Грешница

Юлия Ванадис
      




       Галина Ивановна в свои шестьдесят с гаком была женщиной стервозной, о чем не раз в порывах откровения напоминал ей муж Жора. А поскольку откровения случались с ним исключительно под шафе, он тут же убеждался в своей правоте и под конец жалобно всхлипывал:
       – И как я с тобой живу?
       – Живешь? – она презрительно кривилась в ответ. – Да разве это жизнь… 
       Будучи женщиной крепкой конституции и крутого нрава, свойственного всем работникам канувшей в лету советской торговли, Галина Ивановна не прощала слабостей никому. Подруги, боясь обжечься, заискивали, слащаво улыбались в лицо и с упоением шушукались за спиной. Взрослый сын, попав под дурное влияние молодой жены, ограничивался скупым: «Привет-пока, ма».  Порядком поднадоевший и скатившийся за последние сорок лет до звания «ничтожество» муж вообще не брался в расчет.
       И только одно светлое облачко сияло на её стальном небосклоне – двухлетний внучок Стасик. Белобрысый крепыш глядел на мир круглыми синими глазищами, доставшимися в наследство от отца, и мгновенно растапливал холодное одиночество в душе своей бабули.
       Внука привозили погостить редко, что лишь усиливало безграничность любви к нему. Поэтому, услышав в трубке долгожданное:
       – Привет, ма. Ты не против, если мы Стаса тебе на пару часиков подкинем?
        Галина Ивановна, радостно вздохнув, снизошла:
       – Не против. Привозите.


       Долго ждать не пришлось. Едва переступив порог и весело чмокнув бабулю в теплую щеку, малыш заявил, что хочет кушать и решительно отправился на кухню. Злобно зыркнув на сбегающих родителей – не кормят совсем – бабушка поспешила вслед за внуком. Любимая манная каша уже дымилась на столе, горка отборной клубники алела рядом.
       По-деловому забравшись на стул, Стасик перевел оценивающий взгляд с угощения на бабушку. Две сияющие синью вселенные уставились не мигая. Немного смутившись, Галина Ивановна, подставила кашу поближе.
       – Кушай, золотко. Кушай.
       «Золотко» невозмутимо отодвинул тарелку и, не отрывая серьезного взгляда от бабушкиного лица, выпалил:
       – Грешница.
       От неожиданности Галина Ивановна икнула и выронила сахарницу. Но будучи женщиной трезвомыслящей, быстро опомнилась и решила, что ослышалась.
       – Ну и бог с ней, с кашей-то. А клубнички хочешь? – улыбнулась, посыпая блестящие ягоды остатками сахара.
       – Грешница! – не меняя выражения лица, внучок усилил звук.
       – Что-что? – где-то внутри противно заныло.
       – Грешница! Грешница! Грешница! – маленькая ладошка звонко стучала по столу. Глазищи горели укором.
       Ошарашенная бабушка грузно осела на стул и замерла. В голове слегка загудело. 
       – О! Послушай, что дитё говорит. Устами младенца… – разбуженный шумом, в кухню вплыл тщедушный Жора. – Я всегда знал, что змею на груди пригрел.
       Увидев дедушку, малыш перестал стучать и с радостным визгом: «Деда!» бросился ему навстречу:
       – Идем внучок, что покажу, – схватив малыша в охапку, Жора стал похож на сытого кота.


       Оставшись одна, Галина Ивановна решила отбросить эмоции и трезво взвесить факты.
       Конечно, святой она никогда не была, но и грешила-то не слишком. Или слишком? Тенью по памяти скользнули прошедшие годы…, противный холодок побежал по спине. Ожог синющих внучонкиных глаз противно заныл в груди. Почему-то вспомнилась недавно виденная передача про детей-индиго. «Что там ведущая говорила? Эти дети наделены сверхспособностями?.. Неужто правда!?» – Галина Ивановна схватилась за сердце. Кто знает, что там её внук видит, но срам-то какой! Стало нечем дышать.
       «Надо его как-то отвлечь!»
       Собрав в кулак распоясовшиеся нервы, она пошла в комнату спасать ситуацию.
       – Стасичка, иди ко мне, золотце, – заискивающе улыбаясь, бабушка присела на диван.
       Внук с дедом не обратили на нее никакого внимания, с восторгом рассматривая внутренности древнего приемника «Маяк», случайно найденного накануне в залежах антресолей.
       – Гляди-ка! – Жора подцепил отверткой какую-то загадочную деталь и гордо протянул её внуку. Тот от восхищения высунул кончик розового языка и замер.
       Ревность больно кольнула в груди Галины Ивановны.
       – Ну что ты дитю всякую дрянь суешь! Не дай-то бог, поранится…
       – О, глянь-ка, Стас, – Жора презрительно хмыкнул. – Бабка твоя про бога вспомнила. Чья б корова мычала… Даже дитё твою грешную душу разглядело.
       – Ты что несешь! – она взвизгнула, краснея лицом.
       – Ох, чуяло мое сердце, не без греха ты. Чуяло! Все верить не хотел, дурак… – тщательно подливая масло в огонь, дед млел от предвкушения скандала. – Ото и язва ты такая, что рыло в пушку.
       – Не смей при ребенке!
       – А вот и посмею!
       – Ничтожество!
       – Стерва!
       Малыш недоуменно переводил взгляд с деда на бабу и молчал.


