1
Поутру самочувствие у Емельяна Ивановича после вчерашнего было неважное, – перебрал малость за трапезой надёжа… Пугачёва мутило, раскалывалась голова, дрожали руки. В таком состоянии самый раз наказывать врагов и ослушников. Он вспомнил о захваченных у брода старшинах и, крикнув Екима Давилина, который теперь постоянно находился близ его особы, приказал привести пленников. С помощью расторопного, хозяйственного Назарки, по быстрому умывшись и причесав костяным гребнем подстриженные в кружок волосы на голове и бороду, Пугачёв вышел из палатки к народу. Двое казаков из личной охраны вынесли кресло. Емельян Иванович уселся и подозвал атаманов с полковниками. Те быстро окружили «царский трон», почтительно уставились на повелителя, в ожидании приказаний.
– Бурнов Ванька! – окликнул Пугачёв казака, исполнявшего роль царского палача. – Бери зараз с собой Идорку, – сколь ни наесть людей – особливо ежели кто по плотницкой части толк разумеет – да соорудите мне живо пару виселиц. Старшин вешать будем!
Бурнов обрадовался предстоящей любимой работе, кликнул Идыркея и помчался исполнять приказание. К Пугачёву подвели захваченных вчера пленников – одиннадцать яицких старшин во главе с Андреем Витошновым.
– Ты у них за старшего был? – устало спросил у него Емельян Иванович.
– Не по своей воле, государь… начальство в городке заставило, – кряхтя и постанывая, принялся оправдываться старик Витошнов, – вчера ему в свалке добре намяли бока казаки.
– Почему сразу ко мне не перешёл? – продолжал строгий допрос Пугачёв.
– Так когда же было переходить, – развёл тот руками, – Наумов с Крыловым не пущали… У них, гляди – пушки с солдатами, а у меня – что?..
К Емельяну Ивановичу сбоку наклонился Максим Шигаев, свистяще зашептал на ухо:
– Ты его помилуй, ваше величество! Андрей Иванович человек полезный… К тому же, – в столице не раз бывал, государя видел.
При упоминании об этом Пугачёв враз оживился. Он любил устраивать публичные комедии с узнаванием своей персоны. Это лишний раз вселяло уверенность в подчинённых, рассеивало их сомнения.
– Что, старшина, бывал ты в Питере? – обратился Емельян Иванович к Андрею Витошнову.
– Был, царь-батюшка, винюсь, – опустив обречённо голову, сознался старик Витошнов. Должно быть, подумал, что пришёл его смертный час.
– А меня, к примеру, видал там, на престоле? – приосанился в кресле Пугачёв, гордо поогляделся по сторонам.
Сподвижники застыли в немом ожидании, даже голоса галдевшей у походных палаток толпы смолкли.
– Признаю, ваше императорское величество, – видел там вас, в городе Санкт-Петербурге, – торжественно провозгласил Витошнов. – Вы, правда, были тогда помоложе и без бороды…
Его слова заглушил ликующий рёв пугачёвцев, лишний раз удостоверившихся в подлинности государя. Прозвучало несколько выстрелов в воздух. В небо взметнулось с десяток казачьих шапок и татарских малахаев. Старшина Витошнов занял почётное место в свите его величества. Остальных пленников вздёрнули, и войско стало спешно сниматься и выстраиваться в походную колонну.
Здесь братья Атаровы вновь разлучились. Старший Борис поехал в свой полк, коим командовал небезызвестный Митька Лысов, младший присоединился к своим товарищам из отряда Овчинникова. Это была всё та же полусотня удальцов, перебежавшая вчера из подразделения старшины Акутина. Казаки были разных возрастов: и молодые, и старые. Андрей Овчинников за ночь времени зря не терял, водки пил мало, а с помощью Ваньки Почиталина сделал подробный список своих людей. Такого не было ещё ни в одном отряде. Придворный батюшкин писарь, Почиталин, вначале было капризно заартачился, силясь спихнуть с плеч не свойственную ему работу, но отец, Яков Филатьевич, числившийся в подразделении Овчинникова, уговорил. Пока Иван с Андреем Афанасьевичем составляли реестр, Яков Почиталин дал денег Кузьме Фофанову, и тот, прихватив с собой одного пронырливого казачка, хорошо знавшего местность, смотался с ним на ближайшие хутора – за водкой. Воевать, так воевать, а пить, так пить, – тем более ежели сам царь-батюшка позволил!
