«Черный день».
Был в моей армейской службе «Черный» день. Ну, может быть и не совсем уж «черный».
Везли мы самолетом АН-12, пару ящичков с запчастями в Запорожье, и должны были выгрузить их и, не выключая двигателей, перелететь домой в Кривой – Рог.
Подрулив на стоянку ближайшую к ТЭЧ, командир приказал мне, (борттехнику по АДО) через грузовой люк передать эти ящики встречающему нас специалисту.
Отключив шлемофон от СПУ (самолетное переговорное устройство), я вышел в грузовую кабину, отшвартовал груз и, подключившись снова к СПУ, перевел тумблер управления грузолюком на открытие, одновременно докладывая – «створка пошла!».
От работающих 4-х двигателей в грузовой кабине все вибрировало и гремело, верхняя створка плавно шла к потолку. И тут в наушниках в этом гуле я трудом расслышал какие-то тревожные ноты! Оглянулся назад к кабине летчиков, и через открытую дверь увидел отчаянную жестикуляцию старшего бортового техника!
Оглянулся на люк и обомлел, – на створке люка лежит фигура нашего стрелка и вот-вот будет перерезана шпангоутом и верхней створкой! Рука мгновенно перевела тумблер в нижнее положение! Створка медленно пошла вниз вместе с неподвижным телом несчастного.
Мелькнула мысль: – убил? – Посадят! Но вдруг пришло спокойствие. Схватил я аварийный кислородный баллончик, - маску на лицо пострадавшему, и давай массаж сердца делать.
Он тут же пришел в себя, но подняться я ему не дал, – на щеке и шее след от сдавливания.
А тут, выключив двигатели, весь экипаж вышел в грузовую кабину: - растерянные и паникующие, один я был спокоен и попросил радиста вызвать машину скорой помощи.
Командир Экипажа был в панике, а остальные по моей команде помогли вывести пострадавшего из самолета и уложить под крылом на коврике. Стрелок был в сознании и мог говорить, но встаувать мы ему запретили.
Командиру была причина паниковать, для него любое ЧП отодвигало присвоение очередного звания, повышения по должностии и закрывало доступ в академию.
На скорой помощи я отвез парня в госпиталь. Дежурный хирург, осмотрел его и успокоил меня, раз солдат сам смог стянуть с себя форменную курту, то – с позвоночником все в порядке.
Рентген показал всеже трещинку на челюстной кости, но врачи меня заверили, что пострадавший через неделю будет в строю.
Сам же стрелок вполне оправился от испуга, сообщил мне, что сам командир дал ему команду выйти из кабины, хотя по инструкции, пока работают двигатели, стрелок должен контролировать их работу.
А в это время в гостинице члены экипажа строчил объяснительные записки – командир приказал. Сам он, правый летчик и штурман, обвиняли во всем меня, а радист и старший борттехник анализировали происшествие вполне объективно.
Я тоже написал, как все было.
Правильно подмечено, что в беде познаются друзья.
На другой день на родном аэродроме нас встречал командир части.
Выслушав доклад командира самолета, командир части отозвал меня в сторонку.
Я ждал громкого разноса, но командир спокойно пожурил: - «Как, это ты, опытный специалист, сделал промашку?».
Я долложил ему мою версию происшествитя. Команддир обещал разобраться, но, объявил мне десять суток домашнего ареста.
На следующий день я поездом съездил в Запорожье, проведал своего «увеченного», привез, как положено, гостинцы и получил от него о происшествии объяснительную записку, без нее нельзя было сделать окончательный вывод, кто нарушил инструкцию.
Вывод командования части был таков: - я действовал строго по инструкции, и, только благодаря моей реакции, все закончилось сравнительно благополучно. Командиру экипажа объявили взыскание, - не имел он права разрешать выход стрелка, в то время, когда сам дал мне команду на открытие грузового люка.
Нашему стрелку, - рядовому срочной службы, служить оставалось еще еще пару месяцев, и командование решило уволить его раньше срока. Через неделю мы его всем экипажем проводили в его родной Азербайджан.
Нет худа - без добра! И, хоть в моих действиях вины не нашли, взыскание было снято, но я решил сам уйти из этого экипажа.
Летал я уже более 10 лет, а учитывая, что летный год на турбовинтовых самолетах засчитывался – за два, то моя выслуга лет уже позволяла уходить на пенсию.
Кроме того, мне было уже скор под 40, а я все еще в звании старший лейтенант, продолжая лететь, я в этом звании оставался бы до пенсии.
Подал я командованию рапорт – не подписали, но попросился в отпуск, мотивируя нервным потрясением, все-таки, чуть не лишил человека жизни, - разрешили.
После отпуска я у медиков напросился в госпиталь и, сославшись на здоровье, все-таки ушел с летной работы. И не просчитался!
Вскоре получил звание капитан, так как был назначен начальником группы объективного контроля: – это «черные ящики» и другое оборудование самолета, а также объективная инструментальная оценка действий летного экипажа при выполнении полетов, с целью предотвращения летных происшествий.
Через четыре года, как Мастера Спортиа СССР, меня перевели с повышением в штаб дивизии, где в звани майра, я еще 4 года в должности Начальника Физкподготовки и Спорта, - возглавлял спортивную работу в трех летных полках (Запррожья,Арцыза и Кривого Рога), - Криворожской ВТАД ВТА ВВС.
Вот и как считать тот день - «черным денем», - или не очень?
На снимке: 1980 год. (Кривой Рог).
Я начальник физпоготовки и спорта дивизии принимаю парад на физкультурном празднике частей и подраздлений в гарнизоне Долгинцево.