Служил капитан в войсках береговой артиллерии в славном городе Севастополе. Тогда у него еще не было дочки, а были сыновья – Виктор и Николаша. Мама, бывало, подхватит младшего сыночка, вскинет молодыми ловкими руками прямо в небо глубокое и кружит его. А он хохочет радостно. А она, тоже смеясь, напевает: «Ах, Коля, Николаша, колокольчик голубой»… Коля-Коля-Николаша, где мы встретимся с тобой?..
Любили мальчишки бывать на Микензиевых горах и смотреть оттуда в синее-пресинее Черное море на белые, ярко отражающие солнечный свет, величественные и грозные военные корабли. А может и не только военные, а просто пассажирские или торговые суда – мальчики были еще слишком малы, чтобы разбираться в кораблях. Они просто любили на них смотреть.
А капитан любил Родину, жену, службу и своих матросов. Он был строгим и справедливым командиром и пресекал дедовщину даже в самом безобидном ее проявлении. Матросы уважали его за это и старались не подводить своего командира на разных учениях и смотрах.
Ну разумеется, капитан очень любил своих сыновей. В выходной день он, сменив строгую форму на легкий штатский костюм, надевал на мальчишек белые матроски и бескозырки, брал их за руки и в сопровождении молоденькой стройной жены – а она бережно несла гитару – они направлялись в ближайший парк.
Там они встречали своих друзей и приятно проводили время. Дети бегали, хохотали, иногда падали, вскрикивали и даже, бывало, плакали, но недолго. А взрослые располагались на полянке, накрывали нехитрую скатерть-самобранку и вели задушевные разговоры, то оживляя их смехом с анекдотами да байками, то прерывая задумчивым молчанием под гитарный перебор или любимыми песнями. «Севастопольский вальс, золотые деньки… как же можно забыть мне вас?..»
Как-то вечером капитан сидел за столом в коммунальной кухне (в квартире жили еще две офицерские семьи). Жена старательно перетирала вымытые после ужина вилки-ложки, а он задумчиво водил указательным пальцем по блеклым разводам на влажной клеенке.
- О чем задумался? – откладывая в сторону сомнительно вымытую вилку, спросила жена.
Капитан заглянул в ее карие очи, улыбнулся и тихо произнес:
- А давай родим девочку…
- Что? – ложка мягко выскользнула из рук и, коротко звякнув, шлепнулась на пол.
- У нас два замечательных сына, но так хочется доченьку. Ты будешь шить ей нарядные платья, плести косички и завязывать бантики, а я научу ее играть в шахматы и петь революционные песни.
Жена рассмеялась:
- Ну разве что революционные. Что это тебе взбрело в голову? У нас двое детей, мне и так неловко, когда соседи косятся в мою сторону и перешептываются, мол, какая молоденькая, а уже двоих успела родить. Да и неприлично теперь иметь много детей. Это ж не в деревне, где семеро по лавкам сидят…
- Какая разница? Город, деревня… дети всегда радость. Чем ее больше – тем лучше. А давай, назло всем предрассудкам! Ну очень уж доченьку хочется… - и капитан опустил взгляд, вернувшись к своим разводам, а жена подняла забытую ложку.
- Нет, Миша, я офицерская жена, а не квочка деревенская.
Больше капитан не возвращался к этому разговору. По крайней мере, на кухне. Но когда в офицерской столовой за ужином возникла тема отцов и детей, он поделился своим заветным желанием с друзьями. Тут же посыпались многочисленные советы по поводу безошибочного зачатия. Потому что если опять получится сын, то дочку капитану тогда уж точно не видать. На третьего ребенка он еще надеялся уговорить жену, но на четвертого шансов было – ноль с минусом.
Вскоре выяснилось, что у одного майора есть друг, товарищ которого был знаком с человеком, знающим какую-то хитрую китайскую систему, по которой можно было с точностью рассчитать время зачатия сына или дочки. Не откладывая дело в долгий ящик, капитан, окрыленный надеждой и здоровым молодым любопытством, аккуратно написал все необходимые, а может и больше на всякий случай, данные о родителях на листок, который потом торжественно вручили человеку, знакомому товарища майорского друга.
У-ф-ф… основательная подготовка началась. Самое трудное было впереди – уговорить юную жену. Осада предполагалась длительная, но в победе никто не сомневался. Кроме капитана. Потому как его упрямая супруга и слышать не желала о третьем ребенке. Однако чему суждено случиться, того ни пешком не обойти, ни вплавь не миновать. Жизнь находит управу даже на строптивых женушек.
Случился у капитана сердечный приступ. Была на то причина… Но это другая история. А в нынешней увезла машина скорой помощи молодого офицера в госпиталь на целых три месяца. Половину больничного срока он лежал под строгим запретом на все движения кроме одного – говорить можно было сколь душе угодно. А капитан был шутник, каких мало – не раз приходилось медсестрам спешить в палату, дабы утихомирить взрывы хохота. Но им тоже доставалась порция здорового смеха.
Выписался капитан из госпиталя и подал рапорт об увольнении из вооруженных сил по состоянию здоровья.
Провожали капитанскую семью и грустили моряки, офицеры, Микензиевы горы, корабли на рейде, чайки над волнами, славный город Севастополь, «…золотые деньки, разве можно забыть мне вас…».