Сейчас у всех, естественно, трещала с похмелья голова, особенно у Фофанова, хватившего с непривычки лишку. Хотелось испить натощак холодненького огуречного рассола, отлежаться в тени, но нужно было спешно выступать в поход, и казаки, пересилив утренний недуг, оседлали коней и тронулись. Степан Атаров прибился к своим знакомцам: Фофанову, Якову Почиталину, Андрею Овчинникову, – другим боевым казакам из городка. Он только начинал службу, – они же обломали не один суровый поход, бывали во всяческих переделках. У них было чему поучиться молодому, неопытному казаку.
– Ты, Стёпка, главное дело, в сражении позади опытных старых бойцов держись, – напутствовал его Овчинников. – Они пиками и шашками дорогу среди неприятеля прорубают, а ты – ружьё в руки – и гляди зорко по сторонам. Как только заметил вражеского бойца впереди, так и пали в него метко, сшибай с коня. Этим ты переднему большую поддержку окажешь, а он – тебе. Так в паре и пробьётесь сквозь вражье войско.
Кузьма Фофанов разговаривал с Почиталиным:
– Куды идём, не слыхал, дядька Яков? Ванька ничего не брехал?.. Он ить у тебя – при государе!
– На Гниловской форпост правим, – со знанием дела отвечал Яков Филатьевич. – Батюшка, надёжа-государь, по линии решил пройтись, пушек да людей в степных крепостях набрать. У нас ведь людей, слышь, Кузьма, – прорва, а артиллерии – ни черта! Разве без неё навоюешь?
– Правда твоя, Филатьич, – услышав, согласился Андрей Овчинников. – Пушки нам до зарезу нужны… Будет у батюшки артиллерия – никакой Яицкий городок не устоит! Да что там, – сам Оренбург не страшен будет… Правильно Пётр Фёдорыч делает, что по форпостам идёт. Сейчас там солдат мало – все на войне с Турцией, а казаки нам только радые будут, враз на нашу сторону перейдут!
– Ну, ты – голова, Андрей Афанасьевич! – восхищённо заметил Степан Атаров. – Всю воинскую науку превзошёл. Быть бы тебе войсковым атаманом, так нет же – старшины ни за что не позволят!
– А нам старшины не указ, – строптиво возразил Кузьма Фофанов. – Вот захотим, и выберем на кругу Андрея Афанасьича атаманом!
– Где он, тот круг?.. – неуверенно проговорил Стёпка.
– Батюшка обещал нам казачьи вольности возвернуть, – напомнил Фофанов, – вернёт, как было обещано!.. Ты царский манифест читал?
– Неграмотный я, – пожал плечами Атаров. – Так, краем уха слыхал… Старший брат, Борис, что-то об том баял…
2
Гниловской форпост сдался Пугачёву без сопротивления. Небольшой отряд яицких казаков человек в семьдесят во главе с сотником, с одной полевой пушкой, выехал навстречу императорскому войску. Среди сдавшихся был племянник злейшего врага войсковых казаков Мартемьяна Бородина Григорий Семёнович Бородин – казак послушной, старшинской стороны. Это вначале смутило сподвижников Пугачёва. Некоторые горячие головы вроде Зарубина-Чики и Митьки Лысова даже поначалу потребовали его казни. Емельян Иванович было поддался их уговорам, но тут высказались более степенные, рассудительные и не столь кровожадные Максим Шигаев, Денис Караваев, Тимофей Толкачёв. Они доказали, что Гришка Бородин, в бытность свою в Яицком городке, войсковой стороне вреда не чинил, со своим дядькой, злыднем Матюшкой Бородиным, не якшался, был всегда справедлив и с простыми казаками честен.
