубильнику и отключает напряжение от вольера, затем срезает телефонный кабель, перебрасывает его через перекрытие, делает петлю – и все, конец, она бьется и затихает, а крысы, как по команде, отходят от прозрачной стены вольера, становятся на пол и одна за другой, как ни в чем не бывало, переходят красную черту, поднимаются на горку и уходят в нору, им самим придуманный туннель, ведущий на волю.
Все встало на свои места. Она даже не боялась, просто не сознавала, что делает. Рациональный ум естествоиспытателя вычленил проблему, нашел главные, узловые точки, логически восстановил недостающие звенья недавней трагедии. Загадок и темных мест уже не было. «Эмилия мертва, а мы поменялись местами, – вдруг с ужасом осознал Гарри, – крысы ушли на свободу, а я попал в вольер. Теперь другие “исследователи” будут испытывать меня, подопытного, на прочность, проверять мои реакции, следить за мной днем и ночью, ломать психику».
Он провел в камере много часов, весь день и всю ночь, казалось, время замерло, совсем остановилось, каждый час превращался в бесконечность. «Эта сумма бесконечно малых мгновений в конце концов приканчивает человека, – подумал Гарри, который начал задыхаться от ограниченного пространства и отсутствия внешних раздражителей.
– В сущности, у жизни нет меры, тюрьма тоже форма существования, но как заключенные, сидя в тюрьме годами, не сходят с ума?» Ему не хватало движения, он подошел к толстой решетке, потрогал холодные металлические прутья, сел на скамью, но тут же встал. Больше нечем было себя занять, время без наполнения душило его. «Права была Эмилия, – вспомнил он их первый разговор, – главное желание того, кто попал в клетку, – выбраться из нее».
Несколько раз подходил офицер полиции и предлагал ему пригласить адвоката, или администрация может предоставить своего, бесплатного, таков закон, но Гарри твердо отказался. Никакой адвокат не способен, даже если он поймет особую суть дела, использовать в его защите истинные доводы, – засмеют в суде. Любой адвокат начнет предлагать сделку, их стратегия хорошо известна, вы признаетесь только в этом, тогда прокурор закроет глаза на это, и в результате получите минимум. Ни на какие сделки Гарри идти не собирался, он точно знал, как эта трагедия произошла, и, формально говоря, был невиновен, по крайней мере, со стороны закона.
– Вас вызывают на допрос, – сказал полицейский с серым невыразительным лицом тюремщика, открывая камеру, с неприятным звуком трущегося друг об друга железа.
Мэл Кински сидел в своем кабинете с серьезным видом вершителя судеб, человека решающего, определяющего, доминирующего. Напротив него в разные времена сидели политические деятели, коммерсанты, обычные и знаменитые преступники, коротко говоря, каждый гражданин рано или поздно, в зависимости от того, как лягут карты его судьбы, имел шанс побеседовать с одним из наиболее способных представителей Фемиды, старшим следователем прокуратуры, Мэлом Кински, которому всегда поручались самые глухие, запутанные дела. Сидевший перед ним сейчас Гарри Воллис отличался от остальных его клиентов тем, что был известным ученым, и, кроме того, несмотря на все убеждения, категорически отказался от услуг адвоката, что вызывало удивление много повидавшего, опытного следователя.
– У нас имеется труп молодой, красивой женщины, которая проводила с вами большую часть своего времени. Метафизических объяснений, связанных с крысами, я не приемлю, это просто смешно, и вам, как ученому, не пристало ссылаться на фантомы, обвинять несуществующих крыс из совершенно пустого вольера в смерти вашей сотрудницы. Нонсенс. Поэтому мой первый вопрос: вы состояли с Эмилией Маккензи в интимных отношениях?
Любого вопроса ожидал Гарри, но не этого. Препарировать его внутренний мир, бесцеремонно залезать в личную жизнь, в то, что принадлежало только ему и покойной Эмилии, переводить на сухой язык полицейского протокола их чувства, уникальность их отношений было выше его сил, на это он не мог согласиться.
– Какое это сейчас имеет отношение к делу? – ответил Гарри устало и обреченно махнул рукой.
– Самое прямое, мистер Воллис. Самое прямое. Любовь – это иногда очень сильное чувство, со слабым самоконтролем. Эта особенность любви рождает противоречивые желания и страсти, напряженность и крайнюю нервность участников процесса и способна вызывать неожиданные и резкие проявления даже у самых положительных людей. Например, желание отомстить, убить объект любви или третье лицо, в этом замешанное, или, как в нашем случае, спровоцировать самоубийство. Страсть и корысть – основа любого серьезного преступления, других мотивов я, по крайней мере в своей практике, еще не встречал, – Кински сделал паузу и посмотрел на Гарри очень спокойными, умными глазами.
– Зачем мне было желать ее смерти? – воскликнул Гарри в недоумении. – Я же любил Эмилию.
– Да, я знаю даже, что последний раз вы любили ее, то есть, выражаясь более четко, совершили с ней половой акт, за пару часов до наступления смерти. Вопрос в том, что вы сообщили ей на автомобильной стоянке при расставании? Видимо, нечто ужасное, несовместимое с ее психикой, нечто, что заставило Эмилию вернуться в лабораторию и покончить с собой. Так что именно вы ей тогда сказали?
Перед глазами Гарри встала Эмилия, она его тогда поцеловала на прощанье, шаловливым движением растрепала волосы и, весело улыбнувшись, легкой, пружинистой походкой заспешила к своей машине. Он смотрел ей вслед, любуясь красивой, молодой женщиной, которая его так любит, а она села в машину, послала ему последний воздушный поцелуй и уехала... в никуда. Его глаза наполнились слезами. Какой он идиот! Как беспечно и безрассудно он ее потерял.
– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал следователь, подавая Гарри стакан воды, – я понимаю, что вам сейчас трудно. Скажу прямо, факт вашего отсутствия в лаборатории в момент смерти Эмилии документально установлен. Вахтер показал, что вы в лабораторию больше не возвращались, кроме того, ваша жена, Поллет, точно указала время вашего приезда домой, так что у вас алиби. Другое дело, что произошло между вами и Эмилией в тот роковой вечер? Что именно подтолкнуло Эмилию к самоубийству, еще предстоит выяснить следствию, и вы, Гарри, должны нам в этом помочь. Ведь вы не отказываетесь сотрудничать со следствием? – с мягкой, располагающей к душевному разговору улыбкой спросил Кински.
– Я хочу рассказать, но вы не хотите слушать. Дело в том, что в лаборатории проводили эксперимент с крысами и...
– Кстати, – перебил его Кински, – ваш лаборант, Рауль, который мог многое прояснить нам в этом печальном деле, исчез. Родители показали, что в тот вечер Рауль вернулся домой крайне взвинченным, нервным, отказался обедать, быстро собрал вещи и уехал, даже не сказав родителям, куда он собирается. Его родители уверены, что его бегство, а только так они могут трактовать такую срочность, продиктовано страхом, у него дрожал голос и сам он был неадекватным. Они не могли его удержать, о чем очень сожалеют, – Кински сделал паузу и вдруг резко продолжил: – Может, вскоре, мистер Воллис, мы обнаружим еще один труп молодого человека?
Гарри посмотрел на следователя удивленными глазами. Рауль сбежал, ну а он-то здесь при чем? Ясно, что парень перепсиховал. Крысы его довели, боялся он их страшно и, как выяснилось, правильно боялся. Как это объяснить следователю, ничего не рассказывая про крыс? Без этого невозможно ничего толком понять в его поведении.
Каким непостижимым образом иногда связаны между собой люди, как переменчив мир! Теперь он, заведующий лабораторией доктор Гарри Воллис, его свобода и жизнь зависят от какого-то мальчишки, которого попросили когда-то взять в лабораторию, чтоб он заработал на учебу. От того, найдут ли Рауля и какие он со страху даст показания, зависит теперь, выпустят ли Гарри из этой мрачной тюремной камеры. Никогда Гарри не думал, не представлял, что может так повернуться. Не дождавшись ответа, Кински продолжил допрос задушевным, дружественным тоном.
– Я хочу быть с вами предельно откровенным, я не считаю вас, Гарри, расчетливым и хладнокровным преступником, вы просто запутались, по-человечески вас можно понять. Ваша жена, Поллет, рассказала, что вы страшно кричали во сне прошлой ночью. Поверьте мне, добровольное признание облегчит вашу душу. Расскажите честно, что в вашем любовном треугольнике случилось? Почему Эмилия повесилась, а Рауль сбежал? Что между вами произошло в тот вечер? Я убедительно советую вам рассказать правду, а я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтоб облегчить ваше положение. Даю вам мое честное слово, – Кински вопросительно посмотрел на Гарри и, не увидев отклик на такое выгодное предложение, добавил со сдержанной угрозой. – Причем хочу подчеркнуть, что в противном случае и без вашего сотрудничества мы все равно выясним истину, но разговор с вами будет уже другой. Пока мы не найдем Рауля, вы останетесь у нас, даже если мне для продления срока предварительного задержания понадобится санкция генерального прокурора, так что быстро вы отсюда не выйдете, это я вам гарантирую.
В кабинет вошли двое полицейских, которые препроводили Гарри обратно в камеру. В его спину, когда его выводили из кабинета, пристально смотрел недовольный взгляд следователя Мэла Кински, которому, несмотря на высокий профессионализм, почему-то не удалось «расколоть» этого запирающегося рохлю, мямлющего неврастеника сразу, на первом допросе. В вине Гарри он ни на секунду не сомневался.
Вернувшись в свою камеру, Гарри понял, что он на пути в тюрьму. Не ясно, в чем его смогут формально обвинить, но найдут. Люди они грамотные, особыми принципами не отягощенные, придумают, в конце концов, за что зацепиться. Следователь этот, Мэл Кински, с его дешевыми приемами артиста провинциального театра, искренне считающий всех идиотами и преступниками, вцепился в него бульдожьей хваткой, и пока не добьется своего, ни за что не отступит. Любовный треугольник придумал, кретин. Глупое положение: нет никакой защиты, ведь все, что Гарри может этому противопоставить, выглядит иррационально, фантастично и абсурдно. Любое настоящее объяснение произошедшего, упоминание об эксперименте, крысах могут только заменить тюрьму на психиатрическую больницу для преступников, которые находятся там без ограничения срока содержания, вернее, до очень условного понятия – пока не выздоровеют. Неясно, что лучше?
Гарри захотел обратно, в прошлое. Захотел страстно. Желание это было нестерпимым, вся душа, все тело изнывали от него. Серые стены камеры давили, не хватало воздуха, пространства. Как счастливо, беспечно он тогда жил, вставал утром без ужаса окружающей его камерной реальности, которая, кроме всего прочего, имела тенденцию к ухудшению. Пока он находился в камере в одиночестве, но это не может продолжаться вечно. Соседи – жуткие типы, которых иногда проводили мимо него на допрос, вызывали ужас, физический страх.
День проходил за днем, неделя за неделей, но Рауля найти не могли, он как будто сквозь землю провалился. Телефоны постоянной подруги, родителей прослушивались круглосуточно, были подняты все его связи за последние годы, но безрезультатно. Никаких признаков жизни он не подавал. На Гарри давили, Мэл Кински все более злился, требовал хоть каких-нибудь объяснений, ведь следствие топталось на месте, и как его сдвинуть с мертвой точки, он не знал. Пассивное сопротивление, которое Гарри оказывал следствию, не могло привести к успеху ни одну сторону. В этом конфликте интересов после многократного повторения ходов в виде многократно повторяющихся вопросов-ответов возникло абсолютно неразрешимое патовое положение. При этом пара игроков, следователь и подозреваемый, находилась в разном положении. Гарри постоянно пребывал в подавленном, удрученном состоянии, у него не было ни сил, ни желания активно доказывать свою правоту, тем более, что мертвая Эмилия все время стояла перед его глазами, а у следователя Кински, напротив, отсутствие настоящих, веских доказательств обвинения, необходимых при судебном разбирательстве, вызывало растущее раздражение, сроки поджимали, а дело буксовало на месте.
