Alice

-1-

Чайная тень скользит по самому краешку блюдца – осторожная, трепетная, крошечными шажочками меряет полу-окружность минутной стрелкой

перед глазами – в самой глубине сетчатки –

женщина в красном платье, что разрастается, словно чудовищный гриб и расцветает, словно огромная жадная роза – заливает всю картину и поднимается к самому горлу

я смотрю на женщину, что есть только сочетание красок и мазков, лежащих рядом,

она не смотрит на меня,

она отвернулась к стене, знает ли вообще, что ее рисуют? Знает ли вообще, что уже давно умерла, лишь чьей-то восторженной прихотью сродни моей не погаснет навечно в мазках, лежащих рядом?

Тень балансирует на кончике ложечки – и падает в другую тень. Отмеряю час за часом заваркой на донышке. Выхожу на лестницу. Вниз – через перила – бесконечный, темный колодец, вверх – тот же колодец, только в самом конце – парящий голубь святого духа. Спускаюсь вниз.

На зеленых ступеньках девочка из моих снов собирает рассыпавшийся бисер. Темно-синие горошинки одна за одной возвращаются в пухлую ладошку

это алиса из той самой страны

- А где твой кролик?

- Он убежал.

Как же мы теперь попадем туда?

алиса, что можно увидеть, если смотреть вверх в пересечение лестниц?

- Парящего голубя святого духа. Разве ты не знаешь?

Девочка протягивает мне раскрытую ладонь полную синих стеклянных ягод.

Возьми. Это тебе.

Зачем?

Вниз – через перила – бросаю одну за одной в бесконечный, темный колодец, тонут в тишине, невидные, застывают где-то на илистом дне.

Спускаюсь еще ниже, все стены вокруг – в рисунках, пытаюсь отыскать свободную, чтобы нарисовать кусочком угля женщину в красном

знаю, что теперь вечно буду обречена рисовать ее везде

откуда-то сверху – снова через перила - смех алисы

- Что ты там делаешь?

Поднимаю голову – за спиной у нее в вышине – два крыла

- Хочу нарисовать одну женщину.

- Красивую?

- Не знаю, знаю только, что она в красном платье.

- Нарисуй лучше кролика. Того, что убежал.

- Но я никогда его не видела.

- Представь, что видела!

- Не могу…

 

Слышишь меня? Слышишь? Понимаешь?!

Вдоль и поперек по сетке городских улиц, пока не упаду от усталости

грязь вперемешку с бледными лицами –

грохочущие трамваи –

нищие с гноящейся кожей –

старухи, собаки, реклама, визг тормозов, жующие рты –

букет роз в канаве – снова красный, как кровь

хватают за руку – лисье лицо, сальные волосы, говорит хриплым шепотом: Любые виды услуг. <i>Любые …

Я не могу представить того, чего не видела, а то, что видела, не могу забыть.</i>

Окажите мне услугу.

Любую.

В своих снах я буду словно ребенок. Смеяться, танцевать, срывать одуванчики и дуть на них, славя воздушное семя по всей земле

Барыга с лисьем лицом заталкивает меня в такси – там и так уже тесно, трое, сидящие на заднем сидении громко кричат и вжимают меня в дверцу

пахнет бензином, резкими духами, собаками и п;том

над водителем раскачивается плюшевый чертик

необъятных размеров женщина, сидящая рядом, утирая свой огромный лоб постоянно грозиться ударить меня локтем в лицо – это от нее воняет всем, кроме бензина

у другой женщины – маленький ребенок, который не замолкает ни на секунду

третьего пассажира мне не удается разглядеть – он так же как и я вжат в свою дверцу

за окном мелькают дома, выпуклые, будто в аквариуме, люди в виде ила на дне, кажется, что вот-вот пойдет дождь и смоет всю эту мерзость

Куда мы едем?

- Куда мы едем? – Кричу я, беспомощно пытаясь всех перекричать

Выезжаем за город, чахоточные лиловые деревья отражаются в мутных лужицах болотной жижи,  вокруг полно воды, но все засохшее и отравленное

на горизонте – в мареве рыжего дыма – нагроможденье труб и бетона – гигантский орг;н

машина подскакивает на кочках, дребезжит, ребенок воет, словно маленький звереныш, плюшевый чертик бьется головой о потолок

едем бесконечно долго, навстречу – редко – другие машины, еще реже –большие грузовики и автобусы

Приехали в аэропорт –

высокое стеклянное здание, разноцветный людской муравейник, в небе, прямо над головой идет на посадку что-то огромное, оглушающее, зачем я здесь? Кричу таксисту:

- Отвезите меня обратно в город!

