Белесый, словно разбавленное водой молоко, туман был везде. Сверху, снизу, на многие километры в стороны – все было в облаках. Вертолет попал в зону низкой облачности почти сразу после взлета. Бойцы о чем-то переговаривались, а капитан Муромцев сидел тихонько в углу и прислушивался к ровному гулу турбин. В вертолете Николай всегда испытывал странное чувство неуверенности, незащищенности. Нет, высоты он не боялся – иначе какой он к черту десантник? Однако и полностью доверять свою жизнь крошечной коробке из металла и пластика, которая в случае несчастья станет им всем братской могилой, он все же не мог, не смотря на мастерство пилотов и молодость вертушки, которая год как вышла из ангара завода. Пилоты рассказывали, что это самое счастливое время для обслуживающих технику механиков – детские болезни уже все вылечили, а до старческих было еще далеко.
Что самое интересное, в самолетах все было по-другому. В огромном чреве семьдесят шестого «Илюшена» Николай чувствовал себя как дома, причем независимо от того, что творилось за обшивкой самолета. Ему до глубины души нравилась эта машина – красивая, гордая, мощная. Не зря же этот самолет стал вторым по численности крупным военно-транспортным самолетом в мире, сразу после американского «Геркулеса». А еще ему нравилось прозвище этого самолета – «Улыбайка» — данное ему за характерное остекление кабины. Будь Николай аниматором, которому дали задание нарисовать Ил-76 в виде персонажа мультфильма, то он бы изобразил эдакого простоватого, но крепко сбитого, широко улыбающегося мужичка с громадными ручищами-крыльями и мускулами двигателей.
Туман и не думал исчезать. Николаю вдруг вспомнился фильм «Лангольеры». Потерянные вне пространства и времени. Пилотам проще – у них хотя бы есть приборы, по которым можно ориентироваться, а в десантном отсеке только иллюминаторы. Только не видно в них ни черта.
До точки высадки было еще двадцать минут лета, и капитан попробовал отвлечь себя размышлениями. Много разных мыслей лезло в голову, но все были какие-то слишком обыденные. Например, что в доме заканчивается хлеб, надо купить. И форму погладить не мешало бы. А еще он вспомнил, что забыл вытащить белье из стиральной машины, и то, наверное, уже «скисло». Нет, не о том надо думать перед боевым заданием. А о чем? К сожалению, а может и к счастью – Николай не знал. Тогда он здраво рассудил, что лучше всего думать о самом прекрасном на Земле, о женщинах. Раз все мужские разговоры, так или иначе, сводятся к обсуждению второй половины человечества, то почему бы не подумать об этом сейчас? Как говорил его отец – «сильный пол является слабым полом, в виду слабости сильного пола к слабому полу». Поразмышляв еще пару мгновений над этой фразой, капитан принялся вспоминать свое недавнее свидание с Машей – чудесной русоволосой девушкой, с огромными голубыми глазами. Познакомились они с ней три месяца назад в Мурманске, когда Николай чуть не с пеной у рта доказывал сослуживцу, что на севере красивых женщин нет. Мол, все самое лучшее досталось Краснодару и Ростову, кое-что перепало Москве с Питером, а за полярным кругом никого не осталось. Проходящая мимо Маша, услышав этот разговор, остановилась и сказала им с улыбкой — «Враки все это, не такая уж я и страшная, до ростовчанки далеко, а вот за москвичку сойду». Николай тогда густо покраснел, и ему пришлось брать свои слова назад, а для окончательного примирения он предложил девушке скушать, как он коряво от волнения выразился, по «мороженому мира». День был жаркий, и она согласилась. С тех пор, как только у Николая выдавался свободный день – он ехал в Мурманск, где они часами общались с Машей. Смотрели новинки мирового кинопроката в «Мурманске», сидели в кафешках, а как-то раз даже побывали в музее Северного Флота – они прогуливались по Росте после киносеанса в «Авроре», начался дождь, а зонта ни у Николая, ни у Маши не оказалось. И ближайшим домом, под козырек которого они спрятались, оказался именно музей.
Почему-то вспомнился Тимка. Поразмышляв, Николай пришел к выводу, что он обязательно должен понравиться Маше.
— Товарищ капитан! – обратился вдруг к нему один из сержантов. – Как думаете, может повезет? Может из-за облаков нас не сразу заметят?
— Не знаю, Гриш, — стараясь перекричать шум турбин, отвечал ему капитан. – Петров, как высадился, доложил, что над аэродромом периодически небо все же видно.
