Бурлаки в Североморске,
исхудав от лучевой,
тянут крейсер
бичевой.
И. Бродский
Двумя годами раньше.
Третью неделю по Кольскому заливу носился осенний шторм, и возможности доставить с “большой земли” продовольствие на корабли и береговую базу Тюва-Губы не было. Мы стоим со штурманом на первом причале и ждём какое-нибудь рыболовецкое судёнышко, нуждающееся в пополнении запаса пресной воды. Нужно было накормить экипаж корабля и береговых матросов в казарме, и мы чаяли выменять у рыбаков на спирт – рыбки какой-нибудь или кальмаров, или печени трески. В последний раз нам перепал мешок вяленых для норвежцев креветок и трёхкилограммовый кусок Белокурого палтуса, попавшегося в рыболовецкие сети случайно. Был этот палтУсище, по рассказам рыбаков, полтора метра в диаметре и занесён в Красную книгу. Но рыбаков не было – путина гнала их в открытое море, и мы с Юрой, окоченев за несколько часов ожидания, глотнули спирта и договорились поймать какую-нибудь птицу.
– Лучше баклана, он большой, – предложил я.
– Надо его закоптить. Из сейфа коптильню сварганим, у казармы ольхи наломаем – пикник устроим, – обрадовался Юра, и мы пошли на корабль, придумывая на ходу, где и как баклана станем добывать. – Сетью его будем брать, на помойке казарменной, – сходу отрезал Юра.
– Жаль, что Завалишина нет, – начал рассуждать я, первым забираясь на водовод, тянувшийся к нашему причалу, – за батонами как уехал три недели назад, так и бичует, поди, по Полярному. Он бы враз дичи набил или сёмги приволок. Он, говорят, в ледяную воду голым заходит по пояс и стоит так целый час, ждет, когда клюнет. А на сопках три бойца с рациями "на шухере".
– На что?
– Что на что?
– На что клюнет спрашиваю?
– Да, в сеть, говорю, ждёт, когда сёмга зайдёт или форель какая, а ты на что подумал?
– Про сеть ты ни чего не говорил. - Мы на миг задумались, и дружно расхохотались, утолив на такое же мгновение голод.
Остановившись возле казармы, мы обнаружили, что мусорный бак был для бакланов сейчас уже не привлекательным: они, сволочи, всё подъели и сидели недалеко, наблюдая за причалом, по которому им с корабля приносили корм. Но корма почему-то уже с полмесяца не было, они злились и начали гаркать на нас.
Я послушал их и сгонял на корабль, забрал на камбузе две последние гнилые луковицы и пару проросших картофелин.
– Этим экипаж всё равно не накормишь, – виновато бросил я обросшему коку. Всё-таки его хозяйство.
Юра приволок из казармы сетку и старый небольшой сейф. Растоптав возле мусорного бака луковицы и картошку и накрыв это месиво сетью, мы поднялись на смотровую площадку к ольховнику, где в лучшие времена готовили шашлык, и принялись пристраивать на кирпичах сейф. Пока ломали ольху, с помойки донеслось бакланье гарканье.
– Попался. Замариновать бы его, а Макс?
– В солярке что ли? на корабле даже уксуса нет. А что, перед копчением его мариновать надо? Ты когда-нибудь коптил чё-нибудь?
– Только рыбу. С Завалишиным. Сколько этого баклана коптить-то по времени? – задумался Юра. – Давай закладывай ольху и поджигай,– он вздохнул и пошёл за добычей. – Разгорится – туши. Дождись дыма и вот этой решёткой накрой. Я быстро. Жрать охота. Спички-то у тебя есть? – обернулся он.
– Я ж не курю, – и Юра кинул мне спичечный коробок.
На обратном пути он свернул птице голову, пришёл и погрузил тушу в дымящийся сейф.
– Может голову ему отрубить надо, ощипать там, солью натереть? я взял, – и, зачерпнув в кармане штормовки горсть соли, протянул её "первому номеру".
– Не, не надо, потом всё сделаем, - деловито ответил штурман.
– Давай хоть крылья, что ли, отрежем – я и нож взял с камбуза, вот, кок дал.
– Забудь об этом. Хрустящие крылышки, да подкопчённые, – нараспев заголосил Юра, – говорят самый смак.
– Шарма-ан. А кто говорит?
– Да никто, закрывай давай сейф и наливай. Крылья, чур, мне.
– Ну а мне тогда потроха: печень там, сердце, чего у него ещё есть? – почки вот.
– Почек у птиц нет, – со знанием дела отметил Юра, глотнул из бутыли и протянул её мне. – Хотя у бакланов может и есть, видишь здоровый какой.
