К родителям никто не ездит с пустыми руками. Вот и мы с женой в очередной приезд в Суджу к моим старикам в тот раз захватили всякие разности. Обычно неизменной, даже сказать, обязательной, была селедка. То ли жирная малосоленая атлантическая, при одном виде которой уже разыгрывается аппетит и текут слюнки, то ли какая-то другая подкопченная рыбина. Я давно уже заметил, что и мои друзья, знакомые , собираясь на выходные в деревню к родителям, ну никак не обходятся без селедки или ее разновидности. Все знают: любят старики посолонцевать, им этот продукт, что малым детям сладкие конфеты.
Однако на этот раз селедочный обычай был нарушен. Вместо привычной синевато-холодной рыбины я извлек на свет увесистого, изгибающегося под собственным весом леща. Здесь, во дворе родительского дома, среди лавок, поблескивающих ведер и разного рода тазов, он казался еще крупнее, солиднее. Солнце играло на его боках желтовато- коричневыми переливами, подчеркивая матерость этой рыбины, выпуклые перламутровые глаза сквозили смиренной покорностью. Так что даже я невольно залюбовался. А про мать уж и говорить нечего.
-Ой, Митька, что это? – всплеснула она руками .
-Лещ.
Она взяла его, и он сразу оттянул ей руку, чуть не соскользнул на пыльную землю.
- Ого, это ж сколько в нем будет? Килограмма три?
Мать осторожно провела рукой по наростам- шипам на темной спине леща, погладила желтые монетки- чешуйки.
- Да нет, килограмма два, не больше,- опытным глазом бывалого рыбака прикинул я.
- Неужели сам поймал?
- Сам!
-На удочку? Как же ты его вытащил? .
- Да что тут такого? - небрежно, будто это дело для меня привычное, упивался я своей славой.
В рыбопродуктах мать была не сильна. Завозили в гастроном нашего маленького провинциального городка традиционный хек - брала хек. Иногда приносила в сумке красного пучеглазого морского окуня или синюю плоскую камбалу. А однажды она открыла для себя другую рыбу. Выговорить ее название матери почему-то оказывалось невероятно трудно, да, скорее всего, она просто и не хотела забивать себе голову запоминанием разных чудных слов. Просто когда подходила ее очередь, мать сначала виновато мялась, тянула , а потом, решившись, говорила уверенным и твердым голосом :
-Ну дайте мне эту , как ее.. Ну, которая матюком называется...
Продавщица без лишних слов понимала, что речь идет о бельдюге и отвешивала нужные кэгэ.
Лещей мать сроду не видела, их ведь в магазине не продавали, а местные рыбаки не носили. В речке Судже больше водились плотва да щуки. А в детстве я как-то напал на верховодку, которая на местном уровне называлась сибелем. Это такая небольшая серебристого цвета рыбешка. Жирная и вкусная.Помню, на городском пляже было две купальни - мужская и женская. Так вот, эта юркая рыбешка больше всего облюбовала почему-то женские владения. Как будто там ей нравилось подсматривать за купальщицами.
Я таскал сибелей десятками, нанизывал их на ивовый прутик и затем горделиво шел домой через весь город с длинной снизкой. Дома я чувствовал себя добытчиком, вносившим свой посильный рыбный вклад в семейную продуктовую корзину.
По прошествии лет возникли другие увлечения, дела, любовь и все такое прочее. И только потом, когда я уже женился и стал жить в Курчатове, рыбацкая страсть вспыхнула во мне с новой силой. Да и как было ни разгореться этому чувству, когда в те восьмидесятые годы в Курчатовском водохранилище, именуемом в народе «морем», рыбы было - хоть пруд пруди. Меня так сильно поразило, когда после первой рыбалки знакомый спросил, сколько я поймал килограммов. Долго не мог привыкнуть, что улов рыбы можно, как в магазине, измерять килограммами. В Судже ведь считали штуками: ну десять, пятнадцать, двадцать. А тут такие объемы! Как же было ни встрепенуться дремавшему рыбацкому сердцу.