Строго говоря, им пока что везло. Взвод, отправленный на разведку, так же доложил, что на аэродроме все чисто, значит можно садиться более-менее спокойно. Хотелось бы ему верить, что террористов было мало, и они решили не распылять свои силы. Но на это не стоило надеяться. Скорее всего, террористы просто не успели захватить столь ценный объект из-за заварухи на узле связи. Дорога от аэродрома к «Зевсу», конечно же, заминирована, но так и мы не дураки, по дороге не пойдем.
Из кабины высунулся пилот, и крикнул десантникам:
— Пять минут до точки десантирования! От командования пришло разрешение на посадку, аэродром чист, взвод Петрова оставил там отделение бойцов, чтобы прикрыть вашу высадку.
Вертолет на мгновение выскочил из облаков, и все увидели расстилающееся снизу зеленое море тайги, в котором инородными артефактами резали глаз полоса аэродрома, дорога, здания «Зевса», и огромные прямые просеки, по которым проходили антенны передающего комплекса.
— Да-а, нетухло они тут отстроились! – обронил один из бойцов. Помолчал немного, и с задумчивым видом произнес свою любимую присказку. – Такую страну проебали!
Пилот, громко чертыхнувшись, повел машину на посадку с другой стороны аэродрома, от греха подальше. Хоть разведчики и проверили окрестности, какого-нибудь «духа» с переносным зенитно-ракетным комплексом могли и не заметить. Десантники, тем временем, принялись готовиться к десантированию – еще раз проверили оружие, подтянули крепления амуниции и принялись напяливать каски. При десантировании с парашютом их обычно не надевают, ибо жутко неудобно, а при высадке на аэродром «башню» можно и прикрыть. Так, на всякий случай.
В процессе высадки вертолеты шли вдоль посадочной полосы, едва касаясь ее колесами, а десантники выпрыгивали из черва летающей машины и тут же перекатывались в водоотводную канаву, по счастью сухую из-за жаркой погоды – словить пулю от снайпера, который вполне мог засесть где-то неподалеку, никто не хотел. Разведка разведкой, но проверить все за столь небольшое время они все не могли. Николай отпустил вертушки, чтобы те не отсвечивали, и потом принялся пинать радиста, что тот еще до сих пор не связался с взводом Петрова.
— Ты что ж делаешь-то??? Не мог свою балалайку перед вылетом проверить? Нам же сейчас информация как воздух нужна! Радиотелефонист хренов!
— Товарищ капитан, работало все! Ей-богу! – клялся сержант, прижимая к уху один наушник и сосредоточенно крутя верньеры радиостанции. — О! Поймал сигнал!
— Давай сюда!
Сержант быстро передал наушники и микрофон своему командиру, который на несколько минут отключился от окружающей его реальности, полностью погрузившись в карту, разложенную прямо на земле, и в разговор с командиром разведвзвода. Когда он закончил, часть роты уже ушла в дозор, на усиление отделению из взвода Петрова, благо с ними удалось связаться по «короткой» рации – чтобы не перестреляли друг друга в случае недопонимания. А оставшиеся собрались возле командира и ждали указаний.
— Итак, бойцы! Предстоит трудная задача! Надеюсь, все изучили карту района боевых действий?
— Так точно! – гаркнули десятки луженых глоток.
— По сообщениям от Петрова – количество живой силы противника от тридцати до сорока человек. Откуда их тут столько – хер его знает. Вооружены преимущественно легким стрелковым оружием, но были замечены несколько РПК, держащих под прицелом дорогу и просеки. Дорога, кстати, заминирована, так что халявы не будет, марш-бросок осуществим по сильно пересеченной местности. Делимся на две группы – в первую войдут первый и второй взвод, во вторую – третьей и четвертый. Командиром первой группы буду я, второй – старший лейтенант Маланин. Тихой сапой обходим «Зевс» с двух сторон, с запада и с востока, с юга будет работать взвод Петрова. Как можно тише стараемся снять максимальное количество людей противника до того, как они поймут наш план, так что надеваем ПБС и патроны, соответственно, используем ослабленные. Если кто начнет с глушаком шмалять стандартными – лично заставлю чисть автоматы для всей роты! Гриша, тебе и твоим бойцам особое задание. Смотри сюда. Командиры взводов, тоже давайте сюда. Остальным – вольно.
Муромцев снова раскрыл карту и показал на небольшую постройку на востоке станции.
— Вот здесь вход в бункер, где засели остатки охраны и сотрудники «Зевса». Гриш, тебе с отделением надлежит туда продраться и вытащить их в безопасное место, пока мы там шумим вовсю. Справишься?
— Так точно!
— Отлично. Теперь – с вами разберемся.
