Поезд шел каждое утро. Кто его запускал, где начало и где конец его пути, никто не догадывался. Он был константой, незыблемость которой подтверждали три цифры – восемь-ноль-ноль, и даже в стуке его колес слышались эти слоги, такие же прочные, как тянущиеся через маленький городок рельсы. Кто знал, в какой точке Вселенной они смыкаются?
Поезд был всегда, сколько помнил себя Кутырин. Маленьким мальчиком он просыпался в душной летней спальне, когда солнце только заглядывало в окно, и нетерпеливо ждал, прихода отца. Кутырин-старший тихо трогал его за плечо и в рассветных сумерках они шли смотреть на проходящий через их станцию поезд. Они уходили далеко, за город и там, ближе к лесу, стоя под большой насыпью, среди ромашек и высокой травы, ждали состава. Сначала слышался его предтеча - низкий бас гудка, потом чуть слышно начинала подрагивать под дырявыми башмаками трава, роняя капли росы на голые коленки, а потом появлялось членистотелое чудовище, которое минуту спустя с уханьем и свистом пролетало мимо. Кутырин всегда махал поезду рукой и останавливался только, когда растворялся в утреннем тумане огонек последнего вагона. Из детства остался только этот поезд, и даже, спустя много лет, когда в памяти стерлись черты умершей мамы и уехавшего с новой женой отца, он помнил только тупую морду пролетавшего состава и нескладный протяжный гудок…
Виктор Альбертович уже давно чувствовал усталость от жизни. Его жена была никчемным существом, взрослые дети – уродами. Даже внучка, квинтэссенция тайной нелюбви деда, родилась с тяжелым женским изъяном. Виктор Альбертович понял насмешку судьбы. Вот уже много лет он был штатным врачом Областной больницы. На эту должность он пробирался, пыхтя и обливаясь трудовым потом долгие годы и, наконец, выслужился, превратившись из никому не известного сельского гинеколога, исполнявшего на досуге обязанности абортмахера, в уважаемого человека, к которому с самыми интимными проблемами обращались первые городские леди. Ленку он взял в жены девятнадцатилетней дурой. Она пришла к нему на последнем месяце делать официально запрещенный в то время аборт. Обливая слезами гинекологическое кресло, она бормотала, что нужно избавиться от ребенка, потому что ее парень, комбайнер Костя, не знает, что без его воли она стала женщиной, что во всем виноват завклубом. И это была такая темная и тошнотворная история, что Виктор, пожалев Ленку, предложил ей руку и сердце. Не потому что, как в сказке вдруг полюбил юное сопливое существо, а потому, что хотел спасти маленького человека, чье предназначение было жить, а не погибать с проломленной клещами головой. Потом он привык выковыривать плоды из бездонного бабьего чрева и уже не испытывал никакой жалости и вины…
Когда Жорик впервые познакомился с женщиной, ему было всего пятнадцать, и с тех пор они слились для него в бесконечную череду размалеванных вечером и отекших и страшных поутру лиц. Жорик узнал, что все они белокожие и прыткие, страстные до чужих объятий, и, как только становятся узнаваемыми в темноте, неинтересные. Чуть позже Жорик узнал, что все бабы не любят своих мужей, и что в критические дни к ним лучше не подходить. Еще погодя Жорик понял, что самые лучшие любовницы – женщины за сорок. Они стеснялись возраста, и, желая доказать свою состоятельность, дарили самые страстные ласки. Днем Жорик работал официантом в дорогой кафешке, куда его пристроил бывший одноклассник. Он знал, что обаятелен, и пользовался этим. Сначала он высматривал «жертву» - ей должна быть дама средних лет, ухоженная и, упаси Господь, без всяких половых инфекций - Жорик всегда действовал осторожно и был вознагражден за это абсолютным ниже пояса здоровьем, потом подходил к ней, галантно предлагая выбрать блюдо, при этом невзначай касаясь жертвы кончиками пальцев – красивых и гибких. Бабы всегда чувствовали его желание, поэтому не было такой, которая через несколько дней не оказывалась поутру в его постели…