и тут же меня отталкивают от машины сотни рук

остаюсь одна посреди кишащей толпы, так же мечтающей выбраться отсюда

алиса, что же я увижу, если буду смотреть вверх?

- Разве ты не знаешь? Дождь и парящего духа.

Иду в город пешком. По самому краю обочины. На дороге разлито блестящее масло, которое, испаряясь, дрожит в воздухе белесой занавеской. Кисло и душно. Лиловые деревца двоятся, их тени чертят на земле знакомые подсознанию пересеченности,

будто древние руны

но не могу прочитать

мимо, в нескольких сантиметрах, проносится автобус

от такой близости у меня начинают дрожать руки

стать еще одним распластанным животным, которых больше нет на этой дороге

к вечеру дохожу до города, сначала – это поселок, разрастающийся вскоре, как раковая опухоль – несколько десятков одноэтажных бараков, где худые, изможденные женщины сушат и не могут высушить свои серые простыни, где их дети, похожие на пауков безмолвно умирают, сидя на ядовитой земле

город начинается с разлагающейся груды мусора, в который превращаются эти бледные тени людей

мне представляется, что где-то здесь может прятаться кролик алисы – я внимательно смотрю по сторонам, может, смотрю прямо на него, но не вижу и не узнаю

темнеет так, словно на небе медленно гаснет зажженная кем-то свеча –

от краев к центру свет съеживается и, наконец, становится не больше яблока

дома поднимаются выше, словно по лестницам, из них толпами на улицы вываливается безликий сброд

состояние комы застыло на каждом как поцелуй или плевок

неясные тени курят в подворотнях – зеленоватый дым восходит к небу, с которого так и не упало ни одной капли и ни одной звезды

на мгновенье какое-то существо прижимается ко мне: огромные, черные глаза, будто дыры, узкие, тонкие пальцы на моем запястье, шепчет: Это страшное место!- и, отхлынув, вновь растворяется

зеркальное здание вырастает передо мной как ящик пандоры, принимает меня и швыряет обратно мои искаженные отраженья

захожу в копошащийся сумрак внутренностей, лифт поднимает меня до уровня мочевого пузыря, коридор, вдоль стен сидят на корточках, без глаз, без рук – покрытые липким потом, двери, стучусь в одну из

 

Торопливо стаскиваю футболку через голову, снимаю джинсы, трусы

почти нет света

только неон с улицы делает похожими на мертвецов

одежда лежит на полу, будто рыхлая куча гниющих овощей

никаких поцелуев и оргазмов

больно. И с каждым разом все больнее, будто не внутрь, а изнутри

вижу свои руки, но будто бы не свои

бегущие по потолку тени

тусклый фосфор кожи

ни единого слова

пустота, в которую маленькая девочка бросает синий бисер

так же молча одеваемся.

Догоняет меня в коридоре:

- Подожди. Увидимся завтра?

- Может.

- Приходи на крышу

 

На улице все так же

Что же ты хочешь изменить?

Останавливаюсь перед светящейся витриной магазина, табличка «закрыто» на двери, изнутри на стекле, словно груши, висят огромные, с ладонь, улитки

смотрю на улиток – их вязкие, слизкие тела чертят мне послания

букву за буквой, голос над ухом: Хотите купить таких же?

Высокий худой мужчина в надвинутой низко на глаза кепке дергает меня за рукав:

- Есть точно такие же. В два раза дешевле. Едят абсолютно все. Здесь недалеко.

Заворачиваем за угол и спускаемся в подвал

невыносимо воняет, но мужчина делает вид, что не замечает, идем по узкому коридору, в конце дверь, звоним, ждем, мужчина оборачивается ко мне и многозначительно шепчет: Есть не только улитки. Много чего.

Лицо у него темное, скуластое, небритое, на шее уходящая под воротник татуировка.

Наконец дверь открывают. Заходим в полутемную комнату - в ней тлеет один маленький ночник, какие-то люди вповалку лежат на диванах и на полу

- Дальше, дальше. – Тянет меня мужчина.