Пока капитан объяснял командирам взводов и отделений их боевую задачу бойцы готовились к маршу – кто-то разминался, кто-то прилег, а кто-то и вовсе нагло плевал на дыхалку и курил. Наконец, последние обсуждения были закончены, каждый понял свою задачу, и рота была готова встретиться с врагом лицом к лицу. Но сначала предстоял бешеный марш-бросок через северный лес, полный поваленных деревьев, болот и целых туч мошкары.
— Все, хорош прохлаждаться! Повзводно, стройся! Бегом марш!
Продираться сквозь сильно пересеченную местность с полной боевой выкладкой – занятие не из легких. Но голубой берет – это не просто головной убор. Тот, кто удостоен чести носить их — пожалуй, один из самых сильных и выносливых людей в мире. Элита вооруженных сил. Один только вид солдата в тельняшке и берете может навести страх на любого, кто хотя бы раз видел этих ребят в деле. И это не спроста – усиленные тренировки, час за часом, день за днем, неделя за неделей могут даже из нерадивого солдата срочника сделать того самого универсального солдата, который может хоть с лопаткой на танк пойти. И что самое удивительное – победить.
Николай постоянно держал связь со своей второй группой и взводом Петрова, координируя их действия. Постепенно они приближались к тому рубежу, с которого можно будет начать операцию. До ближайших зданий комплекса, если верить карте, оставалось метров двести. Муромцев сделал небольшую остановку и позвал к себе связиста с ротной радиостанцией за спиной.
— Петров, как слышишь?
— Слышу хорошо. Мы уже на месте. Ждем сигнала к атаке.
— Отлично. Переходим на личные радиостанции, сигнал уже должен быть устойчивым, канал ты знаешь.
— Принято.
Потом он связался с Маланиным, и передал ему тот же приказ.
— Внимание всем! – сказал капитан уже в усик собственной рации. Операцию начинаем через пять минут. В этот момент по плану должны будут десантироваться остальные роты нашего батальона, это послужит отличным отвлекающим маневром. Сигнал к началу атаки – первые раскрывшиеся парашюты.
Спустя несколько минут все они услышали шум турбин, спутать который ни с чем другим было нельзя. Подняв головы, бойцы увидели четыре белоснежных самолета, идущих широким ромбом. Каждый в роте капитана Муромцева прокрутил в голове примерно одну и ту же картину – вот открывается рампа, десантники один за другим подходят к ее краю и… И как только зазвучит ревун надо будет пересилить себя и сделать шаг вперед. Особенно это тяжело первым, которые стоят сразу перед разверзшимся зевом рампы. Остальным попроще, они до последнего момента не видят ничего, кроме парашюта впередистоящего десантника. И только в самый последний миг, еще даже не до конца осознав, что следующий шаг сделаешь уже в пустоту, им открывается вид на бескрайнюю синеву неба. А потом — нереальное ощущение свободного падения! Ветер хлещет в лицо, земля кажется далеко-далеко, а бешеный прилив адреналина к мозгу заставляет кричать, то ли от страха, то ли от невозможной радости. Правда, длится все это недолго, уже через несколько секунд срабатывает система открытия парашюта. Все это сказки, что десанты дергают за кольцо. Во-первых, парашют раскрывается сам, срабатывают автоматические системы, либо по временной задержке, либо по высоте. А во-вторых, если и придется дергать за кольцо – то тут уже вопросы к самому себе, что хреново уложил парашют, и к тому, кто тебя проверял. Да и не кольцо это никакое, а, скорее, рамка.
— Начали!
Абдулло было холодно. Кольский полуостров не назовешь курортом даже летом. Правда и слов таких – курорт, Кольский полуостров – он не знал и не понимал. Да и откуда бы ему их узнать? Последние годы он провел как в каком-то мучительно-вязком сне, который все больше и больше затягивает тебя вглубь, не дает вырваться и здраво мыслить. Да и не хотелось ему мыслить. Его волновало только прожить еще один день, получить еще немного денег, достать какой-нибудь дури, что-нибудь поесть и где-нибудь поспать. Именно так – без всякой определенности. Определенность – это уже размышления, а размышлять Абдулло не нравилось.
Про священный Джихад он уже давно не вспоминал. Да и какой тут к шайтану Джихад… Ох, Аллах всемилостивейший и милосердный… Как же тут холодно!
Как и любой правоверный мусульманин Абдулло ежедневно молился Аллаху, истово прося того не оставить его без милостей. Но Аллах молчал. Может быть, ему было не до жалкого Абдулло, а, может быть, милость ограничивалась тем, что тот был еще жив и относительно цел, в отличие от многих, кто когда-то давным-давно знал маленького чумазого черноволосого мальчишку, каким и был Абдулло больше двадцати лет назад. Многие из них любили вечерами пообсуждать что-то , что он тогда не понимал, но это их не спасло. А ему, вот, повезло.