Лиза знала, зачем едет в Москву. Ей было девятнадцать, и она всей душой стремилась к самой заветной цели – поучаствовать в бесконечносерийном шоу, которое вел красивый развязный парень, называемый в тусовке Эм Си Шурик, хотя его настоящее имя было Ваня. Она знала про него все, и была по-юношески влюблена. Когда Ваня-Шурик скалился с черно-белого экрана, на котором становилась бессмысленной реклама противокариозных паст, Лиза готова была умереть. Ей всегда казалось, что его просто заставляют громко выкрикивать пошловатые слова, и, когда Шурик приходит домой, там его ждет уютное кресло и толстый кот. Он садится, открывает Борхеса и погружается в откровения, начертанные на черных скалах и крыльях птиц. В восемнадцать она поняла, как вырвать Шурика из этого порочного круга – она решила пробиться на кастинг и получить роль в его шоу. Лиза верила, что как только она сможет поговорить с Шуриком, все объяснить ему, он поймет тщетность своих попыток завоевать неблагодарную, подлую толпу и уедет вместе с ней, в ее город, где на природе они вместе будут постигать Борхеса и разгадывать тайны лабиринтов мысли…
Так же, как и много лет назад, Кутырин каждое утро приходил встречать «свой» поезд. Это не было детским увлечением, но было возведено теперь в ранг необходимости. Кутырин стоял и ждал, когда прогрохочет мимо последний вагон, и, придерживая на жирненьком пузе застиранный галстук, перебегал пути, пригибаясь под оживающим шлагбаумом. Подпрыгивая, как туго накачанный волейбольный мячик, он вкатывался в комнатенку, приветствуя сотрудников взмахом портфеля. Здесь, в архиве, он служил уже много лет, находя в пыльных документах смысл своей жизни – неспешной и одинокой. Ему нравились все до одной прекрасные архивные дамы – блеклые и рано увядшие, как сорванные цветы, он питал слабость к студентам, проходящим здесь практику, и всегда брал на себя работу молодого сотрудника, спешащего на свидание. За это Кутырин был любим всеми без исключения, даже уборщицей бабой Капой, у которой во врагах номер один ходило все человечество. Все было приходяще и уходяще, и лишь один Кутырин каждый день на протяжении тридцати лет вбегал в контору с последним далеким гудком поезда…
Было уже за сорок. Сегодня, после праздничного торта и кислой шампанской отрыжки Виктор Альбертович понял, что жизнь и молодость безвозвратно ушла, что молодые кобылицы – дочери местных статс-дам, с которыми он начал свою карьеру, уже не вызывают похотливого холодка в районе паха, что он видит одни только эрозии, опухоли, полипы и шанкры. Он отшвырнул полотенце, которым вытирал руки, и бессильно присел на краешек гинекологического кресла, уперев лоб в подставку для ног. От раздумий зашлось сердце и перехватило дыхание. Виктор Альбертович привычно выудил из кармана и выпил таблетку, потер левую сторону груди. Он никогда не был в таком отчаянии, как в этот солнечный день. В эту секунду тишину кабинета прорезал звонкий телефонный звонок. Виктору звонил старый знакомый, ставший шишкой размером со вторую стадию маточной опухоли и преподающий в Московском заштатном медицинском училище. Он звал Виктора немного укрепить знания в области гинекологии, поскольку, в целях подработки, открыл платные курсы. «А почему бы и нет», - ответил Виктор Альбертович, и следующим вечером, под бессмысленные причитания жены собрал чемодан и отчалил в Первопрестольную…
Несколько дней Жорик пас эту даму. Она понравилась ему сразу – высокая, дородная, не обремененная интеллектом, но с явным переизбытком золота на всех частях тела. На вид ей было, как он любил, лет сорок. Начитанному Жорику дама сильно напоминала мадам Грицацуеву, а уж к таким он знал верный подход. Сходство с вдовой всех времен и народов дополнял периодически появлявшийся из недр дорогого но безвкусного платья платок, которым дама промакивала влажные от слез воловьи очи. Жорик кружил вокруг, как коршун, прикинувшийся мотыльком. Несколько за вечер он подходил к ее столику, улыбаясь сдержанно, но тепло, виртуозно ставил на стол один за одним бокалы с вином, приносил воздушные зефирные пирожные. И, дождавшись, наконец, когда она, сделав неловкое движение, выронила платок, стремительно ринулся вниз, и там, под столом, как бы случайно коснувшись ее руки, прошептал: «Вы прекрасны…»