Но с какого-то момента все переменилось. На очередном допросе, кроме самого следователя, присутствовали два седовласых джентльмена, от которых исходил дорогой, фешенебельный дух очень важных персон. Мэл Кински, видимо, сам не ожидавший такого поворота событий, был суетлив, беспокойно бегал глазами и сильно нервничал.
– Доктор Воллис, – сказал он, поглядывая попеременно то на Гарри, то на важных гостей, – я хотел бы на этот раз поговорить с вами о крысах.
– С чего это вдруг? Вы же сами не хотели об этом даже слышать, – удивился Гарри.
Кински бросил быстрый, смущенный взгляд на седовласых джентльменов и, чуть запинаясь, что было совсем не свойственно этому самоуверенному человеку, произнес явно чужие слова:
– Понимаете, доктор Воллис, ситуация кардинально изменилась.
– Позвольте мне, – властно произнес один из незнакомцев и, не дожидаясь согласия следователя, представился: – Меня зовут Харли, я бы хотел побеседовать с вами не для протокола. Расскажите, пожалуйста, все, что вы знаете о крысах.
– О каких крысах? Что вас интересует? – растерянно произнес Гарри, еще не понимая, где здесь может быть спрятана ловушка, ведь обычный допрос у следователя напоминал минное поле, – под каждым, самым на первый взгляд невинным вопросом, мог находиться заряд взрывчатки. – Обратитесь лучше в университет, на кафедру зоологии.
– Вы меня не поняли, доктор Воллис, я говорю про ваших крыс, про тех, которых вы сами воспитали и выпустили.
– Я их не воспитывал, и я их не выпускал, – возмущенно воскликнул Гарри. – Почему тут никто не хочет знать правду? Почему вы все время передергиваете карты?
– Успокойтесь, пожалуйста, доктор Воллис. Мы находимся здесь как раз для того, чтоб понять, что случилось в вашей лаборатории. Лучше вас этого никто не знает, – спокойно возразил седовласый Харли. – Надеюсь, разговор у нас будет откровенный. Прежде всего позвольте вас спросить: зачем вы это сделали? Можно как-то понять молодых программистов, которые придумывают компьютерные вирусы, для шутки, для славы, чтоб что-то доказать всему миру, но вы же не мальчик, не маньяк, не сумасшедший. Зачем вам это было нужно? Я спрашиваю вас не только как должностное лицо или гражданин, я спрашиваю вас просто как человек. Какой вам был смысл или, может, выгода создавать биопсихологическое оружие, современного Голема и выпустить его в открытый мир для бессмысленных и кровавых безумств? Что вы этим хотели доказать?
– Может, вы выполняли чей-то заказ? – добавил второй седовласый, который даже не представился.
Гарри, слушая поток новых обвинений, перестал ориентироваться. Его реальность отступала, сморщивалась и гибла. Все это напоминало бы розыгрыш, дурного вкуса шутку, если бы не предельно серьезная атмосфера самого разговора, напряженные лица высокопоставленных собеседников.
– Что случилось? – спросил он упавшим голосом. – Что произошло с крысами?
– Коротко говоря, они захватили некоторую область, что-то вроде фермы с прилегающими территориями. Есть жертвы среди местных работников, но, главное, мы не можем найти против них эффективное средство, заслон, если хотите. Люди там сходят с ума, начинают стрелять по своим. Крысы оказывают сильное воздействие на психику человека, манипулируют сознанием, что приводит к чудовищным последствиям, – приблизиться или применить против них силу невозможно, это только увеличивает наши потери. Теперь вам, надеюсь, ясно, почему мы здесь. Вначале никто не знал, откуда появились крысы, и не связывали эту проблему с вашими экспериментами, но помог случай. Однажды, совершенно случайно, при разговоре с одной спасшейся женщиной, мы с удивлением обнаружили, что крысы пронумерованы. Мы, естественно, тщательно проанализировали информацию, и в конце концов вышли на вас. Расскажите, доктор Воллис, про ваши опыты, про то, как образовались эти мутанты и как с ними можно бороться.
– Я не знаю, – ответил Гарри на весь этот ужас, чувствуя себя маленьким, жалким и беспомощным.
Мало того, что Эмилия погибла, Рауль исчез и неизвестно жив ли он, монстр, которого он действительно создал, пусть по ошибке, но создал, вернее, многоголовый серый джин вылез из бутылки-вольера и начал действовать автономно. Он страшный и беспощадный, у него нет ничего человеческого и, главное, он сильнее. Гарри вспомнил тяжелый, многоглазый, остановившийся крысиный взгляд, и его передернуло.
– Я не знаю, – обречено повторил он, – я не знаю, что делать. Я не знаю, как это произошло. Поверьте, эксперимент с крысами не предусматривал ничего подобного, я моделировал табу, но возникли побочные эффекты. Опыт вышел из-под контроля, крысы каким-то образом научились воздействовать на людей, они напугали Рауля, убили Эмилию. Когда я понял, что крысы опасны, то хотел прекратить все работы, но не успел. Вы можете прочитать мой дневник, там подробно описано о проведении эксперимента.
– Спасибо за совет, доктор Воллис, мы ваш дневник уже прочитали. Но если у вас не было злого умысла, зачем вы проложили этот туннель, соединили вольер с внешним миром? Зачем вы это придумали? Кому это было нужно?
– Это идея Эмилии.
