Идиотке мечтать опасно. Часть 1 Жанна

Ила Опалова
                Ила Опалова

ИДИОТКЕ
мечтать опасно.


Все совпадения с реальными событиями и лицами  случайны.

                2 ноября 1988 года, среда

          Сверху раздались крики. Четыре соседки, судачившие у подъезда десятиэтажного дома, подняли головы. На фоне облачного неба, на краю крыши стояла человеческая фигура, то ли одетая в плащ, то ли завернутая в накидку. Женщины вскрикнули, ахнули и испуганно примолкли.  То, что приняли за накидку, оказалось длинными волосами. На краю крыши, спиной к пропасти, стояла девушка! Ветер поднял вверх и махом уронил ее распущенные волосы.
         Одна из соседок охнула, сцепив в волнении руки.
         - Сколько звонила  в ЖЭК – толку никакого – все равно дети по крыше бегают! – возмутилась другая женщина.
         - Ну и шутят нынче! – пробормотала третья, имеющая взрослую дочь.
         - Да это ж что такое!? –  воскликнула четвертая. – Девчонка же упадет!
         И, словно подтверждая ее слова, девушка, широко раскинув руки в стороны, стала падать. Так, в предвкушении мягкого удовольствия, падают спиной на пышную перину или вспенившийся свежевыпавшим снегом сугроб. Будто из рукава фокусника, откуда-то сверху посыпались и закружились какие-то карточки.
        - Господи, столкнули! – взвизгнула первая женщина. - Нужно вызвать милицию, пусть поймает тех, кто на крыше!
        - Самоубийца! – с ужасом прошептала другая женщина.
        - Доигралась! –  осуждающе и без жалости сказала третья.
        - Надо "скорую" вызывать! – запаниковала четвертая, ринувшись в подъезд.
        Тело девушки с глухим стуком упало на ветвистое дерево. Но несчастная даже не простонала, а женщины вскрикнули. Раздался треск, и дерево раскололось. Крепкое и красивое с виду, оно оказалось гнилым и пустым внутри. Его отколовшаяся половина вместе с телом девушки шумно рухнула на землю.
        Женщины поспешно, и в то же время осторожно, чтобы не поцарапаться и не сделать затяжек на одежде, отклоняя тополиные ветки, приблизились к несчастной.
        Девушка неестественно лежала, как сломанная кукла. Нога была вывернута, рука плетью повисла среди веток. Но девушка была жива. Ее широко распахнутые глаза были более синими, чем осеннее небо. На лице застыло выражение обиды, которое было бы забавным в другой ситуации. Словно маленькой девочке отказали в обещанном мороженом. При взгляде  на ее по-детски надутые пухлые губы у женщин перехватило дыхание. Вдруг, криво ухмыльнувшись, девушка пробормотала:
        - Ну, вот, домечталась... идиотка... Понакрылось... все... медным тазом...
Выражение обиды исчезло. Болезненная судорога прошла по телу и исказила лицо.
Вокруг быстро собирались люди. Две запыхавшиеся молодые женщины, раздвинув тополиные ветки, опустились на колени около лежащей девушки.
         В воздухе ветер кружил, словно играя, разноцветные бумажки. Одна из них опустилась на тело. Это была игральная карта пиковый валет.
         - Карты! – ахнул кто-то. – Поди проигралась.
         - Или проиграли...
         - Чему в школе учат!
         - Ага! Тройка, семерка, туз...
         Из подъезда выскользнуло несколько подростков, не задержавшись около растущей  толпы, они поспешили прочь.
         Откуда-то появился мужчина с телекамерой. Он жадно и радостно стремился все заснять.
        - А с чего это она с крыши сиганула? Из-за какого-нибудь мальчишки? - спросил он молодую  женщину, стоящую на коленях возле упавшей. - Вот, дурочка! Все у них любовь…
После тихого бормотания девушка потеряла сознание. Она умерла до приезда скорой помощи.