Лиза поселилась у дальней родственницы, которая сходу поставила ей условия – пятьсот рублей в день – недорого, по-родственному, никаких мужиков и два месяца, чтобы сделать все дела. Этого было более, чем достаточно для осуществления Лизиной мечты. Первые три дня она бездумно гуляла по столице, спускалась в метро и катила то в одну, то в другую сторону, за много километров от центра, оттягивая миг встречи с единственной нужной станцией, которая приведет ее в Останкино. И, когда, наконец, был перепробован весь московский пломбир и промочены ботинки в Москве-реке, Лиза поняла, что она стоит у знаменитой башни, таранившей острым шпилем тяжелые тучи. «Мне на кастинг», - пробормотала она, протягивая охраннику купон, призывающий прийти и отдать свои молодые тела в руки опытных менеджеров…
Кутырин любил смотреть телевизор. Вечером, после работы, следуя к себе мимо уютных огоньков окон, он сразу, не включая свет, находил «лентяйку» – она лежала на подзеркальнике – и тыкал в красную кнопку. Обычно Кутырин попадал на новости, которые смотрел так же как работал – вдумчиво и до конца. Его интересовал мир, в обычной жизни недоступный и таящий загадку, которую он отгадывал каждый вечер. Взрывались самолеты, рушились империи, кто-то за банку пива продавал родную мать, а за пачку долларов – жизнь. Астрономы открывали планеты, космонавты летали в космос, шахтеры протестовали, пенсионеры голодали, солдаты убивали, животные вымирали. Сегодня перед окончанием рабочего дня полил досадный дождь, и Кутырин вместе с сотрудниками, так же как и он обманутыми солнечным утром, коротал время за чашкой чая. Дождь прошел, но новости Кутырин все равно пропустил. Вместо этого по телевидению показывали какое-то шоу, в которое он немедленно углубился. Ему не понравился ведущий – смазливый глупый щенок – и понравились девушки, в особенности одна – длинноногая и зеленоглазая красавица. Засыпая, Кутырин почему-то подумал о ней…
Первый, насыщенный какими-то событиями, день прошел относительно незаметно и даже весело. Они представлялись друг другу, веселые толстые гинекологи со всей страны рассказывали в курилке анекдоты на темы половых органов, в столовой он подсел за столик к симпатичной молодой даме, которой сумел несмело улыбнуться между рыбным супом и картофельным пюре с котлетой. Второй принес только раздражения и разочарования. Веселые мужики деловито достали ноутбуки, внимательно записывая лекцию московского светила об особенностях вторичного сифилиса, вчерашняя девушка, с которой он решил-таки познакомиться, оказалась замужем, а в туалете кто-то помочился мило писсуара, что Виктору Альбертовичу претило, поэтому он вынужден был несколько часов мучительно ждать окончания лекции. Третий день был еще хуже, несмотря на то, что после лекции коллеги пригласили его отметить знакомство в кабачке неподалеку. От вида тамошних цен прижимистого Виктора Альбертовича чуть не хватил удар, и он, сославшись на язву, просидел весь долгий вечер с одним бокалом пива, сумрачно глядя, как напивающиеся коллеги хватают за задницы девушек…