Сколько Абдулло лет не мог сказать даже он сам. Все в его сознании смешалось в одну большую картинку. Иногда он сам себе казался тринадцатилетним пацаном, а иногда – восьмидесятилетним старцем. В его маленьком мирке, который представляло собой его сознание, из приятного оставались только сны. Сны, в которых он вспоминал свое босоногое, но такое приятное детство. Но даже эта маленькая отдушина для его воспаленного мозга иногда заканчивались кошмаром.
Зеленый сад, солнечные лучи ласково играют сквозь зеленую листву деревьев. Маленький Абдулло шагает рядом с белобородым старцем, Мохаммедом. Это – его дедушка, самый близкий и самый мудрый на свете человек, как ему тогда казалось. В этом саду дед работал всю жизнь, как работал дед его деда, и как в будущем надо будет работать маленькому Абдулло. А пока что он молод и непослушен. Он любит убегать от деда, чтобы тот не заставлял его много работать. Убегал на соседние виноградники, где много часов прятался под толстыми лозами и мощными гроздями, увешанными сочными ягодами в палец взрослого человека толщиной. В такие моменты маленькому Абдулло казалось, что эта тишина и спокойствие распространяются на весь мир.
В их кишлаке мало что менялось. Год шел за годом, сад был все тем же, виноградник тоже, да и Абдулло не сильно менялся, оставаясь все таким же немного нахальным, но все же очень добрым мальчишкой, который, может быть и хотел повзрослеть, но все как-то не получалось. У Абдулло была мать. Звали ее… Как же ее звали?.. Кажется, Фатима. Сейчас уже нельзя сказать уверенно. А отца он помнил еще меньше – тот редко бывал дома, вроде как был мелким чиновником. Сейчас уже не у кого узнать, уточнить. Были и сестры, их имен Абдулло тоже не помнит. Были два старших брата, Фаро и Ахмед. Их он запомнил, потому что они считали его маленьким, и в свои дела не брали. И это было очень-очень обидно.
Он не знал и не догадывался, что в большом мире, который начинался за границей хорошо изученного им кишлака, происходят знаковые события, участником которых он скоро станет. А если бы ему кто-то сказал, что спустя много лет настанет такой день, когда окажется здесь, на Русском Севере, да еще с оружием в руках, и будет воевать за не совсем понятные ему цели – он бы только звонко рассмеялся и искренне попросил бы ему рассказать еще какую-нибудь страшилку. Дети всех стран и национальностей одинаковые, в этом их прелесть.
Все изменилось в один день. И этот день Абудлло прекрасно помнил. В их кишлак пришли вооруженные люди, кто с автоматами, кто с длинными остроконечными трубками, которые, как потом узнал Абдулло, звались странным именем Эрпэгэ, все в дорожной пыли и с огромными мешками за спиной. Они гордо именовали себя Воинами Аллаха, что борются с неверными, а потому все должны им помогать. Самый главный в их отряде долго говорил со старейшинами. Старики рассудили, что бороться с неверными – дело нужное, и разрешили остаться пришедшим. А может и просто испугались – теперь этого никогда уже не узнать. Эти страшные, как казалось Абдулло, люди обосновались в пещерах, недалеко от кишлака, куда бегали играть ребята постарше, и куда Абдулло никогда не брали. И, в общем-то, никаких неприятностей от них не было. Порой кто-то из старших мальчишек даже хвастался перед сверстниками, что го приглашали в отряд. Словом, как-то само собой так получилось, что в кишлаке образовался местный отряд самообороны. Маленькому Абдулло сначала пытались объяснить, что в стране давно идет война, и надо себя защищать, но он все равно не понимал. Какая война? О чем говорят старейшины? Ведь обеденная шурпа все так же вкусна, а виноград все так же сладок. Так зачем же им с кем-то воевать? В результате на него махнули рукой и перестали пытаться объяснить. Говорили, что поймет, когда вырастет. Взрослые ведь тоже – одинаковые во всем мире.
Несколько раз он видел белые полосы высоко-высоко в небе. Они протягивались в разные стороны, а потом приходил гром. Поначалу маленький Абдулло и другие дети сильно пугались, но потом привыкли, как и всегда происходило, и будет происходить с детьми. Соседский мальчишка, Фазид, говорил, что эти полосы выпускает железная птица – самолет. Вот ведь странный мальчишка, где же он видел стальную птицу? Птицы мягкие и теплые, а сталь – твердая и холодная, как сабля дедушки Моххамеда, которую тот держал в запертом сундуке. Но какой же настоящий мальчишка не заглядывает во все сундуки в доме, даже в закрытые?
