Александр ГЕРАСИМОВ
XPLOZION
1
…Ты не поверишь — после этого не виделись с ней лет семь или восемь, кажется. А однажды летом, иду себе по улице — утро раннее, часов пять или что-то около того, соловьи еще не угомонились. Прохладно еще, но солнце встало и уже трогает за плеча — дает понять, что день жаркий будет. Иду, посвистываю, на душе пусто и хорошо. Ночевал не помню где, на вокзале, кажется… Но — не суть. Иду, стало быть, по улице, а навстречу мне на каблучках, представь себе, она семенит. Платьице шелковое в цветочек, волосы с утра убраны небрежно — пряди русые выбиваются из-под заколок (спешила, должно быть, прическу делая), над верхней губой капельки пота от усердной ходьбы выступили, одной ручкой для равновесия на каблуках помахивает, другой сумочку к груди прижимает трогательно, знаешь, так. Столкнулись мы нос к носу почти. Увидала меня, обрадовалась, как родному. Улыбается во весь рот, глаза загорелись. Сколько лет! — кричит, — Сколько зим! Я сначала хотел было сделать вид, что обозналась она. Потом думаю, чем мне эта встреча грозит? Да ничем!
Обнялись, значит, и в круглосуточное кафе закатились на Австрийской площади. Сидим, кофе пьем и предаемся милым воспоминаниям юности. То да сё. Где, говорит, живешь? Да так, отвечаю, в одном месте, в общежитии педагогов политеха. А ты, спрашиваю, как? Замужем, дочка Алиса. С мужем… не люблю, говорит, в общем, мужа. Вышла по залету. Он порядочного из себя состроил, ребенка признал. Дочка его? — спрашиваю. Она плечами пожимает, улыбается таинственно, как Джоконда. А улыбка у нее, я тебе доложу, действительно… Красивая девка, только косенькая немножко. Но косина эта ее совсем не портила, а придавала такую, знаешь, необыкновенную прелесть. Будто бы это она специально, для кокетства глазом чуть-чуть косит. Да… А приходи, говорит, ко мне сегодня вечером. Муж на дежурство ночное идет. Так ты часов в десять вечера и приходи. Адрес я на коробке сигаретной записал. Она встала, платье ладошками огладила по фигуре… Дай-ка мне пассатижи — концы зачистить. Да не эти, вон те, с желтыми ручками… Да… Платье, стало быть, поправила, в щеку меня чмокнула, ручкой взмахнула и упорхнула, словно мотылек.
Я все свои дела днем переделал. Дело к вечеру. Купил шампанского бутылку, конфеты «Ассорти», уселся в скверике на скамеечке неподалеку от ее дома и стал назначенного времени ждать. Сижу, курю, а сам вспоминаю, как я ее встретил впервые.
2.
В Городе было небольшое кафе, названное в честь красного такого жучка, в черную пятнышку. Так и называлось «Божья коровка». Мы с ребятами там вечерами штаны просиживали за парой чашек кофе. Возьмешь кофейку и сидишь, цедишь. Официантки нас не любили. Да и понятно — какая с нас выручка. Редко, когда на сухое вино денег хватало. Никто особенно не зарабатывал. Такие были времена. Студент был голодный, рабочий — пьяный, начальник — в пыжиковой шапке, а отдыхать летом ездили в Гудауты, Сочи и Геленджик.
И вот, в один из вечеров, когда вся компания в полном сборе завалилась в «БК», к нашему столику подошла она. Здравствуйте, говорит, меня зовут Лариса. Что будете заказывать? А сама карандашиком по блокнотику постучала и в рот кончик карандаша взяла. Прикусила его зубками — я, ей Богу, едва только со стула не свалился.
Втрескался я мгновенно и бесповоротно. Поверишь ли — глаз не мог на нее при встрече поднять. Это я теперь орел, а тогда мальчишка был сопливый. Другие-то к ней, как к официантке относились, мол обслуживающий персонал, то да сё, а я сижу вечно красный от смущения, сопли жую.
Представь себе — кожа белая, сливочная как будто; руки слегка полноваты, но по-девичьи, в меру; пальчики прозрачные; волосы светлые, русые в рыжину и завиваются на висках слегка от природы; лицо круглое чуть в овал; глаза такие… не передать, взглянешь — пропал, зеленые с ореховым отливом, и косина эта еще, как нарошно… В общем, беда! Да… Ну вот, что ты делаешь, черт нерусский?! Кто так мотает? Дай, покажу. Витки надо ровные делать, чтобы зазору не было, а не так, как ты — лишь бы накрутить. Чему вас там в лагерях учили?.. Вот, другое дело, можешь же, если постараться… Да…
Первым к ней Витька Хованский подкатился. Невысокого роста крепыш, ноги колесом, но девки его за что-то любили. Она его почти на две головы выше была. Ревновал я ее страшно. Хотел даже Хову зарезать. Ей Богу, не вру! Но она его отшила. Весело так. Говорит, что мне с тобой, коротышом, делать? Обопрусь, говорит, в задумчивости на голову — обижаться будешь. И хохочет. Глаза, как у японки делались, когда смеялась — снизу две палочки, а верхние веки изгибались, как полумесяцы. Восторг! Как-то так получилось, что после неудачной попытки Хованского поухаживать за Ларисой, она стала нам просто другом. Другие официантки нас тихо ненавидели, а она, наоборот, старалась чем-нибудь подсластить нашу убогую жизнь. То принесет вдруг пару бутылок вина. За счет заведения, говорит, а сама смеется — только искорки в углах глаз сверкают. То заказанный кофе-гляссе принесет в стаканах с сахарным ободком и с соломинками. В общем, подружились и подружились. Только я вздыхал от безответной любви.