Проходим еще несколько комнат, в них тоже лежащие без движения люди

- Зачем они тут?

- Интересуетесь? – Переспрашивает мужчина.

Качаю головой: Нет.

- Они никогда не выходят на улицу.

Еще одна дверь. Вонь сшибает с ног, мужчина щелкает выключателем: маленькая пустая комнатка, выкрашенная в ярко-белый – повсюду ползают улитки  по стенам, по потолку

все покрывает слой зеленовато-желтой, подсохшей слизи

у некоторых улиток на раковинах серый налет, вроде мха или плесени

- Выбирайте. Трех за двух уступлю.

Но мне нестерпимо хочется прочь, на свежий воздух, в глазах режет, подкатывает тошнота, улитки вызывают во мне только отвращение.

- Нет, нет, не надо…

Я прижимаю ладонь ко рту.

- Трех за двух.

Не слушаю, бегу назад через внутренности темных комнат, спотыкаясь о стонущих людей

кучи гниющих заживо овощей

коридор, натянутый дрожащей тетивой

судорожно дергаю задвижку на двери

неоновый, пульсирующий проем, уводящий прямо в яблочно-зеленое небо

 

Последний трамвай, жующий ржавые рельсы

сжимаю в ладони розовый билет, прислонившись лбом к холодному стеклу

стекло все в трещинах,

в отражениях вижу себя – уставшие глаза, спутанные волосы и еще вижу, через проход – женщину в красном платье, она сидит, отвернувшись от меня, от всех, изогнутая, как скрипка, черный локон бабочкой скользит на обнаженном плече, платье устилает пол, словно горсть спелых яблок

я боюсь повернуться и посмотреть на нее, потому что могу никого не увидеть

по тому, что другие пассажиры не замечают ее, ходят прямо по платью, по спелым яблокам, я думаю, что женщина существует только в моем воображении, но я продолжаю смотреть на нее в янтарном стекле, недвижную, будто застывшее насекомое, печать, любовь

моя остановка – забыла, в последний момент выскакиваю меж грохочущих створок двери, оборачиваюсь и вижу – в светлом скафандре вагона – сидит, как изваяние, в алом, как кровь платье

значит, все-таки была? На самом деле была?!

Смотрю вслед уходящему трамваю

Все тело кричит от тоски

 

- Что ты тут делаешь?  - Спрашиваю. - Уже поздно – тебе давно пора спать.

алиса сидит на перилах, болтая маленькими ножками в белых гольфиках, в руке у нее – яблоко

улыбается:

- Мне не хочется спать. Будешь яблоко?

- Нет, спасибо.

- Оно из воска. Его нельзя есть. Если не хочешь уснуть.

Говорю:

- Я завтра уеду.

алиса, кажется, не удивлена, спрашивает:

- Ты видела моего кролика?

- Нет. Но, я поеду туда, где смогу увидеть его, я была сегодня в таком месте, это за городом, там люди умирают заживо

- Ты вернешься?

- Да. И мы пойдем в твою страну.

Слышно, как  хлопает внизу входная дверь, алиса спрыгивает с перил, шепчет:

- Это мама пришла. Мне пора.

Она вкладывает мне в руку восковое яблоко и, поднимаясь на носочки, обхватывает за талию, чувствую сладковатый запах, идущий от ее волос

снова шепчет, едва различимо:

- Я знаю, ты его найдешь

 

В моей комнате открыты все окна, но ночь душная и липкая, не могу уснуть и курю, сидя на подоконнике

слышу, как в ванной капает вода, вижу, как собирается с духом тяжелая, упругая капля, скользит по краю, рвет свою нежную кожу, летит – долго-долго и с шелестом разбивается о матовый фаянс

передо мной разворачивается пиковая карта города, полная светящихся точек, утром я поеду туда

меня греет мысль, что где-то подо мной, двумя этажами ниже сейчас точно так же сидит у раскрытого окна не спящая маленькая девочка

ее яблоко лежит рядом со мной

его нельзя есть

потому что тогда я засну и не смогу проснуться, пока не придет женщина в красном (она уехала куда-то на последнем трамвае) и не поцелует меня

 

-2-

У нее есть имя, но она не хочет мне говорить, отводит глаза: Я не помню, не знаю…