– Ну, тогда желудок, желудок у всех есть, - я глотнул спирта, закашлялся и протянул в сторону дымящегося сейфа зажатую в кулак фигу, – Куда фига туда дым, куда фига туда дым, – и мы стали ходить вокруг, уклоняясь от него.
– ..Ъ, закусить нечем, снега чистого здесь и того нет, надо в сопку подняться, – захрипел Юра и глотнул ещё из бутыли. – Тырин, гад, свалил на сход и каюту запер, у него в рундуке наверняка тушёнка спрятана.
– Вода тоже кончилась, водовод замёрз. Я ему, ..Ъ, в этом месяце спирта не дам, з..Ъ он всех, – с хмельным весельем вынес я приговор продовольственнику.
– А ты ему что, ещё и спирт выписываешь? – удивился Юра.
– Так ему тоже положено. На протирку весов. У него их три штуки числятся, все сломанные в трюме валяются.
– На протирку чего-о? на протирку, ..Ъ, банок с тушёнкой! - разозлился штурман. – Приедет, я его убью, - и он глотнул ещё. – Ты его спирт мне отдавай, сколько ему там положено?
– Триста грамм в месяц. Половину его тебе доливать буду, договорились, но только пусть к тебе обращается. Нормы спирта, кстати, как-то странно сделаны: у нас восемь офицеров и мичманов – восемь литров в месяц положено, на эсминце двадцать – двадцать литров. По-моему, весы его, гирокомпас твой и остальные железяки корабельные тут не причём. Главное, наверное, всё-таки люди.
За разговорами прошёл где-то час-полтора.
– Давай, механик, открывай, – предвкушая "утку по пекински", скомандовал Юра.
– Ты чой-то раскомандовался, твоя идея – ты и открывай.
– Ладно, Макс, не шуми, где твой нож – давай отрезай крылья, - штурман достал из сейфа баклана и положил его на камень.
– Вроде готов, – потыкал я птицу ножом.
Отрезав баклану крылья, выдернув перья из хвоста и общипав его кое-как, мы добрались до тушки. Она была размером с полбуханки ржаного хлеба и выглядела также, только вкупе с дымком издавала странный аромат, похожий скорее на запах гуталина, как будто бы этого баклана действительно когда-то уже пытались замариновать в солярке, но он очнулся и улетел.
Мы были в голодном шоке: штурман от того, что на крыльях мяса не оказалось, а я от того, что брюхо птицы ножу не поддавалось – тушка была резиновой.
– Может, это чучело из казармы было, а? Юрий? – поднялся я с ножом и обратился к штурману. Всё произошедшее за последние часы пронеслось перед глазами как в бреду. Наверное, я приближался к голодно-пьяному обмороку.
– Да успокойся, я тебе говорю, остынь, - и он взял меня за руку, в которой блестело отточенное коком лезвие. – Он крыльями махал, клюнул меня, падла, я ему сам голову скрутил.
– А чо он так воняет? – смиренно спросил я и присел на корточки. – Давай выпьем.
– Чёрт его знает, наливай и пошли на корабль, поварим его на камбузе с полчасика.
– Э-э?! это что куриц, что ли, Э? – спросил кок, подозрительно разглядывая торчавшие из закопчённой тушки остатки перьев.
– Мусса, хватит экать, ставь воду и включи духовку, – командовал штурман, – тебе Тырин ключи от каюты мичманов не оставлял? – сегодня Юрий был старшим на корабле и на дивизионе.
Прознав о предстоящем штормовом предупреждении, практически все мичманы и офицеры 628 Дивизиона десантных кораблей под разными предлогами три недели назад прыгнули – кто на дивизионный десантный катер-лопату, кто, втихаря, на лоцманское судёнышко, и сошли – кто в Полярном, а кто в Североморске. Далее разбрелись, конечно же, по домам.
Но, несмотря на непогоду, они продолжали выполнять свой служебный долг. Каждое утро все дружно собирались на морвокзале города Полярный, нервно курили, обсуждая накапливающиеся с каждым штормовым днём служебные дела, и кидали с тайной надеждой взор на противоположную сторону Кольского залива. Но, к их “огромному сожалению”, рейдовые службы дивизионный катер из Тювы не выпускали. Тогда кадровые военные нецензурно выражались, сплёвывали и часа через два расходились по служебным, конечно же, делам.
Через неделю, в понедельник, бывший в то время начштаба Пашкевич Сергей Николаевич, Капитан третьего ранга, решил всё-таки провести любимое им совещание. Он с помощью кассира морвокзала притащил откуда-то стол, поставил его прямо в маленьком зале ожидания, и попросил у кассира закурить. Ничего не подозревающий кассир, выполняющий по совместительству обязанности начальника Морвокзала, угостил его сигареткой и ушёл в кассу – продавать билеты.