Больше всего мне нравилось ловить лещей. Они хотя и не обладали такой силой и прытью, как толстопузые карпы, однако степенность их поклевки завораживала. То поплавок стоит, стоит, не шелохнувшись, как вкопанный, а потом вздрогнет, и будто его носом кто-то из глубины подтолкнет, он двинется короткими толчками вверх, а потом нехотя валится набок. Классическая лещевая поклевка! Тут , брат, не зевай, подсекай! Да не спеши, не рви себя и снасти, поводи, утоми рыбину. Главное - дать лещу хватить воздуху, после этого он уже как в наркотическом забытье ложится набок и ты можешь смело волочь его в свой подсачек, лещ даже и не трепыхнется. Разве что так, пару раз для порядку.
Для лещей у меня была оборудована собственноличная, сколоченная из разного рода досок и бревен, привада. Стояла она в воде , метрах в пятнадцати от обрывистого берега. Вода подмывала этот обрыв, ну а лещи, очевидно, приходили сюда за поживой. Во всяком случае, привад в этом месте стояло изрядно.
Правда, приличные уловы, как у других бывалых рыбаков, мне не удавались. Все же верил я в свою удачу. Особенно после того, как мне подсказали: лучше всего ловить ночью. Что ж, ночью так ночью, надо испробовать этот вариант.
И вот я собрался на ночную рыбалку на своей приваде.
День уходил за горизонт. Краснощекое солнце нежно гляделось в зеркальную водную гладь, румянилось, тихо отражалось красно-розовым широким разливом. Еще недавно кудрявившиеся на небе облака расчистились. Волны мерно дробились, навевая спокойные и ровные мысли.
Клевать не клевало. Поплавки неподвижными палочками торчали из воды, не проявляя никаких признаков беспокойства. Так потихоньку и стемнело. Примостившись поудобнее на жестких деревянных мостках, я подложил под голову свой старенький рюкзак и готов уже был уснуть. Вдруг откуда ни возьмись налетел ветер. Под его порывами водная гладь сразу ожила и заходила ходуном. Волны бросались на мою хлипкую приваду, словно стараясь сбросить меня в море. Черное небо сверху прорезала острая молния, Шандарахнул гром, будто обухом ударили по голове. Сверху хлынули потоки дождя. Он хлестал, словно стараясь прогнать меня с насиженного места. Кое- как укрывшись, сжавшись в комок, я лежал, не шелохнувшись, будто так можно в большей степени спастись от дождя.
Но не тут- то было. Дождь сек сверху, волны бросались на меня снизу. Все вокруг гремело и сверкало. Ощущение было такое , что я на утлом суденышке попал на океане в жестокий шторм и морская пучина норовит как можно быстрее поглотить меня. Сто раз я пожалел уже о том, что пошел на ночную рыбалку. Тем более, рано утром мы должны ехать всем семейством в Суджу. Нет, чтобы спокойно выспаться в теплой постели, понесла меня нелегкая в ночь. Какая уж тут рыба! Она сама наверняка попряталась в свои дальние морские глубины и пережидает там непогоду. А я лежи тут на приваде под молниями да громом. Ради чего, зачем? Э-эх!
Не помню, как стих ветер, как перестал дождь. Сморенный борьбой с невзгодой, я, промокший и продрогший, незаметно заснул.
Проснулся, как будто кто-то меня толкнул. Море опять выровнялось, улеглось, словно устало после ночного беспокойства. Потихоньку рассветало. Мне оставалось всего часа полтора, чтобы начать сматывать удочки. Чего уж дергаться, решил я, останусь на своей экзотической ночной рыбалке до конца. Сменил на крючках катышки гороховой каши, забросил удочки и стал в полудреме ждать окончания рыбалки.
Сначала я подумал, что мне показалось. Пребывавший уже несколько часов в неподвижности поплавок вдруг как будто вспомнил свои непосредственные обязанности, вздрогнул и стал нехотя валиться набок. С опозданием, не веря уже в удачу, я дернул удочку. И - о чудо! – там, на другом конце лески, кто-то невидимый дернул мне в ответ, оказал такое сопротивление, что я не поверил. Лещ! Ну, давай, дружок, давай! Сердце мое забилось от рыбацкой радости и тревоги : не сошел бы! Зря, что ли, я мок под дождем, летели в меня молнии и долбило громом?