У нее трое детей и у них у всех есть имена

Даже у ее собаки, тощей, гноящейся есть имя

Ее муж работал на том гигантском орг;не, который видно из любого окна, будто все окна сходятся  в одной точке, у него выпали все волосы и зубы, он кашлял кровью и умер неделю назад

санитарная служба забрала тело и залила хлоркой весь дом

Я живу в маленькой комнатке, вроде чуланчика, в которой раньше хранились дрова, а еще раньше – еда,

о еде в доме давно уже ничего не напоминает, а дрова – несколько лиловых скрюченных веток – теперь лежат в углу общей комнаты

собирать их – обязанность младших детей,

вечерами ветки бросают в некое подобие печки, на ней кипятят воду

по ночам тут холодно, ветер мечется из комнаты в комнату, слышно, как на заводе дают два гудка, возвещающие об окончании одной смены и начале другой

от холода не могу заснуть и, обернувшись одеялом, выхожу на улицу

вокруг в темноте бесшумно скользят слепые тени, словно потерявшиеся корабли, натыкаются на рифы, глухо вскрикнув, уходят на дно

как будто есть дно глубже

небо линялое, в потеках звездной слюны, над заводом – красноватые всполохи, словно отсветы пожара, город отсюда – как огромный, затаившийся у земли паук, в воздухе разлит низкий, вибрирующий гул – он заставляет дрожать мою кровь, будто от предчувствия…

кто-то легко касается моей ноги

собака,

тихо и жалобно скулит, глажу ее по угловатой голове – снова у нее над глазами вздулись непонятные шишки – я думаю, в ней живут какие-то насекомые

вчера весь день шел дождь – вязкая желтоватая жидкость в земле превращалась в липкую, слизкую грязь - никто не выходил из своих убогих домишек, дров не было, мы сидели впятером на полу в маленькой комнатке и молчали, собака лежала у двери и тоже молчала

дети похожи на карликов – высохшие, синюшные тела, тоненькие как спички ручки-ножки, спутанные волосы и огромные бездонные глаза на морщинистых личиках

я ни разу не видела, чтобы они смеялись

старшая девочка уже ходит вместе с матерью на завод, и, возвращаясь оттуда, подолгу лежит на кровати без движенья,

младшие – двойняшки лет пяти-шести с утра собирают ветки, а после полудня в поисках еды уходят на городскую свалку, порой я вижу их сидящих на земле перед домом – крошечных, отстраненных, грязных будд

 я спрашивала их про кролика, но они молчат, они не хотят со мной разговаривать, я – чужая, непонятная,

я привезла им карандаши и бумагу, но они не знают, что с ними делать, они хотят сжечь их в печке

курю в темноте, а после возвращаюсь в дом

дети спят беспокойно, стонут, кажется, будто в ночи копошатся невидимые крысы,

часто то один, то другой кричит и просыпается весь в слезах

в моем чулане лежу, укрывшись с головой, пытаясь согреться

мне кажется, что я в огромной пещере, на самом дне пустого, звучного блюда, рассыпаю эхо, а где-то в глубине, словно черная жемчужина, притаившись, спит или ждет меня, претворившись, что спит, дракон моих снов

Я не могу представить того, чего не видела

Значит, когда-то это было со мной? Когда-то я стояла в черничной глубине пещеры, съедаемая страхом неведомого зверя?

у меня нет факела

Утром просыпаюсь, чувствуя на себе затаившийся драконий взгляд - одна из двойняшек сидит рядом и не думает отводить глаза

протягиваю ей руку и она внимательно изучает мою ладонь, тыкаясь в нее слепым щенком

спрашиваю:

- Что ты хочешь?

Девчонка мотает головой, не отрывая грязных пальчиков от моей руки, потом вдруг пищит тоненьким голоском:

- Собачка…

Переспрашиваю:

- Что  с собачкой?

Снова тоненький голосок прячется в пересечениях линий моей ладони, повторяет:

- Собачка…заболела…

Собачка действительно заболела – лежит в углу общей комнаты, тяжело дышит, голова у нее похожа на гроздь винограда – дети сидят вокруг и гладят тусклую, свалявшуюся шерсть

сажусь рядом

 

- Ты действительно думаешь, что все вокруг именно так и есть? и никак иначе?