– Допустим, но вы – руководитель проекта, все основные решения за вами. Как может серьезный ученый во время проведения эксперимента давать своим подопытным с непредсказуемыми свойствами возможность выйти наружу?
– Это была моя ошибка, я признаю, – сказал Гарри.
– Не ошибка, а тяжкое преступление, если учитывать последствия, – вставил свое слово Мэл Кински.
Сразу после этого он предъявил Гарри Воллису, видимо заранее согласованное, официальное обвинение по уголовной статье «Преступная халатность, повлекшая за собой многочисленные человеческие жертвы», предусматривающей срок наказания до десяти лет тюремного заключения. Круг замкнулся. Теперь у следствия обвинительного материала достаточно. Раз есть жертвы, то должен быть обвиняемый. Гарри оказался прав: следователь нашел вескую причину, которая вполне убедит суд в его виновности. «Десять лет! Я выйду оттуда стариком, если вообще выйду», – подумал Гарри, и жалость к себе, к своей, так нелепо загубленной жизни, нахлынула на него.
Седовласые господа молчали, но не двигались с места, они пристально наблюдали за его опрокинутым лицом, потухшим взглядом. Все, казалось, замерло, однако была уверенность, что разговор на этом не закончен, какая-то незавершенность висела в воздухе, Кински не приглашал охрану, чтоб увести обвиняемого, а продолжал нервно крутить в руках карандаш и перекладывать бумаги, как будто ожидая чего-то. Статическая неопределенность ситуации набирала напряжение.
– Однако, – наконец произнес Харли, после, казалось, невыносимо долгого молчания, – вы, доктор Воллис, можете облегчить свою участь. Вы породили зло, этого безумного Франкенштейна, и вы должны его убить. Это будет справедливо. Я внимательно прочитал ваше досье, разговаривал с коллегами, друзьями, с вашей супругой Поллет, – все считают вас талантливым человеком, с очень оригинальным мышлением. Как ученый, как человек пострадавший от того, что сам породил, вы должны, просто обязаны исправить ошибку, достойно закончить этот безумный эксперимент, ликвидировать зло. Больше это сделать, по нашему убеждению, некому.
– Причем, – добавил анонимный джентльмен, – в случае успеха наш уважаемый следователь, Мэл Кински, согласится квалифицировать ваши действия, как вы сами выразились, непреднамеренной ошибкой, со всеми вытекающими из этого последствиями, – при этом он выразительно посмотрел на следователя и получил его поспешный кивок.
– Я согласен! – резко прозвучал в образовавшейся паузе голос Гарри, который для того, чтоб выйти отсюда, был готов подписать договор с чертом, дьяволом, с кем угодно.
– Очень хорошо, просто замечательно, что вы правильно понимаете свой научный и человеческий долг, – впервые улыбнувшись, сразу отреагировал Харли. – В таком случае мы берем вас у следствия на поруки, а обвинение господин Кински придержит у себя до, так сказать, полной ясности в данном деле.
– И обязательно вручит его вам в случае неблагоприятного результата, – без всяких сантиментов добавил второй седовласый.
«Свобода взаймы, или, вернее сказать, условная свобода все-таки лучше тюрьмы», – так потом сформулировал для себя Гарри причину своего столь резкого, необдуманного решения, ведь как бороться с крысами, он не имел ни малейшего понятия, более того, даже до начала баталии они уже внушали ему страх. Харли быстро подписал протянутую ему Кински бумажку и, повернувшись к Гарри, удовлетворенно потирая руки, сказал:
– Все, вы свободны, вернее, пока поступаете в наше распоряжение.
– Только не вздумайте бежать, – предостерег его молчаливый коллега Харли, – из-под земли достанем.
– Я могу позвонить жене? – спросил Гарри, который не видел Поллет с того рокового дня.
– Нет! – твердо, практически одновременно возразили ему седовласые.
– Вы теперь, как бы вам это лучше объяснить, на нелегальном положении. Для всех ваших знакомых – вы в тюрьме. Вы должны обещать нам никому не сообщать о вашем освобождении до конца операции.
Гарри кивнул и пожал плечами. Его свобода была не только условна, но и очень ограниченна. Но все же он вышел на свободу, пусть условную, пусть ограниченную, но свободу, в мир людей, машин, деревьев. Солнечный свет ослепил его, шум уличной суеты оглушил, запахи, цвета, пестрота обычной жизни ошеломили. Он замер, озираясь по сторонам, на выходе из полицейского участка, но седовласые спутники проявили оперативность и быстро запихнули его в подъехавшую машину. Они ехали по городу, по знакомым Гарри местам, и он, жадно глядя по сторонам, наслаждался видом зеленых деревьев, людей, спешащих по своим делам, шумной и веселой толчее около магазинов и открытых кафе. «Они даже не представляют, как им хорошо», – подумал он, невольно вспоминая место, которое только что оставил. Камера три на три метра, отсутствие свежего воздуха, движения, нет никакого цвета, кроме серого, зато есть время, много времени, – пытка остановившимся временем.
Сделав широкий объездной маневр, машина подъехала к временному шлагбауму, перегораживающему дорогу. Солдаты в хаки охраняли район, оцепленный колючей проволокой, на которой, колеблясь на ветру, болтались флажки с устрашающими круглыми значками радиоактивной опасности.
– Крысы стали излучать радиацию? Только этого нам не хватало, – ухмыльнулся Гарри, к которому начала возвращаться уверенность в себе и, как следствие этого, потребность шутить.
– А вы бы хотели, чтоб сюда нахлынули корреспонденты со всего мира? – мрачно отпарировал Харли. – Чтоб газеты запестрели скандальными заголовками типа: «Война миров», «Крысы или люди – борьба за выживание». Чтоб началась настоящая паника?