                20.10.1988 года,  четверг

          Дина Захаровна,  хрупкая учительница английского языка, парторг школы, заболела. Едва проснувшись, она почувствовала, как болит голова и неприятно царапает в горле. На нее навалилась чудовищная лень: хотелось лежать в постели и ни о чем не думать.
  В ее медицинской карте врач  запишет: температура 38,7, боли в горле, зев гипертрофирован.
         Но Дина Захаровна, наглотавшись таблеток, все-таки провела уроки, отсидела очередь в кабинет врача, потом стояла, кутаясь в широкое клетчатое пальто, у окошечка на первом этаже поликлиники, где ей выдали больничный лист. Она сложила вчетверо хрусткий голубой листок и, поленившись открыть сумку, вместе с паспортом сунула его в глубокий карман.
        По дороге домой машинально зашла в магазин, встала в очередь за колбасой. Людей было немного: человек десять. Нет худа без добра: у нее хоть появилась возможность отоварить талоны. Если бы до конца месяца она  их не использовала, талоны на следующий месяц стали бы недействительны. У нее часто пропадали талоны: то не завозили мясопродукты, то к ее приходу прилавки были уже пустые. Чаще у нее просто не было времени идти в магазин, тем более стоять там в очереди.
Дина Захаровна вошла в свой подъезд в семь часов вечера.


                21.10.1988 года,  пятница

        Павел Петрович Усольцев  после ухода на пенсию поселился в садовом коттедже, который отстроил несколько лет назад. Его участок находился на краю садового кооператива и граничил с лесом. За продуктами он ходил в ближнюю деревню, каждый день бродил по лесу, собирая валежник. Ему нравились покой и безлюдье.
          Этот день был днем рождения его дочери, которая со своей семьей жила на далекой Украине. Павлу Петровичу было грустно, он несколько лет не видел ее и сейчас вспоминал, каким забавным и ласковым ребенком она была когда-то.
          Он вел рядом с собой велосипед, к багажнику которого были прикручены сумки с нехитрыми продуктами: хлебом, солью, крупой. Павел Петрович поежился: холодает. Чуть пьянил воздух, чистый, вкусный с пряным запахом умирающей природы. Осень. Павел Петрович обратил внимание, насколько прозрачнее стал лес – вон и шоссе видно.
         С трассы съехала легковушка вишневого цвета и запетляла по лесной дороге. Он сумел определить даже модель «жигулей». Семерка.
         Павел Петрович проводил взглядом свернувшую недалеко от него машину и двинулся дальше.
         Через километра три он вновь увидел вишневый цвет машины и пламя костра.
         «Чудаки! Пикник у них что ли?» - усмехнулся Усольцев. Он подошел поближе.
         У костра было трое. Спиной к нему стояла женщина в сине-сером клетчатом пальто и сером вязаном берете. Двое мужчин торопливо бросали в костер ветки, сучья, полешки дров. Сзади Павел Петрович услышал шаги, что-то упало. Он было обернулся, но в глазах все вспыхнуло, и он потерял сознание.
        Очнулся Павел Петрович от холода, лежа на боку, и сразу стал задыхаться. Что-то давило на него сверху, что-то упиралось в спину. Но самым неприятным было то, что на лице он ощутил то ли землю, то ли песок. С трудом пошевелил рукой, она тоже оказалась чем-то прижатой. Он заворочался и, закашливаясь от попавшей в рот земли, преодолевая резь в засыпанных глазах, стал тяжело приподниматься.
         Павел Петрович не смог бы сказать, сколько времени он, покачиваясь и падая вновь и вновь, выбирался из-под земли и поваленного дерева. Долго сидел потом на холодной земле, размазывая грязные слезы, пока снова не стал видеть воспалившимися глазами.
         Вечерело. Пахло прелой землей, дымом. Он поднялся, огляделся.  Вот куда его бросили: в небольшую ложбинку, потом присыпали землей и привалили сверху сухим деревом.
         Где же его велосипед? Он медленно пошел. А вот и большая куча золы, оставшаяся от костра, везде валяется печеная грязная картошка. Из-под золы сочился противно пахнущий дым. Неужели там что-то тлеет? Ведь ветер может раздуть огонь.
         Павел Петрович взял лежащую в стороне толстую ветку и хотел поворошить ею золу, но палка ткнулась во что-то твердое. Он стал было разгребать кучу, но сразу бросил это занятие: среди золы и полусгоревших веток он с ужасом увидел обгоревшую человеческую ногу.