- Как, иначе?

- …что нет никаких волшебных стран, городов, увитых солнцем и виноградными листьями, грибами, кусочек плоти которых позволит человеку проходит сквозь игольное ушко… я думаю, это обязательно должно быть! я помню, что в детстве читала одну книжку – там было про некое место, где все были счастливы. наивным, детским счастьем. никому не нужно было умирать, чтобы стать счастливым, там была площадь и колокольня, над колокольней кружили голуби, а внутри каждый вечер играли на скрипках – люди приходили и радовались, когда струны пели, как нежные пальцы, и плакали, когда смычки разрывали лиловое небо, и еще там была мелкая речка, которая зимой покрывалась серебристым дыханием льда, и чернявые, пронзительные мальчишки бесстрашно скользили по ней, а ветер румянил их щеки

- Ты глупая, – устало говорит женщина – из-за того, что дети весь день просидели с этой собакой, у нас теперь нет ни еды, ни дров. Она же все равно умрет. Никому не нужны твои волшебные страны, и колокольни, и голуби, и скрипки…за нарисованным очагом не прячется дверь.

 

Ночью в доме ужасно холодно, тихо и монотонно скулит собака

мне кажется, никто не может уснуть,

где-то там, вдали от меня, за глухой сливовой степью, в зарослях бетона и асфальта

одна собирает бисер в пухлую ладошку,

другая алым цветком уезжает прочь в гулком, полупустом трамвае,

третья занимается сексом на крыше, упирающейся в мертвое небо, с мужчиной, имени которого не знает и не хочет знать

Я вижу, как достаю из своей сумки восковое яблоко, режу его на пять равных частей – женщина, трое детей, собака –

им не нужны мои волшебные страны,  колокольни,  голуби, скрипки, они не смогут быть счастливыми,  не умерев,

утрой я закопаю их в промозглую, бурую грязь, между двумя гудками с завода, возвещающими окончание одной смены и начало другой

женщина в красном не поцелует их и они никогда не проснуться.

В бледно-розовых сумерках, среди молочных призраков рассвета, я засыпаю.

 

Собака еще жива, но по-прежнему не встает, дети снова не хотят ее оставлять, будто бояться пропустить мгновенье, которое отделит ее сок от древа жизни

Не хочу оставаться больше в этой комнате ожиданий

- Я пойду за дровами

Девочка напутствует меня:

- Надо идти далеко, близко уже ничего не осталось. И только сухие, они так хрустят, – издает губами резкий звук, будто рвет ткань.

На улице прохладно, дорога подернута пленкой тумана, из окна соседнего барака рыбьими глазами на меня смотрит лысый старик –лицо у него красное, будто обожженный в печи горшок

старик беззвучно шевелит мокрыми губами

ухожу прочь, справа от меня – в белых хлопьях остается дорога, порой она гудит, как пчела – гул нарастает, выныривает, словно бы из-под земли и, не успев распустится – проносится мимо

постепенно туман рассеивается, осыпаясь мокрыми лепестками мне под ноги

прохожу несколько ржавых искореженных машин, от них почти ничего не осталось – нарушенные, поломанные изгибы влажно поблескивающего металла посреди вечности, съедаемые тоской по движению, час за часом погружающиеся в болото

на одном из торчащих обглоданной костью остовов сидит ворона

будто ртутная капля

будто открытая дверь

неподвижная

я смотрю на нее, я хочу прочитать вороньи дикие мысли,

чтобы понять их, чтобы понять сквозь них улиточные письмена и руническую вязь, сплетенную из теней деревьев

ворона тоже не сводит с меня своих блестящих глаз – может, и она хочет прочитать мои мысли, понять какие-то свои сны

мне снова и снова сниться, что я в огромной пещере, на самом дне пустого, звучного блюда, рассыпаю эхо, а где-то в глубине, притаившись, ждет меня, черный дракон, моей собственной тенью скользящий по стенам, на которых мои далекие предки рисовали углем

что-то красное

первое дерево, которое я нахожу, обвивает огромный змей,

он тоже – будто открытая дверь

протягивает мне яблоко

яблоко алисы

ветки ломаются словно детские ручки, резкий звук – так рвется ткань, на изломе – несколько застывших капель, прикасаюсь к ним губами, кровь от плоти моей 

я исполняю свою высшую волю

 

 

-3-

У нее есть имя, но она не хочет мне его говорить,

у нее трое детей и у них у всех есть имена

Даже у ее собаки, той, которая вчера умерла, было имя.