Люди из поселившегося в пещерах отряда приносили с собой разные интересные вещи со странными, как тогда казалось, названиями – Калаш, Лимонка, Пэзээрка – ее еще, почему-то, звали Стингер. Иногда ребятам постарше даже давали пострелять из Калаша. Абулло однажды стало интересно, и он спросил дедушку Мохаммеда, откуда такое странное название – Калаш? Оно явно пришло из другого мира. Но дедушка только ласково улыбнулся, потрепал его по волосам и сказал: «Надеюсь, ты никогда этого не узнаешь, ты не такой, как твои братья, у тебя должно быть хорошее будущее».
Все чаще и чаще мужчины кишлака собирались у входа в пещеры и что-то обсуждали. Они воодушевленно кричали что-то , а главный из пришедших начал вдруг стрелять в воздух, чем привел в восторг не только взрослых, но и мальчишек.
На следующий день вооруженные люди собрались и ушли куда-то, а вместе с ними и часть мужчин из селения. Спустя неделю они вернулись, грязные, закопченные, многие были перевязаны, а на повязках выступала кровь. И что самое страшное, их вернулось значительно меньше, чем ушло. Настроение в кишлаке резко переменилось – все вдруг стали тревожно переглядываться, беспокойно шептаться во дворах. Абдулло все это было непонятно, но Фазиль, все время все знавший, рассказал, что в горах был страшный бой. Воины Аллаха что-то такое сделали, но неудачно. То ли воевали плохо, то ли – не с теми. И Абдулло впервые услышал – шурави уходят. Само слово он слышал и раньше, с тех пор как пришли люди с оружием, в округе стало много разных слов, часть из которых он запоминал, часть не понимал, а на часть вообще не обращал внимания. А вот теперь… Почему-то это фраза была очень важной, ее повторяли в каждой семье, в каждом доме.
Спустя несколько дней, утром, в той стороне, где в пещерах жили Воины Аллаха, раздался грохот, треск, как будто начали обваливаться камни, чего уже давно не происходило. Люди повыскакивали, собрались уже, было, идти помогать пришедшим, но тут все вдруг услышали новый звук – раскатистый, очень гулкий, часто и прерывисто бьющий по ушам, словно кто-то быстро-быстро стучал пальцами по натянутой для просушки шкуре барана. И над их кишлаком стремительно пронеслись вынырнувшие из ущелья две серо-зеленые воздушные машины. Они сделали разворот практически над крышей дома Абдулло и ринулись обратно – к пещерам. От их железных корпусов отделялись светящиеся вспышки, которые, оставляя дымные хвосты, неслись к земле. Снова сделал разворот, они ушли в сторону горной дороги, что вела к кишлаку. Так, впервые в жизни, Абдулло увидел вертолеты. Тогда он не чуточки не испугался, он еще не связывал вид этих красивых машин со смертью и болью, ему было просто интересно.
Страшно стало потом, когда через несколько часов показались первые люди из пещер. Выглядели они еще хуже, чем после их недавнего похода – оборванные, грязные, все в запекшейся крови и пыли. Многие не могли идти – их несли на носилках. Старейшины долго спорили с командиром отряда, видимо просили уйти, но тот был непреклонен. Пришедшие остались.
И следующий день стал для кишлака, где жил Абдулло, последним. С утра мальчик забрался на крышу дома, откуда было удобно наблюдать за тем, как постепенно просыпается селение. Все началось с появления вчерашних вертолетов. Снова он сначала услышал тот гудящий звук, и только потом увидел первую пару взлетающих над холмом стальных птиц. Они шли, ныряя в складках местности, то показываясь, то исчезая, несколько в стороне от кишлака – вдоль дороги. И скорее всего, пролетели бы мимо, но тут, со стороны крайнего дувала что-то хлопнуло, и к передней машине потянулся дымный неровный след. Словно почуяв опасность, вертолет начал отчаянно маневрировать, уходить в сторону низины. А еще от него отделялись ослепительные огненные искры. Вторая машина стремительно развернулась в сторону, откуда тянулся след, и под ее короткими крыльями расцвел цветок огненных вспышек. Быстрые как молнии стрелы моментально достигли дувала, и тот исчез в пыли и дыме. Спустя секунду пришел звук – как будто сразу взорвали много-много хлопушек, или разорвали разом несколько простыней. Тем временем первый вертолет выскочил из лощины и тоже заложил резкий поворот в сторону кишлака.