                27.10.1988 года,  четверг

          Баба Даша отечными пальцами окунула кусочек сахара в янтарный приятно горячий чай и, не спеша, вприкуску, стала тянуть его из блюдца, поглядывая в окошко и вздыхая, что все нынче не так: раньше от чая дух шел на всю комнату, и сахар был слаще, и девки были куда как скромнее…
          Тут она вытянула шею: у подъезда остановилась зеленая милицейская машина, из которой выскочили два, словно одинаковых, молодых милиционера. Впрочем, для бабы Даши все были молодыми, а молодые для старых людей кажутся словно на одно лицо. Затем она услышала голоса в подъезде и, оставив чай, прихватив с холодильника очки, переваливаясь на больных ногах, подошла к двери и приникла к глазку.
Милиционеры звонили в квартиру 33, что была напротив, и переговаривались.
Припекаемая любопытством, баба Даша приоткрыла дверь, и тут же перед ней оказался чернявый милиционерик, у него под мышкой была зажата папка. Она хотела было прикрыть дверь, но не тут-то было.
            - Старший лейтенант Ершов Алексей Владимирович! – представился он и протянул удостоверение. - Соседку из тридцать третьей квартиры не видели?
Он впечатал свой ботинок между дверью и косяком, пресекая все попытки закрыть дверь.
Но Баба Даша уже раздумала закрывать дверь. С возрастом она стала любопытнее, возможно, от того, что жизнь ее потекла слишком однообразно. Она близоруко приблизила глаза к удостоверению и не спеша ответила:
      - Севодни не видала, а што случилось?
      - А когда видели? - не обращая внимания на вопрос, продолжал интересоваться старший лейтенант Ершов.
      - Вроде, вчерась видала, - ответила баба Даша и опять спросила: - А што случилось-то?
      - А кто проживает в тридцать третьей квартире?
      - Учительша. Одна. Динка.
      - Апаликова Дина Захаровна?
      - Ага. А што случилось-то?
            Баба Даша осмелела, она с живостью оглядывала казенных людей. Второй милиционер, оказавшийся на близком расстоянии совсем непохожим на своего товарища, полный, рыжеватый с невидными бровями, продолжал звонить и стучать в тридцать третью квартиру.
- Сегодня незнакомых людей не видели? Может с сумками  выходили, на машину что-то грузили?
      - Нет, не видала.
      - К учительнице никто не заходил? Может, выходил кто?
Баба Даша поджала губы:
      - Я ей не караульщица. Вы ее спросите.
      -   Так вот нет ее, - неожиданно улыбнулся милиционер и   развел руками.
       - Так поди в школе… Ан и нет, болеет она. Вчерась у нее ученик в дверях стоял. Она с ним разговаривала. Ничего не слышно. Он только и повторял: «Выздоравливайте, Дина Захаровна!».
        - Сколько лет мальчику? Примерно, конечно…
        - Кто его знает! Он ростом с тебя будет, - баба Даша оценивающе   оглядела милиционера, - а может ниже… Да, пониже.  А может, нет. Нет, точно, ниже!
       -Лицо видели?
       -Учительши?
       -Нет, ученика.
          -  Дак они как нонче ходят? Шапку до бровей, воротник подымут, лицо опустют. Што тут углядишь?
- Ясно.
- Да што тебе ясно? – вдруг агрессивно заговорила баба Даша. - Порядка нет, а ему ясно! – и зашептала: - Соседка со второго этажа собаке кусок колбасы отдала! Я самолично видела! Я такой кусок по талонам на месяц получаю, а она – собаке! Вот это што такое?