       Ругань, как заведено, была недолгой. Устав от перебранки, Галина Ивановна откинулась на спинку дивана и тут же переключилась на внука.
       – Стасичка, не слушай своего дурного деда. Иди я тебе книжку почитаю, – потянулась, снимая с полки толстый том Маршака.
       Не выпуская из рук ценную дедову деталь, внук подошел к дивану и, серьезно взглянув в бабушкино раскрасневшееся лицо, произнес:
       – Молись и кайся.
       Жора от восторга чуть не уронил на пол «Маяк» и выдохнул:
       – Вот оно!
       Схватившись за сердце, Галина Ивановна вскочила и нервно метнулась в другой конец комнаты. Стас побежал следом, вцепился в подол и крикнул еще четче:
       – Молись и кайся!
       Раскатистый дедов хохот почти заглушил следующий требовательный призыв молиться. Бабушке было не до смеха.
       Обливаясь холодным потом и еле попадая ногами в стоптанные туфли, она уже спешила к входной двери.
       – За ребенком смотри, ирод! Я скоро, – выкрикнула, захлопывая дверь.


       Церковь была через дорогу.
       Будучи атеисткой по рождению и членом компартии по положению, Галина Ивановна всю сознательную жизнь упорно противилась вере в Господа, предпочитая ему более зримые божества – деньги и власть. И тем, и другим она не была обделена, и лишь выйдя на законный отдых и враз лишившись привычных подношений, задумалась о вечном. Но не глобально, а так, вскользь. Задумалась и стала изредка тайком похаживать в церковь, с удивлением прислушиваясь к непонятным словам молитв и сочному голосу местного батюшки.
       Именно к нему она и подошла.
       – Что тебе, дочь моя? – «дочь» была, по крайней мере, вдвое старше «сынка».
       – Исповедаться хочу, – еле выдавила из себя, бледнея и заикаясь.
       – Что ж, похвально.
       Голос батюшки зычным набатом бил по натянутым до предела нервам. Кивая, и мямля в ответ: «Грешна», Галина Ивановна краснела, но думала лишь об одном – как бы так раз и навсегда очиститься в глазах «всевидящего» внука.


       Процесс очищения был недолгим и искренним.
       Скинув полог сокровенного, Галина Ивановна с чистым сердцем и просветленной душой ворвалась в свою квартиру.
       – А вот и я! – счастливо улыбнулась. Ну, уж теперь-то ничто не посмеет затмить ее светлый образ!
       Дед с внуком продолжали терзать радиоприемник.
       – Стасичка, кушать будешь? – бабушка сразу пошла в атаку.
       Тот оглянулся, подумал секунду и объявил:
       – Буду.
       Торжественно сияя, Галина Ивановна глянула в сторону деда и победно замаршировала на кухню. Как вдруг ей в спину, словно предательский стальной кинжал воткнулся, обжигая, тонкий голосок:
       – Грешница.
       Охнув и закашлявшись, она на ватных ногах свернула к дивану. Прилегла, обмахиваясь брошенным тут Маршаком. Мелкая трещина ужаса расползалась внутри бездонным провалом.
       Дед почему-то молчал, что пугало еще больше.


       Маленький Стас подбежал к некстати улегшейся спать бабушке, потеребил за руку и крикнул в самое ухо:
       – Молись и кайся!
       Галина Ивановна закрыла глаза и неожиданно даже для себя зарыдала. Испуганный внук глядел на нее своими синими глазищами, притихший дед тихонько сопел в стороне.
       Пауза становилась невыносимо-театральной, и где-то в углу уже радостно потирал ладони сам Станиславский, когда безжалостно разбив немую сцену, птичьей трелью взвился входной звонок – вернулись родители.
       Жора поспешил к двери.