На улицы повыскакивали люди, многие – с оружием. Сразу с нескольких крыш застрекотали автоматы, протянувшие нити трассирующих очередей до обшивки вертолетов. С соседней горки тяжело и часто заухал пулемет. Абдулло помнил, как его затаскивали на крышу, покрываясь потом, несколько мужчин, а вот теперь увидел его в действии. Несколько тяжелых пуль высекли искру из брони летающей машины, но, судя по всему, не причинили ей никакого вреда. В ответ уже под носом вертолета что-то загрохотало и покрылось огненными вспышками – разгневанные стальные птицы отвечали своим обидчикам. Абдулло кричал – «Не трогайте их! Не обижайте летающие машины!», но его никто не слышал и не мог услышать. Верхушка горки, где работал пулемет, покрылась пыльными султанчиками и больше оттуда никто не стрелял. Проскочив над кишлаком, вертолеты скрылись за верхушкой соседней горы. Все стихло.
А через несколько часов на селение с небес сошел огонь. Сперва сверкнула вспышка, и дымный султан взвился над соседним холмом. Затем тоже самое произошло там, где еще недавно стоял пулемет. Третий взрыв произошел прямо недалеко от въезда в кишлак. Опять на некоторое время все стихло. Абдулло сумел скрыться с глаз встревоженных родителей и снова выбрался на крышу. Оттуда он увидел, как старейшины направляются к дому, где жил командир отряда вооруженных людей. Пока старейшины что-то обсуждали в доме, люди из отряда начали занимать позиции по всей деревне. Кто-то из односельчан хотел уйти, но им не дали, развернули обратно. Старейшины вышли из дома явно раздосадованными, они обсуждали что-то , яростно взмахивая руками и качая головами.
Затем в небе, высоко-высоко, появился белый след, а спустя несколько минут земля встала на дыбы. Маленькому Абдулло показалось, что горы раскололись и превратились в прах, все заволокло пылью, упругая струя воздуха прокатилась по кишлаку, сметая и перемешивая все на своем пути. То там, то здесь начали подниматься огромные огненно-пылевые султаны. Абдулло, словно громадной рукой, подхватило одним из таких взрывов, сбросило с крыши вниз, в кучу жестких и колючих веток, его сознание погасло, и больше он ничего не видел.
Он не знал и не мог знать, что это работали «Боги Войны» — советская артиллерия. Так же он не мог знать, что по настойчивой просьбе афганского правительства советские бомбардировщики нанесли удар полуторатонными бомбами по предполагаемым местам сосредоточения и базам бандформирований, в число которых входили и пещеры за кишлаком. К сожалению, а может и к счастью, не знал он и того, что жадный до денег моджахед, сбивший заради вознаграждения советский самолет, вызвал своими действиями атаку на кишлак, поставив жирный крест на собственной судьбе, и судьбе всех тех, кого Абдулло знал и любил.
Очнулся Абдулло спустя несколько часов. Казалось, что болит абсолютно все – каждая косточка, каждая пора на коже. Вокруг все невероятно изменилось. От кишлака, некогда бывшим самым красивым и большим в округе, остались только дымящиеся руины, по которым бродили несколько наполовину обезумевших человек. От шикарного виноградника, которым по праву гордился дедушка Мохаммед тоже мало что осталось. В один миг тот мир, в котором существовал Абдулло, перестал существовать. От его дома осталась только огромная воронка и скромные обломки по краям. От тех, кто был внутри, не осталось ничего, даже клочка одежды. Абдулло самого отбросило на добрых два десятка метров, за дувал, на крону дерева, а уже оттуда – вниз, в яму, где они брали глину для стены. Это спасло его, но он еще не знал, радоваться ли ему, или плакать.
Через несколько дней оставшиеся в живых, похоронив тех, кого удалось найти, разбрелись кто куда. А Абдулло подобрал проезжающий мимо торговец. И началась у совсем еще юного мальчика совершенно другая жизнь, которая привела его, уже немного подросшего, в такой же отряд боевиков, что погубил его кишлак. Потом – к талибам, потом забросит в далекую Россию. Сперва – в Чечню, помогать «братьям по вере». Потом жизнь помотала его по всему Кавказу, потом, через очередной лагерь подготовки – сюда, на Кольский полуостров, захватывать заложников и заминировать какую-то большую радиопередающую станцию, в надежде освободить какого-то из их предводителей, которого федералы схватили несколько лет назад. Ему не было интересно, зачем это надо. Какое ему до этого всего дело? Платят – и слава Аллаху.