- Что? – спросил удивленный милиционер, а про себя подумал: «Выжила из ума».
- Што-што? – передразнила его старуха. – Воруют! Разве стали бы уличную собаку колбасой кормить? Значит столько украли, что и съесть не могут! Это даже я, старая, понимаю! А он «што?»!
        Наверху щелкнула дверь, и раздались быстрые, почти невесомые шаги. Оба милиционера враз повернулись к лестнице. Лейтенант Ершов невольно присвистнул: так хороша была девушка, сбегающая вниз. И одета она была классно: тоненькая с виду курточка из блестящего латекса бежевого цвета, узкая синяя юбка, выше колен, пуховый шарф паутинкой и плотно обтягивающие узкие кисти рук лайковые бежевые перчатки. Светлая коса, перехваченная на голове эффектной заколкой, тяжелой петлей спускалась вдоль шеи между лопаток, горделиво оттягивая голову назад.
      - Постойте, постойте, - преградил он ей путь, вмиг забыв про бабу Дашу, - у нас к вам несколько вопросов.
       Девушка равнодушно скользнула синим взглядом по лицу милиционера и сказала чистым, как колокольчик, голосом:
       - Извините, но я спешу. Опаздываю на урок, - и, повернувшись к старушке, приветливо произнесла: - Здравствуйте, баба Даша!
       - Здравствуй-здравствуй, - хмуро пробурчала та.
       - Ишь, какие мы церемонные: извините, я спешу, - передразнил девушку рыжеватый, обиженный тем, что красавица-школьница на него и не взглянула, он перестал колотить в дверь и рявкнул девушке:  – Отвечай на вопросы! В школе скажешь, что опоздала из-за допроса в милиции. Надо, мы тебе повестку выпишем, так сказать, оправдательный документ. Проживаешь в этом доме? - он намеренно стал девушке тыкать, чтобы показать, что она для него девчонка-пигалица, соплюха, которая не доросла еще до уважительного «вы».
       - Да. В квартире 36, - ровно ответила девушка, ничем не выдав своей обиды на грубую милицейскую бесцеремонность.
Ершов же  достал из папки бумаги и стал записывать, спрашивая:
       - Фамилия, имя, отчество?
       - Рысина.  Жанна Антоновна.
       - Год рождения?
       - 1972.
       - С кем проживаете?
       - С мамой.
       - Соседку из 33 квартиры знаете?
       - Конечно. Это моя учительница английского языка. Дина Захаровна.
       - Да, неужели! – удивился чернявый. – Не завидую: это ж всегда под контролем. И дома, и в школе. Может, она еще и классный руководитель?
       - Да, - так же ровно ответила девушка. - Дина Захаровна – мой классный руководитель.
       - Сегодня вы видели гражданку Апаликову?
       - Нет.
       - А может, видели людей, которые выносили вещи?
       - Нет.
       - Но наверняка слышали? Ваша квартира находится ведь этажом выше? Над квартирой Апаликовой?
       - Да.
       - И акустика у вас, как везде в таких домах: каждый шаг слышен?
       - Да, наверное. Но я ничего не слышала.
       - Совсем ничего? – недоверчиво переспросил милиционер.
       - Ничего, - покачала головой девушка и добавила: - Вообще-то у меня музыка играла.
       - Ясно. Можешь идти.
          И, проследив взглядом за выходящей из подъезда девушкой,  повернулся к рыжеватому товарищу:
      - Ну, что, Серега? Ложный вызов, - и, не удержавшись, сказал: -  А девчонка-то какова? Картина!