       – Ну, как вы тут? – лица молодых родителей сияли недавней свободой.
       Увидев «железную маму» заплаканной и сиротливо прижавшей к груди томик Маршака, сын побледнел:
       – Что случилось?
       Бабушка, не сдержавшись, разрыдалась с новой силой. Малыш тут же спрятался за миролюбиво забубнившего деда:
       – Ничего у нас не случилось… Просто, Стас бабке за грехи её темные выговаривал, вот она и ревет.
       – Не понял?.. – волнение сына сменилось подозрительностью.
       – А чего не понять-то. Грешницей её называл все время, – на Жорином лице засветилось праведное негодование. – Даже есть отказался. Докатилась матушка твоя…
       Галина Ивановна еще раз нервно всхлипнула и затихла.      
       – Вы тут что, с ума все посходили? Какой еще грешницей?!
       – Самой, что ни на есть… – глянув в сторону дивана, дед перешел на шепот. – Она и в церковь ходила – не помогло. Видать, столько грехов за раз не отмолить!
       Видимо услышав знакомое слово, Стас оживился и ни с того, ни с сего выпалил:
       – Грешница.
       – О! Слыхали, слыхали! – Жора засветился торжеством. – Опять началось. Это он про Галку, бабку свою.
       Со стороны дивана тихонько заскулили.      
       – Что вы выдумали, в самом деле, – до сих пор молчавшая невестка подошла к дивану и присела рядом с заплаканной свекровью, погладила по руке осторожно. – Мама, не переживайте так. Я совсем забыла сказать, что Стасик в последнее время гречневую кашу полюбил, только её и требует. Это он её, а не вас гречницей называет.
       Галина Ивановна недоверчиво глянула из-под покрасневших век:
       – Точно?
       – Да-да! Он и меня замучил совсем своей кашей.


       Приняв вертикальное положение, несчастная бабушка облегченно вздохнула:
       – Что ж ты меня так напугал, внучок? Я уж было подумала…
       О чем подумала, решила промолчать. Еще не хватало, чтобы сын с невесткой слушали бред про ясновидящих детей. Обмахиваясь Маршаком, словно веером, она чувствовала себя хоть и дурой, но дурой счастливой.
        Внимательно глядя на бабушку, маленький Стас забрался ей на колени и, удобно расположившись, торжественно заявил:
       – Молись и кайся.
       – О… – бабушкино лицо стало похожим на свежую побелку. Дед удовлетворенно хрюкнул, а открывший было рот папа был мгновенно прерван своей женой:
       – Стас, это Маршак, а не «Малыш и Карлсон». Помнишь «Детки в клетке»?
       Тот радостно кивнул:
       – Да-да. Етки в етки.
       – А про «Малыша» мы дома почитаем. Кстати, нам уже пора.
       – Да, ма. Мы, пожалуй, пойдем, – стараясь не смотреть на пошедшее красными пятнами лицо Галины Ивановны, забубнил сын. – Вы не обижайтесь, что так мало побыли…
       – Ничего, мои золотые. Я сегодня как-то не очень себя чувствую,  – обретя, наконец, дар речи, Галина Ивановна с обожанием осмотрела свое немногочисленное семейство. – А вы к нам на выходные приезжайте, я пирогов напеку с мясом и с клубникой... Можно и с творогом. Вы с чем хотите?
       Сын с невесткой украдкой переглянулись – последний раз пироги пеклись на их свадьбу.
       – А дед нам всем рыбки наловит… – не унималась хозяйка.
       Жора не поверил ушам и икнул от неожиданности. Последние годы любая его попытка сходить на рыбалку неизменно превращалась женой в грандиозный скандал.  А тут…
       – Ну, мы пойдем, – взяв за руки сына, молодая семья попятилась к двери.
       Предчувствие семейного торжества заметно взбодрило Галину Ивановну и, душевно распрощавшись у порога, она, под недоверчивым взглядом мужа, тут же поспешила на кухню составлять меню.
       С того самого дня Галину Ивановну, как подменили. Даже у Жоры язык не поворачивался назвать жену стервой. Почему? Потому что, кто его знает этих детей-индиго… Да и в Карлсона верят далеко не все… А береженого Бог бережет.