Ушичанка Ида Гольдшмидт. Выжили

 
Полностью мы никогда не раздевались, но детей всё-таки я раздевала. Они не могли спать в нечистотах, кишащих вшами, от которых не было никакой возможности избавиться. Одежду каждого ребёнка я держала под подушкой в отдельной торбочке. При подозрительном малейшем шуме мы быстро одевались. Однажды, к сожалению, это случалось не однажды, а часто, глубокой ночью мы услышали за стеной дома ужасные крики и выстрелы. Из спальни под самым потолком находилось маленькое слуховое окошко. Оно выходило в маленький, всего метра три на три, дворик соседнего дома. От туда и слышались эти ужасные крики. Дрожа от страха, мы ждали «посещения». Я не помню, чтобы кто-либо из нас воспользовался запасным выходом, но помню, что выстрелы и крики не повторились. Утром стало известно о трагедии. В домике жил старик лет 85, его дочь лет 48 и её 16-летняя дочь. В мирное время они торговали маслом на развес. Ночью к ним ворвались грабители украинцы. Дочка с девочкой подняли страшный крик и успели убежать через парадную дверь, а старика настигла пуля. Нужно сказать, что мы больше страдали от местного украинского населения, нежели от пришельцев румын. Явных разбоев с их стороны не было, патрулировали по улицам, поддерживая комендантский час, гоняли на работу. Колхозов и совхозов власти не разгоняли, так было удобно справляться с хозяйственным проблемами. Люди с жёлтыми звёздами работали в сельском хозяйстве, разных учреждениях, столовых за кусок хлеба. Молодых ребят часто отправляли по разнарядке Ольгопольской германской комендатуры в город Балту якобы для строительства «важного военного объекта», никто обратно не вернулся. Некоторым удавалось выкупить своих сыновей у ответственного за отправку Заславского, но об этом мы узнали только после освобождения.
В начале 1943 года в Чечельник из плена пришли трое еврейских и трое украинских парней. Украинские ушли в свои сёла, а еврейских парней Заславский (председатель общины) заставил явиться в германскую ольгопольскую комендатуру. Их расстреляли немедленно во дворе. Через месяц ещё двое еврейских парней из плена появились. Моя сестра Фира пришла из общины вся в слезах и рассказала, что этих парней посылают в Ольгополь. Тогда община решила, что вместо них в Ольгополь с выкупом пойдут переводчик Беленький Калмен и Фира. Конечно, решение это принималось тайно в узком кругу. У местных евреев почти ничего не осталось из драгоценностей после советских чисток, обратились к румынским евреям, которым удалось кое-что сохранить для себя. Они отнеслись к общему горю с пониманием и собрали с десяток золотых часов с бриллиантами, кольца, браслеты. Всё это я видела, когда моя сестра заворачивала их в носовой платок. Перед уходом Фира надела вышитую украинскую кофточку и завязалась цветным платком. Беленький Кармен тоже оделся соответствующе. Выходить из гетто не разрешалось, нарушение каралось смертной казнью, но, как видно, надеялись на Бога. Вышли рано утром и кроме трёх крестьянок, спешивших на базар, никого не встретили. Возле здания префектуры стояли несколько шуцмахеров, которые и не подозревали кто перед ними. Беленький на чисто румынском языке попросил их впустить. Через полчаса им разрешили. Фира, как вошла, сразу же стала на колени, а Беленький начал объяснять причину их прихода, одновременно выкладывая на стол драгоценности. Чудо свершилось, ребята остались в живых.
Наша квартира летом 43-его года превратилась в центр посещения интеллигентной, в основном, молодёжи. С выздоровлением и я начала заходить комнату, в которой они собирались. Память сохранила Сухотиных – Лейб и его жена Ева, Фихтманов – Миша и его сестра Бузя, Ройтмана Мишу, Меламуда – врач, получивший итальянский диплом перед началом войны, Грановский Исаак Маркович – красивый блондин совсем не похожий на еврея, я уже упоминала это имя, его внешность не еврея очень помогала в его опасной работе. По соседству с нами жила семья из Румынии, братья и сёстры: Илюша – адвокат, Лёва –  до войны студент третьего курса, Шева и Анна – педагоги. Ещё заходил к нам врач-гинеколог Шор из Румынии. Несмотря на нашу тяжёлую жизнь, он всегда находил причину к шутке, от которой не улыбнуться было невозможно. Когда ему исполнилось 65 лет, Сухотины прочли на идиш посвящение в честь его дня рождения:

Лойт ди юрн из эр ингер – Не по годам он моложе,
Лойт баруф из эр акушор – По специальности он акушор,
Штендик цвишен югент фрейлекс – Всегда среди молодёжи весёлый,
Из унзер доктор Шор – Это наш доктор Шор.