Она была его, эта дама. Жорик понял это, когда день спустя после маленькой прелюдии их дальнейшего общения она не заказала ничего, а только сидела и смотрела влажными глазами в сторону отделяющей зал от служебного помещения занавески, откуда обычно появлялся тихой и ласковой тенью он. Сегодня, согласно выведенной Жориком формуле общения с подобными женщинами, нужно было сделать маленький перерыв. Он нарочно туго забинтовал палец и попросил у начальства выполнять работу вне зала. Несколько раз в час он подходил к неплотно задернутой занавеси и наблюдал за действиями жертвы, которая заметно нервничала и, потеряв всякие приличия, напропалую вертела головой, но всякий раз взгляд ее натыкался на шумную пьяную компанию немолодых мужичков. Жорик ухмыльнулся – эта компания пришлась как нельзя кстати, потому что все официанты, не обращая внимания на сидящую без заказа даму, порхали вокруг толстяков, меча на стол выпивку и закуску. Но вот жертва подозвала его приятеля Сашка и что-то спросила. Сашок пожал плечами и ушел за занавеску, где шепнул Жорику: «Тебя хотела, я сказал, как ты велел, что ничего не знаю». Заржав, верный Сашок снова побежал обслуживать шумных мужичков…
Лиза легко прошла кастинг. Это было для нее неожиданностью, поскольку она считала, что красота – не ее сильная сторона и делала ставку на интеллект. Было жарко. Претенденток – сорок разнокалиберных девушек под лучами огромных софитов таскали туда-сюда по студии, гримировали, ругались, заставляли «подвигаться так» и «взглянуть сюда». Под конец дня все устали, издергались и уже сами того не замечая, грубили напропалую соперницам и мелким служащим. Обидно было, что нигде Лиза не увидела Шурика, как ни крутила накрепко уложенной прической. Зато она заметила, что на нее без конца пялится какой-то сальный тип в ярко-зеленой куртке. Первый раз она поняла это, когда их в очередной раз, как пастух Венька коров на выпас, гнали по подиуму. Ярко-зеленый смотрел, не отрывая взгляда, и, повернувшись по приказу режиссера, она видела, что он что-то говорит своему соседу, пристально глядя в ее сторону. Шурика тот день она так и не увидела, а к вечеру была слишком измотана, чтобы думать о чем-то, кроме постели. Под ворчание тетки она рухнула в кровать, и открыла глаза только следующим утром. Через несколько часов, после того, как Лиза попила кофе, съела бутерброд, потряслась в вагоне метро, где, как говорили, любят ездить террористы, Лиза узнала, что в числе трех других девушек прошла отбор и через несколько дней выступит в известном на всю страну шоу…
Уже несколько недель Кутырина мучило какое-то странное недомогание, природу которого он не мог определить. То ли гастрит, то ли печеночные колики, но, если учесть, что в последние дни перед зарплатой он не позволял себе вкусненького, теша безденежье мыслью, что доктор тоже одобрил бы его выбор, ничего такого быть не должно. И вроде бы не болело ничего, но как-то щемило под ложечкой по утрам и вечерам, иногда перехватывало дыхание и билось сердце. Ни на какую известную Кутырину болезнь, это похоже не было, он даже отважился однажды, стоя под душем, внимательно осмотреть все тело в поисках злокачественной шишки, но все было как всегда – ровное и безволосое. Он успокоился, но ненадолго. Судя по всему, неведомая болезнь с каждым днем прогрессировала, подтачивая Кутырина изнутри, потому что однажды он проснулся и отчетливо услышал, как мимо окон идет поезд. Он в ужасе вскочил, оделся, схватил портфель и побежал на работу. Остановил его только случайный взгляд на часы, которые мирно высвечивали на надежном электронном табло три часа ночи. Обливаясь холодным потом, Кутырин тихонько разделся, лег и, весь дрожа, еще час пытался заснуть. В его тревожном сне была какая-то неразбериха, мелькание чужих незнакомых лиц. Ему привиделась девушка с экрана, молодой человек, похотливо взирающий на полную даму, холеный мужчина с кружкой пива и необъяснимая тоска, накрывающая его как пологом – спи Кутырин, спи…