Ее тоже забрала санитарная служба – никому и в голову не пришло закопать ее в землю, за домом

Я хочу научить детей рисовать, я разложила на полу бумагу и пытаюсь изобразить их дом

дети наблюдают за мной, иногда осторожно касаются то одного, то другого карандаша, но в руки их не берут

- Что это? – Спрашивает, показывая на рисунок младшая девочка.

- Ваш дом.

- Нет. – Хором говорят дети. – У нас нет дома.

- Попробуйте сами.

Дети прячут руки за спины и отводят глаза.

- Они не будут рисовать. – Говорит женщина. – Ты глупая. Что ты хочешь здесь найти? Здесь даже нас нет.

 

Слышишь меня? Слышишь? Понимаешь?!

Взываю к ослепшему богу, разметавшись на кусочки, открывшись, словно старая рана

в маленькой комнатке, чуланчике,

слушая тени и скрипы,

кровоточа пальцами,

скользя взглядом снова и снова по вертикалям потолка

Горячими губами шепчу одно и то же имя

Нет, даже не имя – звуки,

выплетающиеся в тугие косы, собирающиеся в золотые снопы, падающие

как звезды,

росы,

флаги,

пророчества

Иду сквозь людей, вповалку лежащих на диванах и на полу, их лица бледные, их лица сморщенные, как луны, как плоды, что созревали в чужих садах,

на лицах их – звуки, перетекающие друг в друга струей, натянутые струной от одного дерева к другому, словно ленты

от моих пальцев тянутся эти ленты и уходят внутрь стен крепости, что высокими башнями упирается в исчерченное кометами небо

я не могу молчать

я не смогу замолчать

Дети приходят в мою комнатку и садятся вокруг

как садились вокруг своей умирающей собаки

я вижу, как внимательно они смотрят на меня, как зачарованно - нетерпеливо мнут складочки на колготках, как горят костры ожиданья на их щечках,

дети не сводят с меня глаз,

и я пытаюсь прогнать их, кричу в эти огромные бездны

и в ответ мне - охапками мой собственный голос

женщина склоняется надо мной, кладет руку мне на лоб, рука ее прохладная, будто озеро

- Жар, у тебя жар. – Шепчут ее бледные губы. – Тебе нужно вернуться в город, найти врача, тебе нужно забыть это место, здесь нет ничего из того, что ты ищешь, здесь ничего нет

- Покажи мне

Сжимаю ее руку, пропуская струи сквозь пальцы

Вижу как искажается от боли гладь озера

- Покажи мне! я ела яблоко, я смогу увидеть!

Пытается вырваться, из двух родников – лиловые воды испуга, выплескиваются пригоршнями

- У тебя жар!

- я не уйду, я не умру, пока ты не покажешь мне его. Мне необходимы колокольни, голуби и скрипки! Назови мне свое имя!

 

Узнаю и не узнаю это место – в детстве вместе со знакомыми мальчишками я несколько раз бывала здесь, с тех пор ничего не изменилось, но я все же не могу узнать

шагаю через рельсы, черными венами уходящие под землю, становлюсь на колени в бурой грязи, чтобы прижаться щекой к мокрому металлу и услышать далекий протяжный гул

серая будка станции – одна стена наполовину обвалилась, видны развороченные внутренности,

неподалеку – два-три, застыли в проржавленном изумлении, упершись колесами в стальные иглы

помню, что в детстве мы на спор залазали в один из вагонов, помню, что внутри было полутемно, паутинно, тягостно и больше всего хотелось обратно, на воздух

- Хочешь, чтобы я зашла внутрь?   

Меня все еще знобит, температура покалывает кончики пальцев и все вокруг кажется немного искаженным, плоским

даже мой голос возвращается ко мне куском жеванного картона

- Я ничего не хочу. – Отвечает женщина. Она назвала мне свое имя, но я не могу произнести его вслух. Я обещала, что никогда не произнесу его вслух.