                Жанна
 
        Мама назвала дочку в честь Жанны д’Арк, веря, что это редкое и стильное имя поможет  стать ее девочке победительницей. Победительницей в главной битве каждого человека, название которой - жизнь. О Боге родители не говорили. В стране господствовал атеизм. Не веруя в Бога, люди верили в приметы, сны, в судьбу, но все это было уродливой подменой Бога.
       Как и большинство граждан советской страны, родители Жанны занимались сведением концов с концами и добыванием дефицита. Существование дефицита добавляло перчик в пресное  существование: жизнь становилась вкуснее. Какой радостью было для красивой женщины надеть польскую кофточку, югославские босоножки и идти, обливаемой солнечными лучами и завистливыми взглядами! Какой удачей было достать индийский свитер или финский шампунь!
       Если сначала в разряд дефицитных входили красивые вещи импортного производства и редкие продукты, то потом дефицитом стали обычные вещи: детские носки, белье, женские колготы, шкафы и кровати – почти все. И добывание дефицита становилось смыслом жизни, а не только символом удачливости. Мама Жанны долго ходила в приподнятом настроении, когда удавалось приобрести что-нибудь, не лежащее на полках магазинов. У них, у первых из знакомых, появился большой цветной телевизор, и девочка знала, какого цвета платье у героини фильма «Ирония судьбы или с легким паром». Деньги и дефицитные вещи – вот то, о чем едва ли не ежедневно говорили  родители. И мать, и отец у Жанны работали, поэтому девочку рано отдали в ясли, а потом в детский сад.
         Жанна ненавидела детский сад. Красивого ребенка невзлюбили воспитательницы, потому что их собственные дети не были столь миловидны. Няни вслух при детях обсуждали маму Жанны, ее платье и туфли. Девочки завистливо смотрели на Жанну и дразнили «выбражулей», а мальчики называли ее невестой. Однажды, самый большой в группе воспитанник Максимка сказал Жанне, что, когда он вырастет, она станет его женой. Девочка, сердито посмотрев на Максимку, сказала : «Никогда!». Тогда он столкнул Жанну с горки. Девочка упала с высоты полутора метров и стукнулась головой о ледышку. Потекла кровь. Мама принесла ее домой с перевязанной головой, долго ходила по комнате, кусая губы. Потом достала большую книгу с картинками и стала рассказывать дочке о Жанне д’Арк, которая победила армию и освободила город. Эта маленькая девушка сумела сделать то, что было не под силу взрослым сильным дядям. 
        Шрам после падения остался у Жанны на всю ее короткую жизнь.
Девочку забрали из детского сада. А к ним домой  приехала с Поволжья мамина бабушка, в платке, фартуке и с двумя большими узлами. Она и стала водиться с Жанной.
        Старая бабушка расчесывала девочке льняные волосы и удивленно говорила:
       - Какая ты у меня красавица! Чисто, репеек! Я тоже была красива… Из-за меня Ефимка Лукин стрелялся. А Матвей Морозов хотел повеситься. Я ведь как ходила? По одной половице пройду – на вторую не наступлю. Вся деревня завидовала моей походке!
       И она демонстрировала своей правнучке еще сохранившийся быстрый прямой шаг. А потом Жанна старалась идти так же ровно. Бабушка смотрела со стороны и учила:
      - Ты словно ленту протяни вдаль под ногами, по ней и ступай. Ножка за ножкой, ножка за ножкой. И голову прямо держи. Не смотри на меня, это я от работы сгорбилась. А в молодости была прямая, как струночка. И волосы  у меня были богатые… Коса - толщиной с руку! А сейчас вот - с палец… Всю силу растеряла,  - и бабушка покорно вздыхала.
       Девочка смотрела, как бабушка любовно смазывает репейным маслом свои темные, но больше седые волосы, расчесывает их и собирает в узелок. А та тихим голосом ей рассказывала о прежней жизни: об изверге Сталине, из-за которого вся деревня землю ела, потому что при нем все у крестьян забирали, о первом муже, который погиб в болотах в первую войну, о втором, сгинувшем в лагерях за любовь к Есенину, и о третьем, молодом Петечке, погибшем в финскую.