Виктор Альбертович напился у себя в номере дешевой гостиницы, после того, как их веселая компания, под завязку накачанная спиртным, рассталась на темной московской улице. Он забрел в ночной магазин, запнувшись о лежащего на земле человека, купил бутылку самой дешевой водки и двести граммов вареной колбасы с хлебом. После выпитого его, как всегда, потянуло на воспоминания, которые грамм от грамма становились все радужнее. Он с теплотой вспоминал Юльку, дочь того самого завклубом - об этом никто, кроме них с Ленкой, не знал - родных детей Пашку и Светку. Он пил и думал о том, какие они умные, замечательные и заботливые. Потом подумал о жене и вдруг решил ей позвонить просто так, сказать, что любит, что скоро приедет, привезет из Москвы подарок. Теплое чувство было столь непреодолимо, что Виктор Альбертович включил мобильник, которым пользовался только в случае крайней необходимости, потому что дорого, и, слушая, как сильно бьется сердце, набрал домашний номер. Первый гудок, преодолевая пространство и время, понесся, как сигнальный огонь по сторожевым башням, в сторону их городка. Следом второй и третий. После десятого ушедшего в никуда сигнала, Виктор Альбертович понял, что жены нет дома. Моментально протрезвев, он уставился на часы. Времени было три ночи…
Жорик понял, что дама созрела по тому, как она взглянула на него на следующий день. В больших коровьих глазах читалась мольба, грусть, растраченная молодость и желание плотской любви. Из этого взгляда Жорик узнал, что она, хотя и замужем, но очень одинока, что муж – импотент, работает по пятнадцать часов в сутки, а денег все равно не хватает, что дети сволочи, а мерзавка горничная прихватила ее золотые серьги с сапфирами с подзеркальника. И еще глаза жертвы говорили, что она не против. «Вы выпьете со мной?» - тихо поинтересовалась она низким голосом, и при этом ее маленькие, чуть заметные усики над верхней губой, оттеняемые тусклым освещением бара, заблестели. «Извините, я не могу, - сказал он, - я на работе». «А после работы?». Жорик наклонился к жертве, ликуя и еле сдерживая улыбку. «После работы я весь ваш», - страстно прошептал он ей прямо ухо и фирменным приемом, так, чтобы никто не заметил, осторожно взял губами ее мочку. Он привел даму к себе, и они всю ночь занимались безудержной, на грани грязного разврата, любовью. Она стонала и дрожала под его телом, кричала что-то бессвязное, скрещивала жирные ноги за его спиной и держала Жорика в этих живых клещах, пока все ее тело не превращалось в вольтову дугу оргазма. Жорик был поражен ненасытностью жертвы, и так устал, что, когда наступил рассвет, и дама попыталась пуститься в откровения, которые они все считали обязательным продолжением ночи, отвернувшись к стенке, немедленно заснул…
Сегодня, здесь, она впервые увидела Ваню. Он вошел через заднюю дверь, и, не глядя на претенденток, взял сценарий. Вокруг него порхали две девушки. Одна виртуозно делала Эм Си Шурику укладку, другая пудрила мягкой кисточкой лицо. Судя по выражению глаз, кумир был чем-то недоволен – Лиза не слышала, что он говорил в мобильную трубку, но до них доносились резкие звуки его голоса – такого родного и любимого. Как зачарованная она сидела в глубоком кресле, иногда откидывая прядь красиво ухоженных волос, и наблюдала за Шуриком. Вдруг Лиза почувствовала, как кто-то положил сильную руку ей на плечо, и почти одновременно нос резанул запах терпкого мужского одеколона. Лиза обернулась и увидела того противного, в яркой куртке. Она инстинктивно отбросила его руку и повела плечами – жест, дающий понять нахалу, как противно честной девушке иметь с ними дело. Продолжая улыбаться, яркий нагнулся к ней и тихо, отчетливо произнес: «Если будешь дрыгаться, завтра будешь обслуживать турков у «Интуриста». Поняла? Теперь слушай. После шоу поедешь со мной. Не вздумай улизнуть – я хозяин всего этого говна, и ты здесь только потому, что понравилась мне. Я приказал, чтобы ты получила первое место. Считай это моим подарком»…