Началось совещание. На столе были разложены бумаги и начштаба нервно закурил. Обезумевший от такой наглости начальник морвокзала, высунулся из окошечка кассира и сделал Сергею Николаевичу замечание.
– ..Ъ ..Ъ мать, не мешайте работать, – заорал на него начштаба, и начальник морвокзала отступил на прежние позиции кассира. – Закуривайте, товарищи офицеры. Так, начальник химслужбы, Иван Терентич, доложи-ка мне ….
Из дверей морвокзала шёл дым, и пассажиры боялись зайти внутрь, чтобы пройти к кассе и купить билет. Сначала они хотели вызвать пожарных, но когда нашёлся один смельчак и заглянул все-таки внутрь, то опаздывающие на единственный рейс до Североморска пассажиры стали угрожать Дивизиону десантных кораблей - милицией.
– Товарищи офицеры и мичманы, обстановка напряжённая и до конца не ясна. Связи с дивизионом нет, катера нет. Штормит. Завтра в восемь ноль-ноль, собираемся здесь же. – Этими словами он заканчивал каждую утреннюю встречу. На третью неделю, командир дивизиона Капитан второго ранга Устинов Сергей Петрович приказал ему из Североморска, по телефону, - всем собираться через день и в здании морвокзала не курить.
А мы в это самое время пытались всё-таки приготовить что-нибудь из баклана. Кок Муслим, он же Мусса, он же матрос Джавдат Джабраилович Муслимов докладывал:
– Тащ штурман, на корабле включены все электрогрелки – холэднэ, если плитку и духовку включить – береговую колонку вирубит. И вода нет.
– Механик, запускай стояночный и переходи на бортовое питание, – Юра был непреклонен.
– А что я в журнал свой вахтенный запишу? А?
– Так. Запишешь: «Провели учение по борьбе за живучесть корабля». Жрать-то надо что-то.
Моторист запустил дизель-генератор, электрик перевёл корабль на бортовое питание, трюмные взяли лагун, и пошли в сопки за снегом. Остальной экипаж спал в кубрике, что бы калорий меньше расходовать.
Ещё через час, мы опустили в кипящую воду тушку баклана. На дне лагуна был песок, на поверхности плавали какие-то волосы.
– Вы, мать вашу, где снег набирали? – драл штурман в коридоре моих молодых вечно голодных трюмачей.
– б..ъ да мы, б..ъ да мы, - виновато мычали они в ответ, жалостливо поглядывая на меня.
– Ладно, штурман, заканчивай. Они у меня и так всю ночь цистерну питьевую чистили, пускай идут, отдыхают. Всё, идите в кубрик, кругом марш.
– А что ты своих карасей-то жалеешь? А, механик?
– А чо ж ты своих не послал? А, штурман?
– А у меня их нет.
– А, ну конечно, у него карасей нет.
– Ладно, мех, не шуми, пошли к тебе в каюту спустимся, – и Юра подмигнул.
Через полчаса в каюту постучал кок:
– Тащ, идите, посмотрите, вроде готовЭ. Э? – заговорщески улыбался Муслим.
– Ты, чо лыбишься? Э-э? – сонным захмелевшим, но беззлобным голосом затянул Юра, развалившись в моём кресле.
– Да ладно Вам, тащ, - и кок улыбаясь, вышел из каюты.
Кок Муслим прибыл к нам дослуживать срочную службу после дисбата, где он провёл два года за то, что дал в морду офицеру крейсера "Мурманск", который что-то сказал про его маму. Ему осталось дослужить год, а всего пять. Мы относились к нему с пиетитом.
– Ну-ка, давай, взбодримся и пойдём на камбуз, - я налил кипятку и насыпал индийского растворимого кофею.
Через час варки баклан почему-то опустился на дно, вместо того чтобы всплыть, и нож по-прежнему его не протыкал. Мусса достал топор, вытащил тушку на разделочную колоду и профессиональными ударами накрошил её вдоль и поперёк – в лоскуты. Потом положил на противень, добавил “бульона”, очистив его предварительно от волос и перьев, посолил, поперчил, положил лаврушки, какой-то там иранской зиры и засунул в духовку. Ещё минут через сорок мы втроём «сняли пробу». Есть это было невозможно ни с зирой, ни с гвоздикой, ни с какими соусами. Кок вытащил противень на палубу и выбросил за борт содержимое. Бакланы тут же поднялись с насиженного у мусорного бака места, подлетели к корме корабля, плюхнулись в воду и с гарканьем сожрали своего недоделанного брата.
И ветер стал стихать.