       А потом бабушка доставала Евангелие – старую книжку без картинок со странными буквами и начинала читать про разбойника-убийцу и Марию-Магдалину, которых простил Бог. Вечером, уже при выключенном свете, бабушка рассказывала ей сказку про Финиста Ясна Сокола, о том, как обманули завистливые сестры свою младшую сестреночку, и как той пришлось сносить семь пар железных башмаков в поисках счастья. И в воображении видела девочка Жанну д’Арк в железных доспехах, а у Финиста был вид молодого кудрявого Петечки, которого так любила бабушка.
        У бабушки было очень красивое платье из штапеля с букетиками белых цветочков на синем поле. Оно было длинное, как у королевы, и украшено оборками и белым кружевным воротничком. Жанне нравилось, когда бабушка надевала это платье, она словно превращалась в прекрасную добрую волшебницу.  Бабушка  называла это платье «смертным» и удовлетворенно говорила:
        - Когда я умру, меня оденут в смертное. Тапочки будут тоже синие, а платок белый. Вот так и буду лежать в гробу. Перед людьми не стыдно. И перед Богом.
        - Краси-и-и-вая! – восхищенно тянула Жанна.
        - Да, - соглашалась бабушка. – Красивое платье, я его шила сама, на руках…И оно новое, как полагается. Вам не придется тратиться.
        - Бабушка, а ты не боишься попасть в гроб, под землю? - с замиранием сердца от страха шептала Жанна.
       - А чего бояться? – рассудительно отвечала бабушка. – Я и так зажилась на свете. Ты же у меня младшая правнучка, а есть и постарше - двадцатилетние.  Я там Петечку встречу. И доченьку свою Маню - твою бабушку. Да, всех. У меня там много родных…
       - Под землей? – с ужасом и удивлением допытывалась Жанна. Кто бы мог подумать, что под землей живет так много людей! Они наверное в гости ходят и чай пьют…
       - На небе, - поправила девочку бабушка. – Я умру, а душа моя, как голубок, вспорхнет в небо. Там я всех и встречу.
       - А как они на небе? -  не могла успокоиться девочка.
       - Как ангелы, - отвечала бабушка. – Я Манечку видела на облаке. Сижу в поле – мы картошку в тот день пололи – глянь, а по небу  облако плывет, а на нем - Маня: лицо ее, глаза… Вся белая, как снег…Смотрит на меня…
       - А от чего она умерла?
       - Плохие люди убили, - и у старушки побежали по морщинкам мелкие слезы.
        Присутствие бабушки быстро стало раздражать родителей. Она все делала не так: не чисто мыла посуду, повсюду сушила сухари и складывала их в мешки, которые рядком стояли у окна.
        - Бабушка, а зачем нам столько сухарей? – спрашивала Жанна.
        - Это что б голода не знать. Сухари лишними не бывают. Они все могут заменить: и конфетку, и мясо. Окуни сухари в сироп – к чаю лучше пряника, а брось их в суп с лучком – и без мяса вкусно…
         Она плохо спала ночью, недослышивала и научила Жанну читать молитву «Отче наш», что возмущало внучку-атеистку. Но мама Жанны надеялась, что со временем дочка забудет эти глупости. 
        Отец Жанны был особенно недоволен тем, что бабушка жены поселилась у них в квартире. «Всегда думал, что мне повезло: жена есть, а тещи нет. А тут приехала не просто теща, а теща в квадрате», - без улыбки шутил  он.
        Потом Жанна пошла в школу, и бабушка стала совсем не нужна. Однажды Жанна пришла домой после уроков и увидела, что  у подъезда на лавочке сидит бабушка, рядом лежат узлы, с которыми она когда-то появилась в их доме. Увидев правнучку, она всплеснула руками:
        - Слава тебе, Господи, дождалась! Красавица моя, умница…
        Она прижала Жанну к себе и шептала молитву. Подъехала машина «такси», а из подъезда вышла мама Жанны и строго сказала дочке:
        - Марш, домой!
        И стала складывать бабушкины  узлы в машину.
        - Бабушка, не уезжай! – отчаянно заплакала Жанна, вцепившись ей в фартук.
        Та дрожащей рукой погладила девочку по волосам, поцеловала, мелко перекрестила ее несколько раз и тяжело, неловко села в машину, сказав:
        - Я к сыночку еду, к старшенькому, к Мишаньке. Старенький он стал, болеет. Зовет меня… А ты молитву-то не забывай творить.
        После отъезда бабушки на кухне остались мешки с сухарями и бутылочка с репейным маслом.