Теперь не было ночи, чтобы Кутырин не просыпался и не пытался бежать на работу. Каждый раз при этом ему снился один и тот же сон – резкий свисток поезда, который проходит мимо, а он смотрит на него из окна дома. Он пытается открыть створку, но видит, что окно заколочено толстым гвоздем, даже здоровая ржавая шляпка которого говорит о незыблимости конструкции. Кутырин видел, как последний вагон поезда оставляет город, неспешно поднимается шлагбаум, и вот он, сумев наконец вышибить стекло, выпрыгивает наружу и мчится догнать ускользающие огни, но тщетно. Просыпался он всегда у входной двери, с надетой на голое тело рубашкой и портфелем в руках. Кутырин похудел, стал невнимательно относился к работе, и, вместо благодушного балагурства с коллегами полюбил коситься в дальний угол архива, где от веку были навалены древние документы, разобрать которые ни у кого не доходили руки. С некоторых пор Кутырину казалось, что там, в глубине темной пыльной массы, он может найти ответ на сокровенный вопрос: существует ли на самом деле поезд, или он привиделся Кутырину, как многие сны его долгой жизни. Он надеялся установить его материальность, однажды прикоснувшись к шершавому боку летящего мимо состава, но каждый раз робел перелезть за строгий полосатый шлагбаум, а встретить рассвет, как в детстве, чуть за городом, панически боялся…
Виктор Альбертович понял, что случилось неладное. В три часа ночи его жена должна, обязана быть дома, и, если ее нет на месте, возлежащей жирной тушей на безвкусной резной кровати, значит, что-то случилось. «Бог знает, что творится», - Виктор Альбертович нервно зашагал по номеру, запнулся за провод телевизора, чертыхнулся, схватил мобильник, еще раз набрал номер жены – снова длинные, лишенные смысла гудки. Больше всего его бесило то, что обычно послушная жена вот так запросто отсутствовала дома в три ночи, и он об этом ничего не знал. Побесившись и понабирав жену еще пару часов, Виктор Альбертович решил, что пойдет спать, а завтра непременно вызвонит супругу и устроит ей гранд скандал. Ее толстое, глупое тело будет колыхаться и ронять на пол слезы, она будет оправдываться и говорить, что подруга Соня заболела, и ей нужно было непременно быть рядом с ней. Виктор Альбертович предвкушал свои тихие вкрадчивые слова, не оставляющие от глупой бабы живого места, он прямо весь трясся, когда включал мобильник, тихонько отлучившись во время очередной скучной лекции в курилку. Но телефон вдруг зазвонил сам, протяжно и настойчиво, и это обеспокоило Виктора Альбертовича – ему никто никогда не звонил, потому что знали, что натолкнутся на сообщение автоответчика о недоступности абонента. «Да», - сказал Виктор Альбертович, - с непривычки не с первого раза попав по зеленой кнопке. «Але, Витя, это ты? - развязно сказала трубка голосом жены. Она никогда раньше так не разговаривала с ним, и Виктор Альбертович от неожиданности забыл все, что хотел сказать глупой бабе. Она восприняла его замешательство за желание слушать и продолжала в таком же тоне: «Что-то у тебя мобильник все выключен, еле дозвонилась. Хочу тебе сказать, что я ухожу от тебя, я полюбила другого, того, кто моложе, лучше и более достоин моей любви. Вещи забираю, квартиру разделим. Вот, что я хотела сказать…пи-пи-пи…». Трубка в руках Виктора Альбертовича омерзительно запищала, и он со всей силы швырнул ее об стену. «Ну, погоди… - думал он, взлетая, как маленький мальчик, по ступенькам гостиницы… - я тебе покажу,- собирая саквояж, - ты у меня получишь, - выныривая из подземного перехода на площади трех вокзалов. – Любовника, ишь, себе завела, скотина, - вставая в небольшую очередь к кассам дальнего следования. – Приеду, разберусь». Злые мысли подгоняли его вперед, и он от нетерпения даже застучал по стойке паспортом. Через пять минут Виктор Альбертович немного успокоился, пульс пришел в норму, и наступила какая-то апатия. «Вы последний?» - услышал он тоненький голосок, и машинально обернулся. Как профессионал тут же определил, что стоящая перед ним высокая красивая девушка на четвертом-пятом месяце и беременность проходит тяжело. Но что ему было за дело? Виктор Альбертович отвернулся и стал нетерпеливо ждать очереди…
