Казак Пятуня Петров. Глава из романа Смутное время

   



Октябрь 1607 года. Джунгария.




    Под холодным ветром гнулись и шуршали  серые стебли полыни. По темнеющему небу быстро неслись с полуночи низкие рваные облака, предвестники скорой зимы и метелей.
    Пятуня лежал на боку в песчаной ложбине и негнущимися пальцами бросал в крошечный костер сырые ветки ивы и тощие кустики чия, заслоняя огонь своим телом. Порывы ветра кружили дым, и он часто отворачивался, протирая слезящиеся глаза. Лицо черное, осунувшееся, в глазах усталость смертельная и  настороженность звериная.
     Костер занялся. Пятуня присел на корточки, протянул к пламени руки и долго сидел, отогреваясь, подставляя теплу то один бок, то другой. От голода стал слаб и зябок.
    Отогревшись немного, поднялся на бугор и, лежа, осмотрелся – боялся, что джунгары заметят дым. Вглядывался в равнинные дали, напрягал глаза, выискивая опасность. Справа, за низкой полосой камыша, нес свои  быстрые воды Иртыш, далеко впереди, куда бежали тучи, стояли  хребты темных гор.
     Он помнил слова проводника: при впадении большого притока, который казахи называют Нарым, они должны повернуть в горы. Там, среди голых вершин, у горы Канас, лежат проходы в страну монголов. Ему нужно было туда… Там было единственное спасение. Позади калмыки и смерть, впереди джунгары и тоже смерть. Но сколько до Нарыма идти? День, два, неделю?.. Дойдет ли он?
     Спускаясь с бугра, выдернул несколько кустиков чия и бросил коню, привязанному на аркане. Провел ладонью по выпирающим  лошадиным ребрам – плох конек! Если свалится, то и ему, Пятуне, смерть.
   Конь потянулся доверчиво мордой к Пятуне, мягкими губами коснулся его рук. Чувствовал,  видно, что в страшную беду попали.
     Бросил Пятуня попону на песок, прилег на нее,  скорчившись  и повернувшись лицом к  огню. Лежал, протягивая руки к пламени, вбирая тепло, глядя остановившимися глазами на прыгающие огненные язычки. В голове все неотступно вертелась одна и та же мысль – что делать? Найти бы  лодку и  по Иртышу  до своих сплавиться… Да откуда здесь лодка? Конному обратно не пройти: запасов нет, калмыки дорогу преграждают, зима оттуда быстро надвигается… Коня заколоть? Все ж будет, чем силы поддержать. Да много ль утащишь на себе тощего конского мяса? Еще надо ружье нести, саблю - далеко ли уйдешь с этакой ношей?
   Поворочался Пятуня, пошарил вокруг, нащупал несколько прутиков и подбросил их в затухающий огонь,  продолжая думать. До монголов далеко, пока дойдешь до перевалов, снег ляжет. Проводник говорил, что перевалы в снег непроходимы. Опять же, смерть… Испытать еще раз свое казацкое счастье, и к джунгарам выйти, к их хану Байбагасу?  Как говорил проводник,  Байбагас враждует с теми джунгарами, которые кочуют вниз  по Иртышу. Ханские омоки у озер Зайсан и Улюнгур стоят. Да как к тем озерам идти, кто путь укажет? Да и пощадит ли Байбагас,  коль узнает,   что посольство белого царя к их врагам  монголам пробиралось?…
   Когда костер прогорел,  Пятуня поднялся,  затоптал еще дымившиеся тонкие прутики, передвинул на горячий песок попону, потом подвел коня, заставил его лечь рядом с кострищем и привалился к  теплому конскому  боку в тяжелом забытьи. Глубокая непроглядная темень уже опускалась на степь. Завыл тоскливо ветер…