Но все же, когда это кончится? Когда же смена? Как же холодно. Абдулло поежился, и вдруг понял, что уже с полминуты слышит странный гул. Он посмотрел вверх. Чуть не половину неба занимали белоснежные купола, а за верхушками деревьев еще можно было разглядеть кормовое оперение самолетов. Что это может значить, он еще не осознавал, но вполне догадывался, что лично для него – ничего хорошего. Он хотел было крикнуть, но…
Выстрел из автомата с прибором бесшумной стрельбы оборвал вялые мысли грязного, бородатого мужчины лет тридцати, одетого не по сезону в утепленную куртку. Негромко стукнул выпавший из рук автомат.
— Четвертый – первому. Минус один, работаем дальше.
Абдулло открыл глаза. Или, быть может, ему только показалось, что открыл. Наконец-то стало тепло. Вокруг было что-то , но что именно – он не мог понять. Как он ни старался что-либо рассмотреть, у него ничего не получалось, пейзаж размывался и отчаянно не желал запоминаться. Но вдруг возникло ощущение. То самое ощущение из такого далекого детства, когда он убегал от родителей на виноградник.
— Пойдем, мальчик, — услышал он знакомый, но давно забытый голос.
— Дедушка?! Дедушка Мохаммед?!?!
— Да, и дедушка тоже…
— А где же мама?.. Братья?.. А другие дети?
— Здесь. Здесь все браться. И все – дети.
Первая часть боя прошла быстро. Из автоматов с глушителями сняли большую часть дозорных. Те были то ли обдолбанные, то ли еще чего, но реагировали на происходящее явно не так, как надо. Было видно, что до регулярной армии этим, с позволения сказать, солдатам было явно далеко в плане дисциплины и несение караульной службы. Оставшихся в живых скрутили чуть ли не голыми руками, дали по морде прикладом, чтобы не сильно рыпались, и оставили под надзором одного из сержантов.
А вот дальше стало сложнее. Командная верхушка этого цирка на выезде, эти человек десять-пятнадцать, были явно умнее, и как только просекли, что что-то не так, последовали примеру сотрудников «Зевса» — попряталась по зданиям, из окон которых открыли ураганный огонь по роте капитана Муромцева. Задача осложнялась тем, что Гришка со своим отделением не успел продраться к входу в бункер – там уже засели двое террористов.
— Первый, тут проблема, — услышал сквозь треск автоматных очередей капитан.
— Слушаю тебя, Гриша, — Николай поплотнее прижал динамик индивидуальной рации к уху.
— Эти черти кричат, что у них там полно взрывчатки, и что они готовы взорвать бункер к такой-то матери.
— Понял тебя. Это их стрельбу я там слышу в твоей стороне?
— Так точно.
— Сейчас пришлю к тебе Петрова, — принял решение Муромцев, и щелкнул рацией, переключаясь на другой канал. – Петров? Тебе дело есть.
— Слушаю.
— Видишь выход бункера? Бери несколько снайперов, и обходи его так, чтобы все время держать вход под контролем. Там два «духа» засели, грозятся все взорвать. Сможешь с ними разобраться, пока они не догадались уйти вглубь, с линии огня?
— Попробуем.
Тем временем Муромцев, во главе своей группы, пытался выкурить террористов из двух одноэтажных домиков. Причем тактическое преимущество было явно на стороне врага, и разговор с командирами других отрядов и отделений Муромцев вел в положении «мордой в землю», откровенно побаиваясь поднять голову выше той ямы, в которую он успел запрыгнуть.
В конце концов, ему все это надоело, и он вызвал командиров отделений, которые были в его группе.
— Готовим по «Заре», бросаем по команде… Товсь… Давай!
Три светозвуковых гранаты полетели в окна домиков, а через мгновение превратились в три маленьких и очень громких солнца, ослепляя и оглушая всех тех, кто не был готов к такому повороту событий. В очередной раз Муромцев порадовался, что не зря надавил на снабженцев, и выбил из них по максимуму – и светозвуковые гранаты, и ПБС-ы, и многое другое, что просто так в мирное время не достать. Работа у начсклада такая, брать все и не давать ничего. По барабану, что оно все равно лежит и пылиться без дела.
Не дожидаясь, пока враг очухается, толпа десантников рванула на штурм, выламывая окна и двери, что мешали им добраться до тех, кто заставил их позорно пожевать земли. Расправа была скоротечной, оглушенные моджахеды не могли оказать серьезного сопротивления.
— Петров, как у тебя? – поинтересовался Муромцев.
— Все пучком, товарищ капитан, завалили обоих. Врали они все, взрывчатки дохрена, но они ее даже не подключили к подрывной машинке. На последний момент, видеть, откладывали, не ждали нас так рано. Да и вообще, похоже что не нас ждали, а федералов с переговорщиками – по пути заглянули в один домик, откуда по нам стреляли, а там заложники, живые и здоровые, только напуганные. По их сведениям тут еще два таких дома с заложниками должно быть, я уже направил туда Гришку.