Жорик поудобнее растянулся на шелковых простынях и закрыл глаза. Она была хорошая, эта баба, теплая, страстная, только замороченная какая-то слишком, все бормотала, что уйдет от мужа. Это нужно было пресечь – ему не нужны неприятности с чужим мужиком, бывшего к тому же какой-то мелкой шишкой местного масштаба. Пришлет еще киллеров и – опа – нет Жорика. Под эти мысли он тихо медитировал, и, уже не понимая, пребывает он в яви, или это первые грезы Морфея, услышал писк телефона и робкий, заикающийся голос Ленки: «Але…Витя, это ты…Что-то мобильник у тебя выключен…Хочу сказать тебе, что я ухожу, что я полюбила другого…». Жорик, уже проваливавшийся в сон, мгновенно включил все органы чувств. Он понял, что глупая толстая баба решила-таки подвести его под монастырь. Еще несколько минут он слушал, как она тихо плачет в подушку, а еще через полчаса тихонько собрался и слинял к Сашку. Поживет у него несколько дней, пока баба не передумает и не вернется к мужу. «Как Остап Бендер, - ухмыльнулся он еще одному сходству с любимым персонажем и, радуясь глупости любовницы, оставил ей глумливую записку: «Срочно выехал в командировку, к ужину не жди. Твой пупсик». Вечером, когда они с Саньком выпили пивка и сели смотреть телевизор, он узнал, что Ленка, глупая толстая баба, сжимавшая его крепкими ногами и нелепо колыхавшаяся во время оргазма, покончила с собой, перерезав в ванной вены. Жорик с замиранием сердца следил за мутным подрагивающим изображением оперативной съемки, пытаясь разглядеть интерьер квартиры и, наконец, понял, что не его. Он испытал невероятное облегчение – теперь можно будет вернуться домой. Интересно, сообщила ли Ленка мужу его имя и координаты. В конце концов, Жорик решил, что если в ближайшие пару недель на работу не заявятся бандюки, можно будет съехать от Санька, о чем Жорик и сообщил приятелю. Они открыли еще пивка и продолжили вечер…
Через несколько месяцев Лиза поняла, что беременна. Она давно жила с хозяином шоу Ромчиком. Как он и обещал, в конце передачи Эм Си Шурик, пахнущий под обильным жарким светом потом и гнилыми зубами, кривляясь и шепелявя, вручил ей крашеную золотом пластиковую корону и ключи от «шестерки». Потом Ромчик посадил ее в свой «Мерседес» и увез домой, где быстро и профессионально лишил девственности. Все это время Лиза пребывала в каком-то ступоре. Она смотрела в потолок и пыталась абстрагироваться от реальности, вспоминала любимые стихи, клички школьных приятелей, количество квадратов на потолке в больнице, где лежала в пятом классе с аппендицитом и много еще чего. На следующий день Ромчик приказал ей собраться и переезжать к нему, предупредив, что будет жить с ней столько, сколько захочет, и, если что, не раздумывая, выкинет. И вот этот момент, так сильно желаемый ею, настал, и случилось это в то утро, когда Лиза заявила Ромчику, что она на четвертом месяце. Беременность проходила сложно – что-то все время обрывалось внутри, и Лиза бежала скорее выблевать этот комок, болел живот, хотя врач, к которому она тайком ходила на УЗИ, сказал, что это всего лишь стандартный токсикоз. Ромчик молча достал ее вещи и выставил за дверь. Лиза посидела немного на лавочке перед домом, покурила, а потом, взвалив на плечо дерматиновую сумку, с которой приехала несколько месяцев назад в Москву, поплелась на вокзал, чтобы взять билет на поезд. «На ближайший до…- кассирша сквозь зубы выплюнула название Лизиного населенного пункта,- нет. Нет, девушка, совсем ничего, вон мужчина последний взял. Есть только плацкарта на завтра, на вечер. Берете?» Лиза протянула деньги и посмотрела вслед крупному дядьке, который успел встать в кассу на несколько минут раньше, и теперь держал в руках билет от ее счастья. Весь день она просидела, как будто бы оцепенев, в душном здании вокзала – ее то знобило, то бросало в жар, Лиза беспрерывно бегала в туалет выплюнуть горький комок, хотя, предчувствуя это, старалась не есть. Наконец, когда Лиза уже изнемогла от ожидания, наступил завтрашний вечер. Она еле забралась на доставшуюся ей верхнюю полку, свернулась калачиком и уснула. Ей снился сон, как будто бы она плавает в теплом море, и оно засасывает ее прямо в черную глубину. «Кто-нибудь, врача! - слышала она откуда-то сверху крики. – Помогите, у женщины кровотечение, она умирает! Ну, кто-нибудь, остановите поезд, помогите! Помогите!»…