                ***

      Скрытно и осторожно шло посольство. Миновали леса, вышли в бескрайние Кулундинские степи. Но и там прошли незамеченными.  Несколько раз  видели впереди дым костров. Должно быть, это были калмыки или казахи. Прятались от них по ложбинам, ждали ночи и в лунном призрачном свете шли дальше. Впереди уже стали видны далекие вершины заснеженных гор. Проводник-киргиз  повеселел и все говорил о большой реке Нарым, притоке Иртыша, вдоль  которого они должны были идти к горным перевалам. Говорил и о том, что скоро должна появиться и гора Канас, которая укажет им путь в страну  монголов.
      На одном из переходов, когда  уже  вечерело, и пора было выбирать место для ночевки, проводник неожиданно остановил коня, повернулся лицом к горам и долго всматривался в бесконечные дали, уже затянутые вечерней дымкой.  Холодный порывистый ветер     заворачивал уши его тымака и относил в сторону хвост коня. Подъехал Пятуня, стал рядом и повернул голову в ту же сторону. Смотрел долго, но ничего не увидел.  Конь зафыркал, затряс головой – Пятуня похлопал его по шее, успокаивая. 
     Проводник повернулся к Пятуне – в узких глаза тревога – и торопливо заговорил, показывая рукой в сторону гор. Пятуня понял одно – там джунгары. Два человека на конях стояли на песчаном бугре и смотрели в их сторону. Потом исчезли.
   Стали совещаться, уходить ли, или становиться на ночевку. Переход был долгий и кони притомились. Решили уходить, и проводник повел их в сгущающейся темноте к Иртышу. Хотел пройти водой и обмануть джунгаров.  Когда стало совсем темно, остановились на короткий отдых среди низких прибрежных кустов. Огня не разводили. Проводник отошел в сторону и долго вглядывался в темноту, слушал, подняв уши тымака, и нюхал воздух. Когда над горами поднялась луна, пошли дальше. Вышли к мелкому ручью и  долго шли по воде в сторону гор, и к утру вновь остановились. Кони сильно заморились.
   Пятуня вместе с проводником поднялся на бугор.  Долго  смотрели в сторону гор и в сторону Иртыша – все было тихо. Вернувшись на стоянку, велел казакам зарядить ружья, поставил караульного,  пожевал вяленой конины, запил водой и, завернувшись в шубу, улегся около коня и провалился в сон. Казалось, что и не спал вовсе, как   услышал далекий конский топот. Вскочил, сбрасывая шубу, закричал казакам, чтоб оборону занимали. Тут и налетели джунгары.  Послышался свист стрел и пронзительные крики. Казаки дружно дали залп, и джунгары повернули коней. Когда ветер снес дым, стали видны мешками лежащие три тела,  и бился  конь, пытаясь подняться.
 Снова заседлали коней и бросились уходить к горам. Джунгары кружили рядом, появлялись из ложбин и оврагов, стреляли из луков и снова исчезали. Понял посол, что не уйти -  кони заморенные, люди измученные, приказал остановиться и отбиваться. День держались, отстреливаясь,  ночь. Пробовали договориться с джунгарами, и проводник кричал им, вызывая на переговоры. Но те лишь стрелы пускали в ответ.
    Под утро в предрассветной мгле  вновь налетели степняки со всех сторон, закричали страшно, стрелами забросали. Стреляли казаки по ним из ружей  и положили  их немало, но одолели все же джунгары, саблями порубили, конями потоптали… Бросился Пятуня к послу,  хотел его на коня посадить, а у того уже и сил нет подняться, кровью исходит.  Протянул посол сумку кожаную, прохрипел:
-Довези, казак…
И затих, откинув голову.
Зверем огляделся Пятуня – кони мечутся, пыль густая  поднялась, крики и стоны кругом.  Упал на землю и ужом пополз  по истоптанной земле, волоча с собой ружье и посольскую сумку.  Вдруг увидел впереди  стоящего коня, а рядом что-то темное, шевелящееся - джунгар в шубе сидел на корточках спиной к нему и  быстро взмахивал правой рукой у самой земли. Слышался хрип и клокотанье. Понял Пятуня, что тот голову режет у раненого. Подобрался весь, нож выхватил и бросился на джунгара. Когда джунгар обмяк, Пятуня шапку его остроконечную надел на себя,  вырвал из его  руки намотанную узду и среди победных криков исчез в предрассветных сумерках.


                ***



 …Проснулся Пятуня мгновенно. Открыл глаза, вглядываясь в темноту и стараясь понять, что его напугало. И вдруг явственно услышал далекое  хрюканье и поросячий визг. Торопливо привстал, поднял уши треуха джунгарского и чутко прислушался – свиньи хрюкали у реки. Нащупал ружье,  тряхнул его, проверяя, не выпала ли пуля, и по ложбине  крадучись пошел вниз. Под ногами песок, шагов не слышно, лишь шуршат жесткие стебли полыни. В разрывах туч иногда проглядывала луна,  призрачным светом  освещая песчаные холмы и редкие низкие кусты ивняка.
    У камышей Пятуня затаился. Вот потянул сильнее встречный ветер и донес отчетливый кабаний запах. Он повернулся на запах и стал ждать. Заволновались стебли камыша – не разобрать, свинья ли, поросенок – вышел из зарослей, поднял морду и стал нюхать, тревожно похрюкивая. Пятуня вытащил из-за пазухи медную лядунку, зубами потянул пробку и, придерживая горлышко пальцем, подсыпал сухого пороха на ружейную полку. Прижал приклад к плечу, нацелил на темное пятно и затаил дыхание. Стукнул курок, блеснуло пламя, в камышах раздался пронзительный визг.  Пятуня, откинув ружье, бросился туда, треща сухими стеблями и вытаскивая на ходу нож. Навалился на бьющегося зверя – в нос ударил тяжелый звериный запах, руки скользили по жесткой щетине и крови – и полоснул его по горлу.
     Когда он затих, Пятуня, тяжело дыша, поднялся и потащил добычу к костру - это был годовалый поросенок пуда на три.   Потом он натаскал сухого и ломкого камыша и, не таясь уже, раздул большой огонь и стал опаливать добычу, закрываясь рукой от жара и сглатывая голодную слюну.
   Трещала в огне жесткая поросячья шерсть, пузырилась от жара черная кожа, блестели голодные Пятунины глаза. Не выдержал, отхватил ножом обгорелое ухо, поскоблил его и стал торопливо рвать еще сочащиеся кровью мясо и хрящи…
    Усилился, завыл холодный ветер, закружился над ложбиной, бросая мелкий песок и сгибая  видимые в круге огня  тонкие стебли степной полыни.  Пятуня повернул поросенка на другой бок, подбросил еще камыша и только сейчас разглядел в свете  заметавшегося  пламени косо летящий снег. Сердце его упало – со снегом шла смерть.