Поднимаюсь по железным ступенькам и заглядываю внутрь вагона

все так же, как и годы назад и годы спустя: полутемно, паутинно и тягостно

почти все окна забиты или завешаны темной тканью, кое-где прогнили полы, и тусклый свет, просачиваясь, маленькими пузырьками, бросает робкие взгляды на потолок, сиденья распороты, обивка талым снегом лежит, сбитая в комки, в углах и проходах, стены исписаны

- Здесь никого нет. – Кричу я.

За дверью в туалет что-то скребется. но дверь заело и уже саднит плечо от попыток ее открыть, нажимаю на заржавелую ручку, она словно ветка, словно крыло, ломается - резкий звук – так рвется ткань и дверь со скрипом поддается вовнутрь

светло, гораздо светлее, чем в самом вагоне, яблочный свет развешан по воздуху, как белье, как зеленые листья, окно разбито, зеркало разбито – пол в осколках как в слезах

никого

лишь на стене – рисунок углем, шевелиться, скребется –

она -

не смотрит на меня,

отвернулась к стене,

знает ли вообще, что ее рисуют? Знает ли вообще, что уже давно умерла?

платье ее ниспадает как огромный цветок, дышит, дышит, не может надышаться, руки ее тонко лежат поверх упругой ткани, пальцы ее нежно играют друг с другом, обнаженное плечо вздрагивает, пронзенное чуткой дрожью

ты – моя красная тень

мир – красный в зеленом мареве

а какой он еще может быть?

хрустят осколки под моими ногами, хрустят чьи-то слезы, будто крылья бабочек, сухие речи простуженных слов, песок перебирает ветер, делит его на «за» и «против», как в старой сказке

повернись ко мне,- шепчу я - открой мне свое лицо,

мне так немного надо: ее имя, твое лицо

мне кажется – женщина в красном смеется

ловлю ртом этот прыгающий смех, он маленький, как мячик, танцует на самом кончике языка, если его проглотить, он будет щекотать меня изнутри, сладкий, сладкий

женщина на стене словно икона, зажигаю перед ней все свечи, и тогда узкая ладонь закрывает мне глаза и упругие губы касаются моих губ в робком сокровенном танце душного вина

я  обещала, что никогда не произнесу вслух ее имя, и я обещаю, что забуду твое лицо, как только его увижу

скользит вниз теплая ладошка и на какой-то миг, мгновенье, вечность

я вижу

 

Замираю на верхней ступеньке вагона, с трудом понимая, кто я и где нахожусь, четкость пронизывает все мое существо,

как дрожь

мир вокруг можно уместить в чайной ложке,

выпить его, как микстуру и вернуться в Ничто, орать веселые песни до хрипоты

женщина ждет меня среди паутины рельс – на руках у нее – белый

крольчонок

падаю прямо в распахнутый зрачок неба, унося крольчонка с собой в меховой складке объятий, он лежит тихонечко, этот робкий маленький ключик,

- Тебе нужно вернуться в город. – Говорит женщина

Я киваю. Мне нужно найти дверку, которую ключик бы открывал

алиса, мне нужно вернуться к алисе, она знает

 

Сквозь лиловые молнии, пряча от леденящих, обрушивающихся игл в бумажных ладошках, проношу по улицам свою нежную, дрожащую драгоценность, свое тонкое, чуткое сокровище, боясь взглянуть, чтобы вдруг не увидеть вместо

зм;и, расползающиеся по моим ладоням

не сразу замечаю, что свет горит во всем городе,

в каждом окне, в каждой клеточке, где запертые птицы

сидят, позабыв о времени, смотрят на дождь сквозь свои стеклянные прутья и молчат, моргая глупыми глазами в вечной тоске по утраченному;

другие также немы, прозрачны и с тихим шепотом перетекают друг в друга в малиновых сумерках подворотен – они уже не тоскуют;

третьи, вытянув шеи, впившись в водосточные трубы, амебными грибами замерли на скользких карнизах, дождь проходит их насквозь – они тоскуют, но только потому, что есть ночь, дождь и тоска;

несколько – словно белые перья, разметавшись в ветре, одиноко танцуют в кружевах фонарного света, захлебываясь в смехе – они не тоскуют, они сошли с ума, погружаются в темный илистый мир, поднимаясь по лестнице на самую вершину башни, откуда истекают соком тучные груши;