– Так что же, люб он вам, атаманы-молодцы? – спросил своих Емельян Иванович.
– Люб, ваше величество, не вели казнить, вели миловать! – согласно закивали бородами сподвижники. Даже Иван Зарубин присоединился к общему мнению.
Один только Митька Лысов – пьяный в стельку, так что еле держался в седле – не сдавался:
– А я супротив, надёжа, Емельян Ив… Тьфу ты, оговорился, прости! – во время спохватился он и со страхом прикусил язык.
Пугачёв, видя, что полковника понесло не в ту степь, незаметно мигнул Зарубину и Мясникову. Те, быстро спешившись, грубо стащили с коня брыкавшегося Лысова и поволокли с глаз долой, в обоз. Емельян Иванович обратился к молодому Бородину:
– Так и быть, прощаю тебя, казак. Служи мне верно, от присяги, которую примешь, не отступай, на сражении бейся смело, а буде – смерть придёт, прими её, костлявую, честно, как и подобает настоящему рыцарю!
Григорий Бородин, внимательно выслушав, поклонился своему повелителю, поспешно отошёл к войску. Пугачёв, осенённый новой идеей, тут же вызвал к себе в палатку сержанта Дмитрия Кальминский, велел ему срочно сочинить присягу.
– К обеду поспеешь? – строго поинтересовался Емельян Иванович.
– Дело мне незнакомое, ваше императорское величество… – неуверенно замялся сержант.
– Ты сам-то присягу Катьке давал? – не отставал Пугачёв.
– Бывшей государыне, Екатерине Алексеевне?.. – уточнил культурный молодой человек.
– Катька она для меня, потаскуха, подстилка Гришки Орлова, а никакая не Алексеевна, – зло процедил Пугачёв, сердито глядя на Кальминского.
– Согласен, ваше величество, – не посмел перечить тот. – Присягу, конечно, принимал, куда же без этого… Весь народ присягал незаконной царице, обманом взошедшей на ваш престол.
– Вот и гарно! – сказал Пугачёв. – По образцу старой присяги и сваргань новую, а мы с господами атаманами почитаем, обсудим… Иди. Шагом марш!
Сержант Кальминский, чётко, по уставу, сделал налево кругом. Чеканя строевой шаг, вышел на улицу. «Что значит солдатская муштра! – с завистью подумал Емельян Иванович. – А казаков-чертей попробуй этой премудрости обучить?.. Куды там… Степняки-наездники… Вольное племя!»
3
Борис Атаров с товарищами с удивлением наблюдали необычную сцену, как Иван Зарубин с Мясниковым приволокли пьяного в дым Митьку Лысова.
– Отстань, Чика, морду побью! – кидался он на Ивана и силился ткнуть того тугим кулачищем в физиономию. Чика уклонялся и в свою очередь грозился Митьке:
– Я те дам, дурила… Смотри у меня! Ежели не угомонишься зараз – свяжем!
– Казаки, что смотрите? Командира вашего бьют, а вам и вся недолга! – обратился к своим подчинённым Лысов, ища поддержки. Те враз зашумели, вступаясь за Митьку, грозно сжав кулаки, кинулись на Зарубина и Мясникова.
Чика, не долго думая, выхватил из ножен шашку.
– Бунтовать? Вот я вас сейчас!.. А ну разойдись, щенячье племя!
Оставив Митьку Лысова, Зарубин с Мясниковым ушли. Казаки окружили возбуждённо галдящей толпой своего полковника.
– За правду страдаю, братцы, – лил пьяные слёзы Митька. – Батюшка змеёныша, Гришку Бородина, помиловал, а я воспротивился. Где это видано, чтобы старшинского выродка не повесить? Он всё одно к своим сбежит… Как волка не корми – невинной овцой не станет.