В тот вечер мы даже тихо пели, забыв на пару часов наше горе. Голда, мать моего мужа, в тот вечер преподнесла угощение – жаренную сою. Она выменяла её на базаре за жестяные кружки. Великолепное вкусное блюдо!
Через некоторое время я «под присягой» узнала от Фиры, что в местечке имеется подпольная партизанская организация, и Фира исполняла в ней должность секретаря, писала листовки, как правило, новости информационного бюро о месте боёв. Наша квартира стала одной из конспиративной. Иногда Грановский приводил к нам людей украинского происхождения, но на совещания он нас не приглашал.
В конце 1943 года Фира вернулась из общины вся в слезах. Я была занята на кухне, варила для всей семьи нехитрый обед. Заниматься кухней входило в мои обязанности до болезни и после болезни, даже месила тесто для лапши из ржаной муки. Наша семья в тот период не очень голодала. Иногда в нашем рационе появлялось мясо в виде костей. Всё это благодаря нашему отцу, он изготовлял, мать на базаре меняла. Из мяса-костей я готовила борщи в больших горшках в печи, мы угощали всех, кто к нам заходил. Борщ, чтобы он имел кислый вкус, заливался квасом из прокисшего чёрствого хлеба. Борщи всем нравились. Обычно я приготовляла их в четверг на пятницу и субботу. Так что, всё началось именно в четверг, это я хорошо помню. О чём Фира говорила в другой комнате, мне не хотели рассказать. Однако я увидела, что отец приготовил мешок и начал пришивать к нему ремни. Через очень короткое время отец всё-таки рассказал, что готовится акция. Евреев собираются из Чечельника куда-то переместить, и мешок он приготовил, чтобы в нём нести Алика. Мы были в шоке, но видно Бог был с нами, нашим мучителям стало не до нас, акция не случилась.
Но всё же они хотели от нас избавиться. В начале 1944 года в одну из вьюжных февральских ночей под самое утро мы услышали выстрелы. Шуцманы и румынские солдаты ломились в каждую дверь, слышались громкие голоса и крики. Мы, как всегда, были одеты и прислушивались. Отец и мать со Стелочкой и Розой ушли в погреб, а я с Фирой и детьми остались дома. Дошла очередь и до нас. Они сорвали дверь с главного входа, мы же кинулись во вторую дверь. Раздались выстрелы, и пуля, предназначенная для одного из нас, попала в кошку, сидевшую на подоконнике. Догнав, они прикладами погнали нас на площадь. По пути мы видели пустые проёмы домов и ни живой души, только иногда слышались выстрелы. Площадь была заполнена согнанными, посредине стояли два пулемёта, а в оцеплении германские и румынские солдаты. Был страшный шум и плач детей. Я с Аликом на руках и Фира с Лелей решили стоять в первом ряду, чтобы видеть происходящее. Подъехали две легковые машины, видно, что их ждали. Вышло большое начальство. Я понимаю немного по-германски. Начальство спросило: «Что делают здесь так много людей?» Им ответил, что люди собраны для выполнения работы. Следующий вопрос: «Почему так много детей?» Дальше разговор происходил на очень высоких тонах, я поняла, что начальство чем-то недовольно и приказывает распустить людей по домам. Шуцманы начали разгонять толпу. Прижимая Алика к груди, схватив Лелечку за руку, я побежала вниз к местечку. Улицы заполнились бегущими. Пробежав почти половину пути, я обнаружила, что Фиры нет рядом. Я остановилась и даже пошла навстречу бегущим. Вскоре увидела Фиру. Мы обнялись и разрыдались. Многие не дожили до утра, люди не хотели или боялись выходить из погребов или убегали, их настигали пули.
После этой ночи местечко жило в напряжении и в ожидании. Это касалось не только еврейского населения, но и украинского. Внешне как будто всё выглядело обычным: патрули на улице, комендантский час, еврейское население выходило на работу. Однако базар опустел, движение по улицам прекратилось, люди по ночам прятались. В начале марта мы услышали далёкое громыхание. Фира продолжала ходить в общину, несмотря на наши просьбы прекратить, но она уверяла, что ей необходимо быть в курсе дел. 20 марта она прибежала домой и велела нам покинуть помещение, спрятаться. Отец, мать и Роза спустились в погреб. Фира взяла Стелочку на руки, я своих детей, и мы побежали к нашим друзьям Ройтман. Они жили на самом краю местечка возле оврага в маленьком домике, всего две маленькие комнатки и кухонька.  Хозяин когда-то имел кузницу возле дома, перед самой войной он умер. Его жена жила с двумя дочерьми – Полей и Сашей. Оказалось, что в домик набилось много детей и женщин. Фира, оставив на меня Стелочку, ушла, сказав, что скоро вернётся.
Прошло меньше часа, всё вокруг изменилось. Снаряды, казалось, взрывались рядом с домиком. С дороги слышался непрекращающийся скрежет военной техники. До утра 22 марта нам пришлось пережить много страданий, но утром вдруг стало непривычно тихо. Прибежала Фира вся в слезах и сообщила радостную весть: всё местечко собирается в школе для встречи Советской Армии. Мы целовались и плакали от счастья. Пожилой офицер весь в орденах поздравил нас с освобождением. Грановский Исаак Абрамович и многие другие говорили хорошие слова в честь доблестной Красной армии. День 22 марта 1944 года я никогда не забуду.

Только после освобождения Чечельника нам стало известно, что «высокое германское начальство» в ту жуткую февральскую ночь 1944 года были переодетыми партизанами. С одним из них мы встретились у нас дома в марте 1944 года.