Ложась спать, Кутырин подумал, что завтра наступит «час икс», когда он раз и навсегда узнает – не привиделся ли ему этот поезд, раннее летнее утро, его отец и мокрая роса на голой ноге. Он несколько дней уверял себя, что это формальность, пустяковый поступок, но вместе с этими мыслями внутри него рождалось и размазывалось по грудине в районе сердца что-то липкое, холодное, как анестезия. Кутырин боялся ошибочно принять сон за явь, поэтому, поворочавшись немного на жестких простынях, решил сегодня не спать. Он встал, заварил крепкий кофе, сел у окна, не спеша, потягивая густо-коричневую жижу и украдкой поглядывая на часы. Пару раз он проверил, идут ли они, потому что казалось, что стрелки остановились. Но часы медленно и неумолимо отсчитывали секунды сначала до полночи, потом до двух, трех… Кутырин пил уже пятую чашку, когда тени стали бледнеть. Он вспомнил дни, когда отец приходил к нему, чтобы пойти смотреть на поезд – ровно половина шестого. В пять пятнадцать Кутырин поднялся, сходил в туалет, оделся – он делал все как можно медленнее, и с удивлением обнаружил, стоя у двери, что с начала его действий прошло всего восемь минут. Не в силах больше ждать, Кутырин по привычке взял портфель и выскочил на улицу. Он шел мимо серых панельных домов, розовевших в первых лучах, мимо длинного, толстого, как удав газопровода, мимо первой после их маленького города деревни, пока, наконец, не увидел старый дуб у насыпи. Этот исполин, свидетель кутыринского детства, все еще был здесь, такой же большой и крепкий, только, как и сам Кутырин, слегка полысевший. Он в изнеможении прислонился к дубу, глядя, как по коленке ползет божья коровка. Кутырин машинально подцепил ее дрожащим пальцем и посчитал количество черных точек на спине – всего две. Божья коровка выпустила на его палец желтую струю и улетела. По кроне дуба прошел ветерок. Было без пятнадцати восемь. Кутырин повесил портфель на нижнюю ветку и, отдуваясь, стал карабкаться на насыпь. Годы не позволяли ему двигаться быстро, как раньше, и, тем не менее, он, соскользнув пару раз, не удержав скользкую траву, был наверху уже через десять минут. Все. В восемь часов он услышит гудок, подождет минуты три, чтобы поезд прошел расстояние от станции до Кутырина, и, когда состав пролетит мимо, попытается коснуться его. Наваждение исчезнет, и он сможет, как раньше, работать, жить и понимать, что его существование не иллюзорный, призрачный миф. Вдруг Кутырин увидел людей, которые брели прямо по рельсам. Это были его давние знакомцы – персонажи последних сновидений – красивая девушка из телевизора, парень, полный мужчина. Кутырин помахал им рукой – никто не ответил, только девушка повернула голову назад, туда, откуда должен показаться поезд. Поезда не было. Стрелка минула восемь, прошла еще три деления, пять, десять. Вдалеке не было слышно знакомого гудка. Кутырин заметался по насыпи, выскочил на рельсы и побежал. Десять минут, двадцать, тридцать. Кутырин бежал по рельсам, пока не закололо сердце. Он внезапно понял, что все происходящее с ним – это сон. Что нет ни поезда, ни лета, ни его, Кутырина. Что все это - только плод воображения, и сейчас он растает, развеется туманом над долиной сновидений. Кутырин упал, закрыл голову руками и заскулил. Потом встал и поковылял в обратную сторону, туда, куда удалились призрачные фигуры его сна, туда, где за туманом на краю вселенной смыкаются горячие рельсы…