Под тяжестью сильной рыбины удочка выгнулась в дугу, рывки следовали один за другим. Но я уверенной рукой то ослаблял порыва леща, то сам брал инициативу в свои руки, подматывая на катушке леску . На поверхности воды что- то
ворохнулось, и вот он лещ, тот самый несравненный лещ, медленно и с достоинством всплыл на поверхность. Распластавшись во всю свою длину и ширину, он словно в раздумье, отдыхая, некоторое время полежал на воде, потом, собравшись с силами, хотел было нырнуть в глубину к своим собратьям. Но не тут-то было. Шалишь, дружок! Вскоре он уже трепыхался в моем садке. Есть!
И тут началось! Боже, я за свою жизнь такого бешеного, иначе нельзя сказать, клева, и не видел. Я не успевал на две удочки. Поплавки то плясали, то ложились, то подскакивали как очумелые. Я дергал, то подсекая, то запаздывая, давая иному лещу безнаказанно уйти восвояси. Что там делалось в глубине? Казалось, у лещей за мою насадку шел бой не на жизнь а на смерть .Наверное, они там отпихивали друг друга, старшие и более сильные оттирали младших. Мой садок наполнялся на глазах. Я уже не запускал , а с трудом запихивал туда очередную крупную рыбину.
Как ни был я разгорячен, однако же не забыл о том, скоро должен быть дома. А клев не прекращался. Когда такое бывает, чтобы вот такой сумасшедший клев надо бросать? Подобные подарки рыбацкой судьбы не часто бывают. Но…
Скрепя сердце, я смотал сначала одну удочку, потом другую. С грустью и в то же время с переполняемой сердце радостью стал собирать свои остальные пожитки. Рюкзак сложен, удочки связаны. Осталось достать рыбу из садка. Сколько же там будет лещей? Вот привезу свежей рыбки матери, то-то она обрадуется. И это не какая-нибудь пересоленная, перемороженная, доставленная из дальних морей с матючим названием бельдюга, а отборный красавец лещ. Пожалуй, редко какой экземпляр потянет меньше килограмма, остальные все весом поболее.
Полный радостного предвкушения от ощущения приличной тяжести садка (наверняка килограммов пятнадцать будет, не меньше), я протянул руку за добычей. Но что это? Разрази меня гром! Я не мог в это поверить: садок был практически пуст! Как? Зачем? Почему? Мысли вихрем пронеслись у меня в голове. А факт оставался фактом : добрая дюжина широких, крепких лещей, которыми я должен был непомерно гордиться и демонстрировать как высшее достижение моей рыбацкой удали, наглым образом сбежала от меня . В вязаном, а теперь уже и развязаном садке трепыхался всего лишь один , правда, весьма крупный лещ. Он каким-то образом зацепился за клетки и теперь беспомощно вытягивал в удивлении трубочкой рот и пучил на меня свои бессовестные рыбьи глаза. Казалось, он недоумевал: как же так случилось, что вся его рыбная братва сбежала на свободу, бросила, предала его, а он один почему-то не смог выбраться и вынужден отдуваться тут за всех, где же справедливость?
…Вот этот, тот самый последний лещ , и поехал тогда в Суджу и призван был удивить своими размерами, необычной шириной и желтовато- коричневым цветом мою мать.
Поставив раздутую дорожную сумку на старый, отполированный десятками лет , сделанный еще собственноручно руками деда деревянный диван, мы
извлекаем на свет гостинцы.
- Мама, вот вам тапочки, а то старые уже совсем сносились,- радует свою свекровь моя жена.
- Надо же! Такие мягкие, просторные. Спасибо!
- А это колбаска, молоко.
- Да зачем вы столько потратились, вам самим не хватает, - в очередной раз вскидывает руки и хлопает себя по бокам в легком сокрушении мать. Мягкая улыбка разглаживает ее доброе усталое лицо.
-Ешьте, бабушка, на здоровье!- лекарством звенит голосок нашей дочки.