Шло время. Мы получили образование — кто в институте, кто в зоне, кто еще где. Разбрелись в разные стороны. Перед тем, как мне на Войну отправляться, встретил я ее случайно вечером рядом с моим домом в скверике. Пошли в «Молодежное Кафе», что было неподалеку. Разговорились. Я рассказал, что иду, мол, Родине служить. Нас, окончивших институт, после военной кафедры выпустили лейтенантами запаса. Какой это урод придумал, мне неведомо, а только решили, что и мы на пушечное мясо сгодимся. Услыхала она — слезами умылась. Бедненький, говорит, и меня, как младенца, по голове гладит. Напился я в тот вечер страшно. Тошнило меня, выворачивало наизнанку, подрался с кем-то. Потом — провал. Проснулся у нее дома. Очнулся — голова, словно ведро со стеклянными шариками. Повернешь — шарики перекатываются, только грохот в ушах стоит и боль дикая. Встал еле-еле, потащился туалет искать. А она в халатике домашнем на кухне у плиты хлопочет. Увидала меня в жалком виде — смеется, как всегда, глазки японские свои щурит. Проблевался я в сортире, под холодным душем постоял. Она напоила меня крепчайшим кофе, влила в чашку полрюмки коньяку, мне и полегчало. Сижу, смотрю на нее влюбленными глазами, а сам, как дурак, и не помню — было чего между нами, не было ли, а спросить совестно. Так и ушел тогда, без понятия. В тот же день меня в сапоги и обули… Ровней держи, в рот тебе ноги, чурка деревянная!..
3
Да… Покурил я, взглянул на часы — время, вроде уже идти. Десять без четверти. Отряхнулся я для порядку, жених, и повлекся к ее дому. Поднимаюсь на этаж, навстречу мне хлыщ какой-то спешит, через две ступеньки прыгает, едва только не сшиб. Встретились мы с ним взглядами и разошлись, как в море корабли.
Добрался я до самого верха. Звоню. Открывает она. Смотрю — глазам своим не верю. Стоит, словно нарисованная, вся в сияньи каком-то. Солнце зашло уж, а отсвет оставило. И она в розовой дымке. Я чуть шампанское не уронил. Что потом было — словами не передать.
Сбросили с себя одежды и кинулись любить друг дружку, как кролики. Тебе не понять, басурман, что есть настоящая любовь. Вам, мусульманам, лишь бы баб набрать побольше в гарем, чтобы ходили за вами по брови в черную тряпку закутавшись. И не сверкай на меня глазами! Не можешь ты, баранья твоя душа, понять, что такое единение обнаженных тел. Слились мы с ней в одно. Проник я в нее целиком, сплелись мы, как каракатицы в единый клубок. Я просто с ума сошел от страсти. Никогда после ничего подобного и близко у меня не было. Сколько это продолжалось — не помню. Очнулись от того, что дочка плачет. Разбудили мы ее звериными своими криками, должно быть. Лариса обернулась простыней, пошла ребенка успокоить. Приходит, говорит: Не беспокойся, я сказала, что подружка у меня ночует, что смеялись мы громко. Умерили мы свою страсть, насколько смогли. Любили друг дружку до зари. Совсем было изнемогли. Тут вдруг будильник прозвенел. Она говорит: Одевайся быстрей! Муж сейчас придет. Я хватаю штаны, в одну штанину влез, а в другую попасть не могу, прыгаю на одной ножке, как дурак. Она кинулась мне помочь, коснулась меня, меж нас словно бы электрический ток прошел. Схватил я ее, развернул лицом к окну и бросился на нее, будто бы и не было целой ночи любви. Она оперлась руками на подоконник и стонет, как раненая медведица. Потом шепчет мне громко сквозь стоны, что видит как муж двор пересекает, сейчас в подъезд войдет. А я, будто бы с ума сошел, не могу остановиться. И вдруг — взрыв! Извержение вулкана! Оделся я на ходу и выскочил в дверь. Успел только поймать губами ее прощальный поцелуй.
Спускаюсь по лестнице — навстречу мне давешний хлыщ. Опять мы глазами зацепились. Я думаю, это ж муж ее, некому, кроме него в такую рань подниматься… С той поры мы так ни разу не встретились. Она меня, знаю, разыскивала. Я же ей обмолвился, что, дескать, в политехническом общежитии обретаюсь. А там мой приятель жил. Учились с ним вместе. Я на электротехническом, а он… в общем, это уже не важно… Поверишь ли — ни о чем так не жалею, как о том, что больше ее не увидал. Такой любви больше в моей жизни не было — вот тебе крест православный!.. Да ты взорами-то не стриги! Знаю, что боитесь нашего креста, как черт ладана, басурманы. Вам слаще ваш Уаллаху Акбар. Ладно кипеть — лопнешь. Ты лучше рюкзак покрепче затяни — идти еще невесть сколько до места. И все-таки повезло мне, что твой Аллах тебя наказал — языка лишил. А то бы колготал по-своему, не пойми что. Вставай, давай! Пора уж…
ЭПИЛОГ
«…В среду в Грозном произошел теракт. Примерно в 18 часов 10 минут на проспекте Путина, недалеко от театрально-концертного зала и в трех метрах от двух автомашин «УАЗ» МВД по Чеченской Республике подорвался смертник.
В результате взрыва погиб и сам шахид, которым оказался Рамадан Халидов. «Боевика разорвало на части, которые разлетелись в радиусе 100 метров, голова отлетела на 50 метров от места взрыва, нога в другую сторону», – рассказал «Интерфаксу» источник в следственной группе. СКП России возбудил уголовное дело по статьям «убийство двух и более лиц», «незаконный оборот взрывчатых веществ» и «теракт».
Спб, 1 июля 2010 г.