— Понял, продолжаем идти к вам. Эвакуируй людей.
Муромцев занял позицию у окна, что вело в сторону центра поселка. Вдали виднелись две копошащиеся точки, и капитан, убедившись, что это отнюдь не свои, без зазрения совести отдал приказ на уничтожение. Грянуло две короткие очереди и копошение в кустах прекратилось. Пока что все шло неплохо, ни у кого из его ребят нервы не сдали. Посмотрим, что будет завтра. Все же застрелить человека и учебную мишень – это две большие разницы. Оценив обстановку, капитан отдал приказ:
— Короткими перебежками, прикрывая друг друга, идем дальше, вон к тому двухэтажному корпусу.
Николай осторожно выглянул из дверного проема, и, убедившись в безопасности выбранного им отрезка, рванул вперед к бетонному блоку, что лежал здесь, видимо, еще с момента постройки поселка. Укрылся за ним, и стал прикрывать других. Таким вот незатейливым образом, заранее выбирая точку следующей остановки и постоянно паля из автоматов, чтобы никто даже и не подумал высунуться из окон дома, отряд постепенно продвигался вперед.
И все было бы прекрасно, если бы капитан не попал в сектор обстрела затаившегося до сего момента в лесу моджахеда. У того, видимо, сработал рефлекс – стрелять во все, что увидишь с офицерскими погонами. С криком: «Твою же маму», Николай попытался прибавить скорости, но тут почувствовал, что ноги подкосились, как будто по ним с силой вдарили железной трубой, и он упал прямо посреди открытого пространства, откуда до ближайшего укрытия оставалось еще метра три. Капитан не растерялся и тут же перекатился, на метр в сторону, так что следующая очередь ударила в землю, а не в него. К счастью остальные ребята быстро поняли, откуда стреляли, и выдали такой шквал огня, что, от террориста должны были остаться лишь одни дырки
Двое подбежали к Муромцеву и, схватившись за ремни разгрузки, принялись оттаскивать его ближе к укрытию. Огонь со стороны бойцов ни на секунду не прекращался, они страляли во все стороны разом, не давая никому даже высунуться. Действовать надо было быстро – патроны-то в рожках отнюдь не бесконечные. Но и тут бойцы не растерялись – как только капитан оказался в укрытии, они просто закидали весь дом гранатами, целясь чуть ли не в каждое окно, по две, а то и по три гранаты в каждое — чтобы наверняка не оставлять шансов врагу. Бросали с умом, дав запалу немного «прогореть», чтобы у врага не оставалось времени выбросить этот «горячий комсомольский» привет обратно. И даже после этого, с максимальной предосторожностью, группами по три человека принялись прочесывать дом, оставив капитана на попечение двух ефрейторов.
Рана была серьезная, раздробило бедренную кость чуть повыше колена и, кажется, задело артерию – ярко-алая кровь вырывалась хлесткими пульсациями. Быстро наложили тугой жгут, сантиметров на двадцать выше колена – неудобно, но делать нечего, накладывать жгут в нижней трети бедра никак нельзя, можно повредить нервный ствол.
— Простите, товарищ капитан, но – надо! – сказал ефрейтор, и написал на лбу у Николая с помощи йода время наложения жгута.
Муромцев, кое-как устроившись поудобнее, стараясь не потерять сознание, связался с командиром разведвзвода, чувствуя, что долго в сознании не продержится – боли все еще особо не было, а вот слабость начала накатывать:
— Петров, как там у тебя? Потери есть?
— Все отлично. Народ эвакуировали. Наши ребята уже весь район под оцепление берут.
— Хорошо. Бери командования на себя, меня тут немного подстрелили.
— Принял тебя. Куда хоть ранило? Сильно?
— В ногу. Все в порядке, жгут уже наложили, но крови потерял много.
— Ну, хорошо хоть на ногу жгут наложили, а не на шею, — попытался поддержать соратника лейтенант.
— Зря смеешься. И такое тоже бывает. Все, отключаюсь.
Вскоре капитан провалился в приятное беспамятство, и очнулся лишь тогда, когда над ним навис лейтенант медицинской службы, с ваткой пропитанной нашатырем.
— Капитан, вас везут в госпиталь. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Приготовьтесь, обезболивающее я вам уже вколол, но при погрузке в вертолет все равно будет больно, нужно будет вас как следует закрепить в салоне.
— Много раненых? «Двухсотые» есть?
— Потерь нет. «Трехсотых» всего трое, включая вас. У вас – самое тяжелое ранение, остальные отделались фактически царапинами. Все, капитан, хорош болтать, надо грузится.