Было право у капитана выбрать любой город Советского Союза кроме трех (Москва, Ленинград и Киев), получить квартиру и работу и жить не тужить. Но осталась в деревне большая семья без хозяина – шестеро младших братьев и сестер, мать-вдова, да бабка-сиротинка (трое мужей было у нее и четверо детей – все умерли, последнего – отца капитанского, недавно схоронила. Так и оплакивала потери до конца дней своих – слезы из глаз катились, даже когда улыбалась).
Дома капитан, теперь уже запаса, начал с энтузиазмом осваивать учительство в сельской школе и строительство собственного дома. Со временем энтузиазм поутих, и капитан опять загрустил:
- Эх, - вздохнул он, глядя на мальчишек, которые пыхтели на развесистой яблоне, пытаясь забраться повыше, - была бы доченька, сидела бы сейчас у меня на коленях и мы бы с ней…
- Пели революционные песни, - закончила жена, развешивая белье на веревке.
- Да, - задумчиво согласился капитан и, помолчав минутку, поведал ей одну историю. – Извини, не рассказал тебе раньше, не хотел волновать. Дело было в Чернигове. Помнишь, нас послали в командировку? Познакомились мы с девушками (нахмурились черные брови капитанской жены), да нет, среди нас только я женатый был, парни погулять захотели, ну и я за компанию. Идем значит мы по аллее, я с другом впереди, лейтенанты с девушками сзади, вдруг резкий толчок в спину, я отлетаю метра на полтора, хорошо успел за ограду ухватиться. В голове пронеслось: «Пошутить кто-то решил, да неудачно…», разворачиваюсь с намерением разобраться с шутником по всей строгости и … - лежит на земле лейтенант молодой, а из-под него темное пятно ползет… девушки закричали, друг бросился к ближайшему телефону, а я стою и смотрю на лежащего офицера в полной растерянности. Губы его кривятся от боли, а глаза улыбаются… Оказывается, меня в тот вечер проспорили. Да-да, была у блатных такая мода развлекаться – играли в карты на офицеров советской армии. Карта пала на меня… ну то есть заскорузлый палец выигравшей сволочи указал на меня. И когда нож мелькнул у моей спины, лейтенант успел его заметить, броском оттолкнул меня, а сам подставился. – Капитан замолчал, напряженно глядя в даль прошлого, и взгляд его дрогнул…
Жена забыла о белье. Широко открытыми глазами она смотрела на мужа, ладонь была прижата ко рту, будто крик удержать хотела:
- Что же дальше? Он хоть живой?
- Да живой, ты его знаешь – Алексей, на проводах у нас лихо танцевал… А дальше его забрали в госпиталь, ранение было, к счастью, не глубокое и он скоро выздоровел. Когда я сидел у его постели, благодарил за спасенную жизнь и спрашивал: «что ж мне для тебя сделать? Чего ты хочешь?» – он улыбнулся и сказал: «хочу, чтобы у вас родилась дочка, расскажешь ей потом обо мне», - и подмигнул, а я пообещал. Вот такая история! – бывший капитан требовательно смотрел на жену.
- Ну ничего себе история… почему ты раньше не рассказал? – она укоризненно наклонила голову, потом вздохнула, - ну что ж, теперь можно и дочку, в деревне не будет стыдно…
А через девять месяцев распахнулась дверь в деревенской чайной и полетела сотенная на прилавок:
- Угощаю всех! У меня дочка родилась – выпейте за ее здоровье! Эх! Шелковые пеленки куплю…
Вот так я и появилась на этом свете. Спасибо, папа.
…В палате душно. Давит запах хлорки, медикаментов, измученной операцией и жарой плоти, страхом и обреченностью онкологии…
Желтое, без единой кровинки, лицо на серой подушке неподвижно и безжизненно. Будто воском залеплено, и на этом воске глубокими морщинами прорезана печать приговора…
Я смотрю на это лицо и хочется плакать. Но хирург уверил, что операция прошла удачно и всё будет хорошо…
Я касаюсь неподвижных холодных рук, думаю, как бы укрыть их, но боюсь нарушить что-то – тело увито силиконовыми трубками – боюсь разбудить, сделать больно. Всё, что я могу – смачивать водой ватку и прикладывать к сухим синеватым губам.
Я жду, когда отец очнется, но все же вздрагиваю от хриплого слабого стона. Он открывает глаза, смотрит на меня еще не вполне вернувшимся из забытья взглядом и четко произносит:
- А ты что сидишь здесь? Ну-ка иди домой… - и опять проваливается в сон.
Привезли только что прооперированного больного, сгрузили на соседнюю кровать. Медсестра настроила капельницу, поправила трубки.
- Присматривайте и за ним, раз уж вы здесь.
Жара спадает, солнце незаметно катится в правый угол приоткрытого окна, из которого едва ощутимый сквозняк скользит в палату, разбавляя удручающую атмосферу свежестью заоконной свободы.
Отец вздыхает, качнув седой головой. Несколько секунд смотрит на меня уже почти осмысленным взглядом.
- Доча, ты чего здесь сидишь? Шла бы домой, а? Тебе отдохнуть пора, - бормочет мягко и опять засыпает.
Я улыбаюсь, вытираю слезы и прикладываю ватку к его иссушенным губам. «Ничего, товарищ капитан, нет, уже давно майор запаса – прорвемся. Ты только держись, не сдавайся. Мы еще споем с тобой революционные песни…»