Борис Атаров внутренне согласился с его доводами, но тут же подумал, что государю видней. Он и сержанта Кальминского пощадил, и офицера Шванвича на службу свою царскую принял. Казаки, послушав ещё малость бессвязные, пьяные выкрики Лысова, согласно покивали головами и, позёвывая, разошлись. Всяк принялся заниматься своим делом, пока выдалась свободная минутка в походе. Борис, знавший малость грамоту, засел за письмо Устинье в Яицкий городок. Он долго мараковал, выдумывая ласковые для девичьего уха выражения, щедро изливал свои чувства. По опыту знал, что девки «любят ушами», потому и старался, – разливался на бумаге соловьём… Но письмо ему дописать не дали. Войсковой трубач просигналил сбор, и казаки, побросав начатые дела, кто в чём поспешили в центр лагеря, к палатке государя. Даже малость оклемавшийся Митька Лысов поплёлся.
– Что будет, не слыхать? – встревожено спрашивал на ходу у Бориса казак Харька. – Неужто комендант Симонов войско из городка выслал?
– Не должно… Тогда б походную трубили, – покачал головой Атаров, но тревога товарища невольно передалась и ему. В кулаке Борис комкал недописанное письмо к любимой…
Когда пришли в центр, здесь столпилось уже всё войско. Полковники и атаманы выстраивали полукругом свои подразделения, у царской палатки как обычно стояло кресло, которое всегда возили в обозе за государем. Пугачёв стремительно вышагнул из палатки и уселся на свой трон. Стоявшие поодаль дюжие казаки из личной охраны дробно ударили колотушками в большие круглые барабаны-литавры, требуя тишины. Когда площадь замерла, Емельян Иванович поднялся на ноги, поднял вверх правую руку и громогласно провозгласил:
– Господа казаки, атаманы-молодцы, Всевеликое войско яицкое и все остальные верные мои подданные! Все вы отныне – вольные казаки! Жалую вас сим званием пожизненно. Всех, кто бы кем до этого не был! Солдаты, пахотные крестьяне, татары, башкиры, калмыки, али простые городские обыватели, купцы и всякого другого звания люди – будь каждый теперь казаком! Вольным человеком и моим усердным слугой. И да будет отныне среди вас изречено, как исстари среди донских казаков ведётся, что с Яика выдачи нет! Все между друг другом свободные и равные, – такова моя царская воля!
Его слова тут же покрыл ликующий, многоголосый рёв радостной, возбуждённой толпы. Особенно усердствовали беглые крепостные мужики, наконец-то получившие долгожданное избавление от кабалы помещиков и теперь, вторым шагом, жаждавшие земли. Но Пугачёв заговорил не о земле:
– А теперь, станичники, – как обещал, – объявляю первый казачий круг открытым! Выбирай, войско яицкое, себе атамана, полковника и прочих чинов, как издревле прадеды ваши делали. И да будет ваша воля – моей, а моя – вашей!
Это ещё больше воодушевило собравшихся. Они тотчас подхватили своего императора и принялись качать, провозглашая ему здравицу и беспорядочно паля в воздух из ружей. Особенно усердствовала молодёжь, силясь подбросить царя-батюшку как можно выше. Качал надёжу вместе со всеми и Борис Атаров. Щупленький Стёпка, по причине великого многолюдства, не пробился. Радовались отдельной группой и татары с башкирами и калмыками, но чему – не понимали сами. Не многие из них говорили по русски, и радовались со всеми за компанию, на всякий случай.
Пугачёв, дав народу немного потешиться, подал незаметный знак своему флигель-адъютанту Екиму Давилину, тот шумнул гвардейской комендантской сотне. Набежавшие рослые, вооружённые до зубов, молодцы во главе с татарином Идоркой быстро разогнали толпу, отняли у казаков Пугачёва, водрузили его на прежнее место. Сами стали в оцеплении, никого больше к батюшке не допуская. Выборы главных должностных лиц яицкого войска начались.