Солдаты у шлагбаума проверили документы, предъявленные седовласыми спутниками Гарри. Машина медленно въехала в запретную зону, которая представляла собой квадрат внутри довольно большого поля, разделенного на аккуратные делянки, в центре которого располагалась одноэтажная деревянная постройка, сарай или, точнее, складское помещение. Там хранились мешки с коллекционными семенами, хозинвентарь и сменная рабочая одежда, туда была подведена вода, чтоб рабочие могли умыться после работы. С одной стороны опытное поле граничило со зданиями университета, а с другой стороны протекала небольшая мелководная речка без названия. Внутри запретной зоны располагалась внутренняя зона, еще одна линия колючей проволоки, окружностью охватывающая небольшую территорию со складским помещением в центре. Если смысл первого ограждения заключался в том, чтоб никого не вошел, смысл второго был противоположный – чтоб никто не вышел. Вышки, поставленные с четырех сторон, были снабжены мощными оптическими системами, передающими изображение внутренней зоны на мониторы командного пункта.
Воинским соединением, в которое входил даже бронетранспортер, стоящий неподалеку, командовал лихой, молодцеватый капитан Холл. Сам командный пункт располагался на границе внутренней зоны и был снабжен всеми современными средствами связи; вдоль стен, в специально оборудованном помещении временного типа, стояли мониторы, на которых отслеживалось все, что происходит на оккупированной крысами территории.
– У вас тут серьезно все поставлено, – с удивлением поглядывая на сложную технику, сказал доктор Воллис, когда его представили капитану. – Как на настоящей войне.
– Это смех, а не война, – нашел повод высказаться капитан Холл, видя в докторе Воллисе нового, важного человека. – Дали бы мне волю, я б этих тварей за пятнадцать минут перестрелял, – и выразительно посмотрел на Харли, который этой воли ему не давал.
– Ни в коем случае, – воскликнул доктор Воллис, всплеснув руками. – Вы за пятнадцать минут друг друга бы перестреляли и нас заодно, – и тоже посмотрел на Харли, понимает ли он?
Харли это понимал. Мера ответственности у него была другого калибра, никаких необдуманных решений он позволить себе не мог. Капитал Холл командовал солдатами, но решали все седовласые, такой тут был порядок. Гарри накормили обедом. Особое, почти ностальгическое чувство, вызвал у него настоящий кофе, который капитан Холл самолично сварил по своему рецепту.
– Теперь, – сказал Гарри, – расскажите мне спокойно, со всеми подробностями, что тут на самом деле произошло.
Харли подошел к сейфу, стоящему в углу, и достал оттуда довольно толстую папку с бумагами, которую положил на стол.
– Вы с этими документами ознакомитесь потом, а пока я могу сообщить вам следующую последовательность событий и фактов. На опытном поле работала бригада эмигрантов – таиландских рабочих под руководством молодой женщины, Полины Кроу, научного сотрудника университета. При очередном выходе на работу таиландцы зашли на склад за инвентарем, там у них лопаты, грабли, ну, всякие инструменты для работы на земле. Миссис Кроу ждала их снаружи склада и вдруг услышала шум и крики. Посмотрев в окно подсобного помещения, она увидела, что рабочие набросились друг на друга, и началась жуткая драка, они бились насмерть, нанося удары ломами и острием лопат. Она в ужасе оттуда убежала и тут же сообщила о произошедшем в полицию. По ее словам, это было похоже на умопомешательство, ведь до этого в бригаде были абсолютно нормальные взаимоотношения, более того, по дороге на склад они о чем-то весело говорили на своем языке, смеялись, в общем, не было никаких симптомов для конфликта. В полиции объяснениям Полине Кроу не поверили, но по факту драки на место происшествия послали патрульную машину с двумя полицейскими. Они подъехали к складу, но даже не успели войти вовнутрь. Неясно, что там случилось, но они сразу погибли. В бинокль видно, что они лежат на земле друг против друга с пистолетами в руках. Ничего сообщить они не успели, но рация в машине была включена, и у экспертов, которые услышали два пистолетных выстрела, возникло подозрение, что полицейские стрелялись, как на дуэли. Неслыханная история. Это вызвало шок у руководства полиции. К рассказу Полины Кроу наконец отнеслись со всей серьезностью и заподозрили неладное. По-другому это просто невозможно было объяснить. Они предположили, что из какой-то лаборатории университета произошла утечка неизвестного психотропного вещества, которое сводит человека с ума, что там выполняли какой-то военный заказ, и произошла авария, а так как все секретно, то они поставили в известность нас.
– Кстати, – вдруг прервал его доктор Воллис, – давно хотел вас спросить. Вы – это кто?
– Государственная организация с широкими полномочиями, – без запинки отрезал Харли. – Я могу продолжать?
– Конечно. Извините, что перебил.
– Так вот, мы к этому делу подошли основательно, повторно допросили Полину Кроу. Она рассказала все, что видела и слышала в режиме реального времени. Тогда впервые были упомянуты крысы, одну из которых она мельком увидела около склада, причем у нее возникло смутное ощущение, что на спине у крысы нарисованы какие-то знаки, похожие на цифры. Мы навели справки в университете, получили доступ в закрытую полицией после вашего ареста лабораторию, прочли ваш отчет, и все стало на свои места. Это ваши крысы, доктор Воллис, в этом нет никаких сомнений. На всякий случай район объявили закрытой зоной, поставили армейские блокпосты на всех прилегающих подступах. На складе до сих пор остаются трупы шести таиландских рабочих, а рядом с ним, прямо на земле, лежат трупы двух полицейских. Что делать с ними, неясно. Как их оттуда забрать, мы не знаем. Сейчас положение относительно стабильное, вроде бы ничего не происходит, но это кажущееся спокойствие. Во-первых, мы не можем мириться с такой ситуацией, а, во-вторых, если крысы решат перейти в другое место, как их остановить? Одно очевидно: входить в зону расположения крыс нельзя, это приводит к трагическим последствиям, но уничтожить их необходимо, причем чем быстрее, тем лучше. Вот вкратце то, что мы знаем, подробности в папке.