-Ох, Яночка, как ты подросла! Совсем большая стала.
Мать прижимает внучку к себе, слезится, гладит ее по волосам, смотрит на нее и не может насмотреться.
Мы с женой с улыбкой переглядываемся. Сколько раз, когда из-за болезни нельзя было водить в детский сад, привозили мы ее сюда, и бабушка всегда принимала ее с радостью. Хотя и трудно было в ее годы справляться с детворой, мать никогда не жаловалась и не отказывалась принять.
- Ну, как ты, Яночка?- заглядывает в ее глаза мать.
-Все хорошо, бабушка,- по- взрослому, по- серьезному , поправляя своего маленького кукленка со смешным названием Жорья, с которым она в последнее время не расстается ни днем, ни ночью, отвечает наша дочка.
А мать вдруг начинает суетиться. Она не знает, куда сразу разложить наши гостинцы, хватается то за одно, то за другое. Потом, спохватившись, выбирает для себя самое главное:
-Да вы же, наверное, голодные! Сейчас я вас накормлю, я как раз борщ сварила. Вкусный! Будете борщ?
Она раскрывает дверцы старого, изъеденного внутри жучками-точильщиками стола-буфета, гремит тарелками.
-Не надо, мам, не суетись. Присядь. Успеем поесть…
Она тяжело опускается рядом с нами на диван, поправляет темными, с вздутыми венами руками, сбившуюся седую прядь волос. Мне кажется, сетка морщин на ее лице за последнее время стала еще гуще, мельче. Как-то тяжело дышит… Хотя вроде бы ничего не поднимала, не носила, разве что разволновалась …Нет, от этого так не устают. И похудела что-то в последнее время, взгляд уставший.
Спустя пять минут наш старый дом взрывается от дружного молодого смеха. Мы с женой не можем сдержать себя, глядя, как мать тщетно пытается зубами сковырнуть фольгу с широкой горлышки молочной бутылки. Хотела налить себе в чашку, но столкнулась с трудноразрешимой задачей. Уж и так она пытается подцепить фольгу, и эдак , крутит в руках бутылку , даже зубами старается поддеть, а все никак не получается.
- Мам, да это же просто,- надавливаю я сверху пальцем и наливаю ей молока.
-Надо же… - по- детски удивляется легкому выходу мать.
…Время пролетает быстро, и вот уже пора прощаться.
- Ой, вы уже уезжаете… А мы так и не поговорили. Прилетели, порхнули и улетели…
Напоследок, когда вещи уже собраны, она подзывает меня к себе в комнату,
подводит к кровати. Отворачивает перину, достает из-под нее пару скомканных красных десяток. С чувством какой-то непонятной неловкости – оттого что больше не может дать, стеснительно- суетливо сует мне, как будто боится, что кто- то увидит и не даст ей осуществить задуманное.
- Мам, ну зачем, вам самим не хватает...
-Бери, бери, у вас там в городе все покупное. А у нас картошка своя, мука есть, сало. К зиме поросенка зарежем. Когда еще приедете?
Кто знал, что мы встретимся неожиданно скоро, всего через пару дней и совсем в другой обстановке.
…Разбитая внезапно грянувшим инсультом, мать отходила тяжело и тихо.
Я сидел в притемненной комнате рядом с ней и держал ее за высохшую обезволенную руку. Жизнь еще теплилась в ней, но я чувствовал, как она потихоньку и безвозвратно истекает. На тумбочке, на тарелке лежали продукты, еще ею собственноручно приготовленные , и привезенные нами совсем недавно.
- Мам, хочешь колбаски?- стал растерянно предлагать я, не зная, что в таких случаях надо бы говорить.
Ей уже трудно было произносить слова, оставался только язык жестов, движений глаз и рук. По ее тяжелому безмолвию я понял, что ничего ей не хочется.
- А молочка?
Этого ей тоже не хотелось. Хотя давно уже не брала в рот ни крошки.
- Может, рыбки съешь? Хоть немного?