Казаки долго спорили, выкрикивая ту или иную кандидатуру, до хрипоты доказывая свою правоту. Когда не помогали слова, пускали в ход более существенные аргументы: кулаки, а то и вострые шашки! Атаман вроде бы всех устроил, на эту должность предложили Андрея Овчинникова. Правда, небольшая группа стояла за Максима Шигаева, но не набрала и четверти голосов. Зато во время выборов полковника страсти разгорелись не на шутку: вся молодёжь и казаки с линейных форпостов горой стояли за Митьку Лысова, более умеренные городские казаки – за Ивана Зарубина.
– Даёшь Лысова полковником! – рвали лужённые глотки молодцы из его полка, в том числе и Борис Атаров.
– К чёрту пьяницу-Лысова, – Чику в полковники! – орали, бешено тараща глаза все остальные, к которым примкнули и люди из отряда Андрея Овчинникова.
Сторонники двух враждующих партий напирали друг на друга, не желая уступать, завязалась яростная перепалка и наконец дело во многих местах дошло до рукопашной. Борис Атаров крепко врезал громче всех горланившему казаку из Зарубинских головорезов, развернулся для удара следующему и в ту же минуту, получил ощутимого тумака сбоку, из-под руки. Оглянулся, чтобы дать сдачи обидчику и в изумлении крякнул, опустив руку: перед ним был собственный брат – Стёпка!
– Ах ты паршивец… Своих бить! – Борис врезал младшему такого леща, что тот кубарем отлетел в сторону. В отместку на него навалилось двое: Кузьма Фофанов и ещё один казачок, – широкоплечий и довольно крепкий.
– Братаны, на помощь! – позвал Атаров своих, и они не замедлили появиться.
К нему, сквозь свалку, пробились Харитон Бекренёв, Ванька Заикин, Карташов Илюха. Вчетвером лихо отбились от нападавших, и погнали остальных прочь, что есть силы работая кулаками, лупя ими направо и налево.
Пугачёв со своей личной охраной насилу утихомирили драчунов. Те, отхаркиваясь кровью и считая выбитые зубы, вновь приступили к выборам. Проголосовали за Ивана Зарубина: он набрал чуть меньше половины голосов. За Митьку Лысова, естественно, подняли руки все остальные – он стал войсковым полковником. Есаула выбрали почти единогласно, – на эту должность прошёл старик Витошнов. В хорунжие выкликнули несколько человек, среди которых – Алексея Кочурова, которого хорошо знал Борис Атаров. На этом выборы закончились. Новое руководство войска заняло почётное место по правую сторону царского трона. Емельян Иванович позвал сержанта Дмитрия Кальминского и велел зачитать текст присяги. Тот вошёл в круг с бумагой в вытянутой руке, громко, чтоб было слышно и в последних рядах, стал читать:
«Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым его Евангелием, что хочу и должен всепресветлейшему, державнейшему, великому государю императору Петру Фёдоровичу служить и во всём повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, в чем да поможет мне Господь Бог всемогущий».
Когда сержант умолк, Пугачёв встал с кресла и спросил собравшихся:
– Клянётесь ли, детушки, служить мне верой и правдой? Как отцы и деды ваши служили?
– Клянёмся, государь! – хором, как один человек, ответило всё войско.
Пугачёв подозвал знаменосца, снова сел в кресло и приказал войску приступить к присяге. Казаки-литаврщики вновь заколотили в свои барабаны. Площадь смолкла. Пример подал вновь избранный атаман. Он первым приблизился к царскому трону, с поклоном приложился губами к руке государя, затем поцеловал хоругвь. За ним потянулись войсковой полковник с есаулом, командиры полков и атаманы, сотенные и десятники. Затем, бесконечной цепочкой – все остальные казаки, беглые крестьяне, гарнизонные солдаты из отряда Шванвича, татары, калмыки, башкиры. Под конец, Емельян Иванович устал подставлять руку. Всё войско было приведено к присяге. Можно было выступать в дальнейший поход по крепостям.