– Но миссис Полине Кроу удалось выйти оттуда без ущерба, как вы думаете, почему? – тут же спросил доктор Воллис, уловив несоответствие.
– Не знаю, может, они на женщин не действуют, может, они джентльмены, – пожав плечами и улыбнувшись, ответил Харли. – Кстати, это идея! Как это мне в голову раньше не приходило? – добавил он, с уважением посмотрев на доктора Воллиса.
Рот Гарри скривился в невеселой улыбке. Он вспомнил Эмилию. По реакции Харли стало ясно: седовласые ничего не понимают, просто боятся сами что-либо предпринимать.
– Крысы реагируют только на агрессию, – сам ответил Гарри на свой вопрос. – Рабочие-таиландцы, видимо, захотели их убить и съесть, там, в Таиланде это принято, в миссис Кроу просто испугалась и убежала. У нее не было намеренья нападать на крыс, поэтому она выжила.
– А, по-моему, одна авиабомба в пятьсот килограмм сразу решит все проблемы, – весело сказал капитан. – Кто знает этих таиландцев, что им там в голову взбрело? Да и в полиции полно психов. Может, они были пьяны или приняли наркотики.
Доктор Воллис хотел ответить лихому капитану, что неизвестно, куда летчик эту бомбу сбросит, а если на университет, тогда кто за это ответит, но Харли просто отмахнулся от молодого капитана рукой, он не считал нужным ничего объяснять. Военные не обязаны ничего понимать, они должны выполнять приказы штатских, то есть в данном случае самого Харли.
– По-вашему, можно зайти во внутреннюю зону и забрать трупы? – спросил он с надеждой в голосе.
– Этого я не утверждаю. Дело в том, что крысы питаются в том числе и мертвечиной, поэтому, если они решат, что у них забирают пищу, то конец такой акции будет плачевный.
– Так что будем делать?
– Этого я не знаю, – ответил доктор Воллис, – пока не нужно усугублять ситуацию.
На этом все разошлись. Доктор Воллис отправился в выделенную ему комнату изучать отчет, но перед этим он вышел наружу посмотреть на поле, небо, сумасшедшие цвета заката солнца. Вздохнув полной грудью сухой воздух с запахом травы и улыбнувшись про себя спокойствию и красоте окружающей его природы, он отошел в сторону от командного пункта, посидел на траве, задумчиво взглянул на оккупированный крысами склад, потом, сделав волевое усилие, вернулся обратно. Прочитал отчет с начала до конца, но ничего нового не придумал и, незаметно для себя, заснул.
Проснулся Гарри от сильного шума, он сразу даже не понял, что шумит, но, выглянув в окно комнаты, остолбенел. Бронетранспортер, легко смяв колючую проволоку, въехал во внутреннюю зону и быстро двинулся к центру, в сторону склада.
«Они с ума сошли!» – подумал Гарри и бросился будить Харли.
– Мальчишка, самозванец, славы ему захотелось! Это капитан Холл решил в одиночку атаковать крыс. Без приказа, без разрешения. Он у меня под трибунал пойдет, – бушевал Харли, при этом вопросительно поглядывая на доктора Воллиса взглядом, который означал: «А может, у нашего капитана все получится? Перестреляет крыс и вернется героем».
– Готовьте противотанковую пушку, – крикнул ему Гарри, – сейчас начнется.
Харли задумчиво посмотрел на удаляющуюся боевую машину, затем на доктора Воллиса, нерешительно снял трубку внутренней связи и приказал заместителю капитана подготовиться к возможному уничтожению бронетранспортера, который в данный момент был уже совсем близко от полицейской машины, стоящей у склада. На мониторах, отслеживающих его движение, было видно, как он, почти достигнув склада, вдруг нарушил плавное продвижение вперед и заметался. Бронетранспортер остановился, потом дернулся назад, затем, как бы окончательно определившись с направлением, развернулся и, набирая скорость, рванул обратно к командному пункту. Длинная очередь из тяжелого пулемета прошила легкое, временное здание насквозь, зазвенели разбитые окна. Крики и стоны раненых, простреленные мониторы, бегущие куда-то люди, – паника охватила командный пункт. Безымянный коллега Харли, схватившись за горло, рухнул на пол, изо рта у него полилась кровь.
– Стреляйте в него, – закричал Гарри, – стреляйте, пока он не прорвался, иначе он нас всех перестреляет. Он уже не человек, а робот. Он не соображает!
После первого выстрела снаряд разорвался совсем рядом, но бронетранспортер, непрерывными очередями стреляя по командному пункту, упорно двигался вперед. Второй снаряд попал точно в цель, железную машину, которая уже успела приблизиться вплотную, подбросило и завалило на бок, оттуда повалил густой, черный дым. Атака капитана Холла, перешедшего на сторону врага, была отбита.
Харли потерял лицо. У него тряслись губы. Он смотрел на своего коллегу, чьего имени Гарри так и не узнал, который после недолгих конвульсий затих на полу, и, судя во всему, был мертв, слышал стоны раненных операторов, и не мог прийти в себя. Ощущение, что он не справился с порученным ему делом, допустил такой просчет с военными и погубил столько людей, вызывало у него ужас неминуемого наказания. Гарри налил ему стакан воды и услышал, как стучат зубы о стекло. С этого момента бесспорным лидером, истинным руководителем работ стал доктор Воллис. Только он не терял присутствия духа, правильно понимал ситуацию и мог принимать необходимые решения. Харли усвоил этот факт и теперь был во всем согласен с доктором Воллисом, который прежде всего распорядился вызвать санитаров для оказания помощи раненым и приказал вытащить из горящего бронетранспортера мертвого капитана. Окровавленный, сравнительно молодой человек, капитан Холл, который хотел в одночасье, с налета скакнуть в майоры, лежал на земле с пробитой головой рядом со своими жертвами: седовласым начальником и солдатом, получившим смертельное ранение в грудь. Таковы были их потери, конечно, не считая раненых.