        К вечеру у Жанны поднялась температура, и две недели она не поднималась с постели.
        Потом девочка успокоилась, и когда через два года пришла телеграмма о том, что бабушка умерла, она даже не заплакала. У нее появились свои интересы: она легко и с увлечением училась, ходила в танцевальную студию, а бабушкины молитвы, как и хотела мама, были забыты.
        Родители на похороны не поехали: нужно было зарабатывать. Мама работала во второразрядной гостинице администратором, отец ездил в дальние рейсы. В доме продолжались разговоры о деньгах: родители копили на автомобиль. Экономили на всем: на одежде, которой и так было мало, на продуктах. Потом, зашив в пояс чек на предъявителя, отец уехал в Брест за машиной и пропал. Жанна и ее мама остались одни. Мама перешла администратором в ресторан, который был при гостинице. И у них, наконец, не стало проблем с едой.
        Когда Жанне исполнилось четырнадцать лет, с ней стали заговаривать взрослые мужчины. В шестнадцать она стала настолько хороша, что никто не мог оставаться равнодушным при встрече с ней. Но Жанна, казалось, не замечает восхищенно-удивленные взгляды. Ей не нужны соседские мальчишки или мужчины-неудачники.
       Потому что у нее своя великая цель: Жанна решила стать актрисой. Только так можно завоевать мир - стать звездой Голливуда, раз уж она не родилась английской принцессой. Звезды Голливуда носили королевские бриллианты, ездили на «Феррари», жили во дворцах и плавали на яхтах, стоимостью в миллионы долларов. Их боготворил весь мир. Это была сказочная жизнь. Жанна прочитала, что самой красивой женщиной двадцатого века признана Мерлин Монро. Но она, Жанна, не хуже. У нее тоже тонкая талия и красивые ноги. А самое главное, у нее потрясающе легкая, пластичная походка. У самой Жанны иногда перехватывало дыхание от восхищения, когда она неожиданно видела себя в зеркальной витрине. Не зря она столько лет занималась в танцевальной студии. Когда Жанна перестала приходить на занятия, руководитель студии собственной персоной пожаловал к ним домой, надеясь уговорить девочку не бросать танцы. Но Жанна была непоколебима: она записалась в театральный кружок.
        Жанна не особо гордилась своей красотой. Она понимала, что есть девочки, которые по внешним данным не хуже ее. Жанна гордилась своим умом. Она сознавала, что сама сделала из себя сногсшибательную красавицу.
        Девочка не забыла наставления бабушки относительно красоты и продолжала старательно смазывать свои волосы репейным маслом.  Позже она придумала свою смесь из сока репейных корней и оливкового масла, которое, по ее просьбе, сумела достать в своем ресторане мама. В отличие от подсолнечного, оливковое масло не утяжеляло волосы и не делало их жирными. Волосы сияли, легко расчесывались и выглядели шелковыми. Жанна ополаскивала их настоем луковой шелухи и черного чая, и пряди заиграли янтарными бликами.
        В летние каникулы девушка записалась на курсы визажистов и научилась так оттенять свои глаза, что они становились еще синее и больше. Скулы она подчеркивала темной пудрой и добавляла пухлость и нежную румяность красивым губам. Умелый макияж был незаметен, но красивое личико преображалось в прекрасный лик.
        Так Жанна поняла, что красота неотделима от больших денег. Они нужны для качественной косметики, красивой одежды, для ухода за кожей и фигурой.
        Помимо красоты и ума, Жанна чувствовала в себе талант: ей верили всегда. Девочка могла легко, только по желанию, как горько заплакать, так и заразительно рассмеяться. Жанна решила поступать во ВГИК.
        Так и выстроила она свою будущую жизнь: ВГИК – съемки в кино, игра в театре – зарубежные гастроли – Голливуд – мир у ног. И тут можно пойти на все. Мерлин Монро, например, фотографировалась голой. О том, как закончила свою жизнь самая красивая актриса Голливуда, Жанна не хотела думать. Они там от сытости и денег с ума сходят, а она не сойдет, потому что знает, что такое сухари и безденежье.
        Конечно, существовал еще железный занавес, но жизнь в стране стала меняться. Жанна вырвется  и за ценой не постоит.

Продолжение следует