одна – длинное пальто, длинные волосы - тянет за собой истрепанный зонтик, растопыривший спицы в чернильные бока, будто когти, упирается

и я – в ладонях пушистый клубочек, спешу, капли шипят на моей коже, босиком, по самой кромке зеленого неба, мимо горящих окон, в которых немые птицы вырезаны из черной бумаги

как маленькая секундная стрелочка бегу против круга, и вот уже – на вершине залитого светом холма, перед домом, что был мною покинут,

как давно это было! все время уместится, если сядет рядышком, на одном-единственном алисином мизинчике, а, может, она уже выросла? расплела волосы и перестала смеяться,

собрала весь бисер и, задрав платье, раздвинула белые ноги над летящим в ночи городом?

а, может, она больше не видит волшебных стран, колоколен, голубей, скрипок?...

дом надо мной распахнул свои крылья

стоит, словно корабль, качается на темных волнах

принимает меня внутрь себя, зеркальный холл вздрагивает, когда мое тело обретает тысячи форм, что скользят холодными рыбами от двери до двери, на полу – синие бусинки, ведут меня, иду за ними сквозь лабиринт отражений туда, в зеленое пересечение лестниц, ступени под моими ногами меняют свою форму, плавятся, кажется, будто это спины рыб

иду по спинам рыб, наверх

- алиса? алиса, где ты?

ждет меня на верхней ступени, белое, душистое облако – не узнать, если бы не синее в раскрытых ладонях

- Ты никогда не носила красное?

улыбается, берет меня за руку

- Ты никогда не целовала меня?

узенькая ладошка в моей руке как трепещущий огонек

корабль плывет по бескрайнему морю, тысячи таинственных, сумрачных существ танцуют вокруг, в глубоких, спелых водах, их тела сплетают узоры стен, вижу вздохи тонких пальцев, когда вдруг, прильнув вплотную, стремятся заглянуть внутрь, в самую мою душу

- Кто это, алиса?

- Д;хи…твои д;хи, разве ты не узнаешь их?

- мы будто в их объятьях

узенькая ладошка в моей руке как ариаднина нить

- я нашла кролика, он здесь, со мной

алиса кивает: так и должно быть

- я ела яблоко, которое дала мне ты, которое дал мне змей – это одно и то же яблоко

алиса молчит, вижу ее тонкий нежный профиль – поле колышущихся злаков над бездной

- я узнала имя женщины, я видела ее лицо!

так и должно быть

открытая дверь, а за ней – пустота, полная до краев

нас обступают, шепчут, высокими стеклянными вазами звучат их голоса на моей коже, едва касаются

алиса стоит передо мной, и тени плавятся на ее лице, возносится колокольней, парящим голубем святого духа, скрипкой, распарывающей небо, тугим виноградом, нанизанным на струны, нет, не алиса, женщина в красном, нет, мужчина, нет, змей, нет, я сама

руки – мои? -  обнимают меня, сжимают лицо, губы – мои? – целуют меня

до боли, до сладости, тело – мое? - выгибается мне навстречу, чувствую каждый его изгиб, каждую ямочку, каждую косточку, каждый волосок

на обнаженности кожи скользят электрические разряды пальцев

отдаюсь и, входя в золотые ворота, принимаю дары, которые везут мне на двенадцати слонах смуглые молчаливые погонщики: все эти расписные ткани, пряности, заморские фрукты, книги

без единого слова погонщики разворачивают передо мной тугие, созревшие под далекими жаркими солнцами тюки и наполняют ими мои глаза

и когда приходит последний погонщик – седой сморщенный старик в белых одеждах и кладет на песок у моих ног маленькую раковину,

распахивается дверь

и сквозь свое лицо, влажное от слез и пота, сквозь ветер и время, духов, столпившихся вокруг, сквозь стены

я вижу

город,

взметнувшийся колокольней, пронизанный паутинами света, город, уместившийся в детской ладошке, раскинувший свои крошечные домики на холмах Венеры и Марса, на том и на этом берегу Линии Судьбы

я вижу нарядных людей, украшающих цветами фонарные столбы, звонких мальчишек, гоняющихся по пыльным улицам за разноцветными кошками

- алиса, алиса, - шепчу я – мы нашли твою страну, посмотри

но алиса не отвечает, лишь загадочно улыбается мне из моих собственных глаз.

14.10.2009