– Человеку с крысами не справиться, – произнес свой окончательный и бесповоротный приговор доктор Воллис, – нужно искать решение в другом месте.
Другое место, в этом доктор Воллис был уже уверен, – животный мир, природные, естественные враги крыс. Практически все виды средних хищников, можно также использовать специально натренированных собак. Об этой возможности он постоянно думал, но что-то в таком решении ему интуитивно не нравилось. Он представлял себе сцену поединка крысы, не важно с кем, с волком или, например, с собакой, и видел, как любой из них замирает, цепенеет под пристальным, немигающим крысиным взглядом, который ему однажды довелось испытать на себе, и либо находит в себе силы убежать, либо сам погибает от их укусов. Не то. Ведь если рассуждать строго логически, то нужно признать как неоспоримый факт – крысы научились воздействовать на интеллект. Как, каким образом они это делают, на данном этапе совершенно неважно, а важно, что если они могут подмять под себя, манипулировать, заставить выполнять свои команды высокий человеческий интеллект, неужели они не справятся с какими-то собаками, лисами или волками? Еще как справятся, сожрут и не подавятся. Это не давало ему покоя, он чувствовал, что решение где-то близко, и не мог его найти. Харли не мешал, он принял новые правила игры и во всем полагался на доктора Воллиса, на его научное понимание ситуации. Гарри часами гулял по полю и решал неразрешимую задачу: «Как победить крыс, которых нельзя победить?»
Раз, во время очередной прогулки, что-то шевельнулось в траве, а может, Гарри просто показалось, но решение в тот же миг обозначилось в его голове – змеи! Змеи нужны, удавы или кобры! Лучше кобры – эти древние пресмыкающиеся старше крыс, они ядовиты, наделены немигающим гипнотическим взглядом, они сами подавляют врага. Вот и посмотрим, кто кого. Как крысы смогут воздействовать на того, у кого практически нет интеллекта, а только смерть в глазах? Доказательство от противного, тот редкий случай, когда, чем глупее противник, тем больше у него шансов.
– Мне нужно штук десять голодных кобр, – сказал он оторопевшему Харли.
– Зачем? И где я достану вам кобр?
– Где хотите, но я могу дать вам адрес, где они обитают.
– Они ведь ядовитые, они нас не перекусают?
– Не волнуйтесь, Харли, змеи без веской причины не нападают на людей. С этого момента все будет хорошо.
На деморализованного начальника надеяться было нечего, поэтому доктор Воллис, пользуясь личной информацией и старыми связями, продиктовал ему, с кем нужно созвониться, и когда выяснилось, что в местном зоопарке имеется необходимое количество кобр, Харли санкционировал их доставку в район боевых действий. Первая в мире зоологическая война вступала в решающую фазу. Пресмыкающимся предстояло померяться силами с теплокровными экстрасенсами из класса грызунов. От исхода этой битвы зависела карьера Харли, свобода доктора Воллиса, а может, судьба человечества в целом, ведь тот, кто сильнее, так или иначе, захватит со временем весь мир.
– Вы уверены, что кобры поползут куда надо? – с опаской наблюдая за крысоловами, которые расположились со своим смертельным оружием по периметру внутренней зоны, спросил Харли.
– Змеи чувствуют мельчайшее изменение температуры на большом расстоянии. В центре внутренней зоны их ждут непрерывно двигающиеся, откормленные, аппетитные крысы, которые излучают притягательное для голодной кобры тепло, что на змеином языке однозначно означает, – там пища. Они поползут к ним, в этом нет никакого сомнения, – сообщил доктор Воллис начальные сведения из жизни пресмыкающихся.
По сигналу доктора Воллиса операция началась. Перед его войском не нужно было произносить пламенные речи, очернять врага, взывать к патриотизму, вдохновлять на подвиг во имя чего-то, не нужно было личным примером увлекать за собой массу, кричащую «ура!». Это была тихая война, природная, без применения технических средств, облегчающих убийство. Нужно было только открыть ящички, где содержались кобры, которые после того, как очутились на свободе, тут же исчезали в густых зарослях. Доктор Воллис непрерывно смотрел в монитор, на котором крупным планом был виден сарай с прилегающей территорией. Разрешающая способность оптической системы позволяла разглядеть каждый квадратный сантиметр, поэтому за развитием задуманной операции по уничтожению окруженного врага, стратег и «полководец» вынужден был наблюдать по телевизору, ведь все равно его приказы исполнять было некому.
Через несколько минут авангардная кобра достигла расположения противника, она выползла на вытоптанную площадку перед сараем и лицом к лицу столкнулась с крупной крысой, выбежавшей ей навстречу. Доктор Воллис затаил дыхание, сердце глухо застучало в груди. Противники замерли на месте, они смотрели друг на друга остановившимся взглядом. Битва гигантов началась. Кобра приняла боевую стойку. Раскрыв капюшон и наполовину приподнявшись над землей, она слегка покачивалась, высовывая раздвоенный красный язык и готовясь нанести свой коронный удар, но крыса стояла перед ней спокойно, оскалив острые зубы, без малейших признаков страха. Это была борьба равных, где каждый изначально считал себя сильнейшим. На мониторе не было видно, но доктор Воллис почувствовал, почти физически увидел, как вокруг крысы возникает красноватый ореол полупрозрачной напряженности, он растет, расширяется в сторону кобры, дрожит и мерцает от ее сопротивления; еще мгновенье, и кобра поглощена, теперь они вместе находятся в одном, ограниченном крысой пространстве энергетической сферы, – в экстрасенсорном смысле кобра уже была уже съедена крысой. Но в реалиях физического мира, со стоящей в агрессивной стойке коброй стало происходить нечто странное: она, как маятник, раскачивалась из стороны в сторону со все возрастающей амплитудой; казалось, еще один качок, и она потеряет равновесие и упадет набок. Вдруг, из совсем неудобного положения, откуда-то сбоку, кобра сделала молниеносный выпад, и крыса судорожно забилась, затем мелко задрожала и затихла в ее пасти, намертво стиснутая ядовитыми зубами.