Ее устало - далекие и печальные глаза в ответ молчаливо сомкнулись, рука слегка сжала мою руку. Меня проняло грустной радостью: хоть немного мать подкрепится. А ей это так необходимо…
На тарелке тихо лежал коричневатый, хорошо прожаренный кусочек леща. Того самого леща, который впервые увидела мать и который ей так понравился. Этот кусочек плавился в золотистом подсолнечном масле. При жарке мать никогда не жалела масла, густо лила его на черную прокопченную сковородку, и оно шкворчало потом и золотило рыбьи бока. Отстоявшись на сковородке, рыба вбирала в себя остатки масла и становилась такой вкусной, что нельзя было оторваться. Я нигде больше не пробовал такой поджаренной рыбы. Как будто мать знала особый секрет, свой секрет. Сколько я ни просил свою жену, которая готовит довольно хорошо, поджарить также рыбу, у нее получалось не так.
Я отщипнул маленький кусочек, снял с него кожицу, проверил , не попалась ли хоть маленькая косточка, и осторожно вложил его между слабых губ матери. У нее уже мало оставалось сил, каждое движение давалось ей с трудом. Все же некоторым усилием, не пережевывая, она проглотила эту рыбью крошку. В глазах ее сверкнула искра радости. Вряд ли эта капочка пищи насытила ее и прибавила сил. У нее в душе , судя по всему , взыграла радость совсем другого рода…
- Мам, еще?
Она ни глаза не сомкнула , ни руку мою не сжала. Она уже устала. Взгляд ее затуманился и ушел куда-то в сторону, рука ослабла…
В тот вечер мы собрались все вместе в родительском доме: я с женой, сестра с мужем и отец. Ждали двойной новости, которая означалась одним словом: «когда?» Первая была понятная и трагически-печальная. Вторая несла в себе чудесную радость: вот- вот , в эти самые минуты, должна родить дочь сестры.
Несмотря на то, что горел свет, в комнате казалось сумрачно. Говорили вполголоса и отрывочно, о самых простых и ясных вещах. И тут дверь распахнулась, на пороге показался запыхавшийся сын сестры Артем:
- Олеся сына родила! - переведя дух, выдохнул он.
-Ой, надо же!- сдерживая радость, которая вроде бы и не совсем уместна в этой ситуации, - прослезилась сестра.
- Наливай! – скупо скомандовал немногословный и в обычной жизни ее муж Василий.
Налили, чокнулись…
Я отодвинул занавеску, приблизился к матери.
- Мам, Олеся сына сейчас родила…Сына, говорю, родила….
Я пытался достучаться до уходящего все дальше и дальше от нас сознания матери.
Спустя какое-то время в ее затуманенном взоре на мгновение появился дальний отблеск.
Из темного уголка глаза вывернулась и тяжело потекла , оставляя на щеке длинный след и все истончаясь, большая слеза…
Назавтра мне пришлось срочно ехать домой, на работу.
А ночью я проснулся от резкой боли в сердце. Такого никогда со мной не было. Будто кто-то невидимый пронзил острой стрелой. Я проснулся, не понимая, в чем дело. Жена тоже проснулась и не шутку встревожилась.
-Может, скорую вызвать?
-Да нет, вроде прошло, не надо.
Наутро мне пришла срочная телеграмма : ночью , в половине третьего, умерла мать.
…В нашем семейном фотоальбоме есть такой снимок: мать чистит ножом леща во дворе нашего дома. Того самого, последнего леща из всех пойманных мною на ночной рыбалке. Примостив рыбину на столе, мать, несколько отстранившись, словно не сразу сообразив, как с нею получше справиться, соскребает ножом чешую. Тут же, возле ее ног, трется и крутится в предвкушении вкусной поживы вечно ненасытный, тигристого вида кот Васька.
-Уйди, чтоб ты сдох,- долетают до меня и сейчас, через десятилетия, слова матери в адрес надоедливого и нетерпеливого кота.
Потом, смилостивившись, она бросает под стол лакомый кусочек:
- На, отстань!
Кот с горящими глазами вонзается в него зубами, с довольным и грозным урчанием , остро зыркая по сторонам – не отнял бы кто, прижимаясь к земле, тотчас скрывается в ближайших кустах.
Когда ему еще перепадет такая добыча?
2009 г.