Научное чутье на этот раз не подвело доктора Воллиса. Глядя на поведение кобры, он точно понял, почему хищники, которые были им изначально забракованы, не подходили на роль убийц крыс. Все они, обладая довольно развитым интеллектом, стали бы легкой добычей крыс, которые научились влиять на мыслительный процесс. Основной инстинкт кобры оказался непоколебим перед внешним влиянием, примитивное сознание победило в борьбе умов.
– Вот и все, – устало произнес доктор Воллис, отрывая взгляд от монитора и повернув мокрое от пота лицо к своему начальнику. – Через пару дней можно начинать отлавливать кобр обратно. Крыс больше нет. Если бы кобру можно было бы поцеловать, я сделал бы это, – добавил он с улыбкой.
Зоологическая война была выиграна, и это в первую очередь была научная и личная победа самого доктора Воллиса, о чем ему долго, с благодарностью тряся руку, говорил счастливо улыбающийся Харли.
– Вы породили зло, но вы нашли путь, как его уничтожить. Голлем повергнут. Честь вам и слава!
Харли не хотел больше рисковать, поэтому ждали целую неделю. Как когда-то конструктор нового моста, чтоб доказать, что он уверен в своих расчетах, становился под мост во время прохода по нему первого железнодорожного состава, так доктор Воллис лично подошел к складу, обследовал окрестности и помахал оттуда белым флажком – все спокойно, крыс нет. Змееловы приступили к отлову кобр. После этого заработали военные и гражданские службы. Тела погибших полицейских и рабочих были вывезены. Воинская часть демонтировала и вывозила оборудование. Харли рапортовал начальству об успешном завершении операции и, видимо, получил такую благодарность, что его распирало от счастья.
– Мне говорили, что вы способный человек, но то, что вы тут совершили, это просто фантастика, – сказал он напоследок, уже в дороге. – Благодарю вас от имени службы и от себя лично, – потом, видимо почувствовав дискомфорт от недостаточности, излишней официальности своих дифирамбов, заерзал на месте и неожиданно приказал шоферу остановить машину. – Давайте пройдемся пешком, я хочу отметить ваш успех, доктор Воллис, тут есть замечательный ресторан. Я не как должностное лицо, а лично, по-товарищески, приглашаю вас на банкет в вашу честь, чтоб у нас было потом о чем с удовлетворением вспоминать, – добавил Харли с любезной улыбкой.
Ресторан был действительно хорош. Черная икра и французское шампанское, розовая лососина и прекрасно прожаренный бифштекс были экстра-класса.
– Я хочу выпить шампанское за ваш талант и ум, – разошелся Харли. – Примите мое искреннее восхищение, – чокаясь с разомлевшим доктором Воллисом, провозгласил он.
После долгой и обильной трапезы, на которой вспоминали все перипетии борьбы с крысами, помянули так глупо погибших капитана Холла и товарища Харли, захмелевшие партнеры, друзья-соратники по недавним баталиям, поддерживая друг друга, вышли на улицу. Харли этот заключительный аккорд обошелся в кругленькую сумму, но он был искренне доволен, что смог отблагодарить доктора Воллиса за все, что тот для него сделал.
– А теперь последний визит к нашему уважаемому следователю, – вспомнил Харли. – Нужно формально все это оформить, ведь я взял вас под расписку.
Они прошли пешком еще полквартала и зашли в полицейский участок, Харли показал документы, и, свободно пройдя длинный коридор с множеством закрытых дверей справа и слева, они вошли в знакомый пустой кабинет следователя Мэла Кински. Подождали немного, но никто в кабинет не заходил.
– Где же он? Подождите минутку, я пойду, позову следователя, – озабочено сказал Харли.
Гарри остался в кабинете один. Через несколько минут Мэл Кински, сопровождаемый двумя полицейскими, сам вошел через боковую дверь.
– Я вас поздравляю с успешным завершением вашего эксперимента, это обязательно вам зачтется, – сказал следователь, садясь за свой стол и, по своему обыкновению, перекладывая бумаги с места на место.
– Что зачтется? – упавшим голосом спросил Гарри, оглядываясь на дверь кабинета, за которой только что скрылся его друг-покровитель, а теперь стоял полицейский.
– Ну, то, что вы смогли успешно ликвидировать опасные последствия вашего опыта, исправить ошибку, так сказать. Я уверен, что суд примет это во внимание.
– Какой суд?! Вы же сказали, что в случае успеха меня выпустят на свободу. Вы же обещали, – упавшим голосом сказал Гарри, не веря своим ушам, чувствуя, как пол уходит из-под ног, а сердце останавливается от ужаса.
– Ну что вы. Закон есть закон, никто не в силах его отменить. Вот ваше официальное обвинение, – сухо произнес Кински, вынимая документ из папки.
– Но это же подлость, – буквально заревел Гарри, бросаясь на следователя.
Полицейские перехватили его на полпути, несколько раз ударили короткими резиновыми дубинками, повалили на пол и, выкрутив руки за спину, ловко и быстро надели наручники и, без всяких объяснений, поволокли обратно по знакомому коридору в ненавистную серую, сырую камеру, без воздуха и цвета.
– Я не хочу, я не могу, – болтая головой из стороны в сторону, на одной ноте сумасшедшим, звериным криком, забыв о приличиях, стенал Гарри, который, в сущности, находился в самом начале пути: ему только предстояло испытать бесконечную пытку медленно капающим тюремным временем, до конца понять бедную роскошь бытия, переосмыслить собственное табу.