Я и моя Саша
Посвящается Ю.Егунову
Из всех моих сестёр до старости дожила только Саша, Александра Розалия.
У меня была семья – жена, дочки, внуки, внученьки, а у неё - только я.
Так сложилось, что в семье моих родителей я был на особом положении, ещё бы все девицы, а я самый младший, можно сказать, поздний ребёнок, долгожданный сын. Потому, именно мне было доверено судьбой донашивать истёршуюся шинель с приставкой фон. Это означало непомерную любовь ко мне всех членов моей семьи, а также трудности и превратности судьбы, о которых я не стану распространяться.
Это всеобщее обожание, как ни странно, не избаловало меня, напротив – я считал, что также как все любят меня, также и я должен любить всех, прощая слабости, недостатки и проч., и проч.
Теперь вы, наверно, понимаете, что после смерти родителей и сестёр, вся любовь и обожание родственников ко мне перешла к Саше.
Любил, конечно, её и я. Помимо памяти о родителях и сёстрах меня притягивала к ней её преданность, можно даже сказать фанатичность, с какой она дорожила нашими историческими корням. Сашина любовь к родному языку, который я не забывал только благодаря ей, книжкам, которые она иногда мне приносила на короткое время и почти тайком совала мне в письменный стол в ящик с бутылочками из-под лекарств, удивляла меня и, честно говоря, иногда обескураживала и пугала. Я никогда не скрывал своей фамилии, но никогда бы не мог как Саша во всеуслышание, утверждать, что женюсь только на немке. Национальность людей меня вообще никогда не интересовала. Например, моими лучшими друзьями были украинец и татарин, с которыми я был связан до гробовой доски самой большой привязанностью.
А книжки, которые приносила мне сестра, я всегда проглатывал буквально за ночь, чтобы отдать ей как можно быстрее.
Вы, наверно, удивитесь, откуда у Саши были книжки на немецком языке. Чтобы сразу поставить все точки над и, скажу сразу, что позволено одним, другим не рекомендуется.
Дело в том, что Саша занималась с детьми высокопоставленных советских чиновников языком, им было позволено, и они иногда на несколько дней давали ей книжки домой.
Моя Саша, хоть и была пониже меня, но выделялась своей высокой, худощавой фигурой.
Всегда в тёмном, воротник стоечкой, волосы гладко зачёсаны и собраны в небольшой, туго закрученный пучок. В те времена, о которых речь, она была уже скорее старая, чем пожилая, но сказать о ней старая – язык бы не повернулся. Она и седой-то никогда не была.
Руководители, у которых она работала, деньгами её не баловали, она у них питалась и иногда, к какому-нибудь советскому празднику, ей вручали конверт, тонкий. Иногда летом они устраивали её на работу, в один престижный советский санаторий, сестрой-хозяйкой, а однажды даже завхозом, так как ещё до революции ей удалось выучиться на экономиста. Порой это очень выручало всю нашу семью: в самые трудные годы она по очереди брала с собой кого-нибудь из детей или внуков, подкормить.
Саша была очень одинока. Жила она одна в коммунальной квартире на Зубовском бульваре. Соседи её недолюбливали, нет, она с ними не ссорилась, им не нравилась её прямая спина, профиль, фамилия, им не нравилось, что она курила и из её двери просачивался табачный запах, им не нравилось, что она варила кофе в маленьком серебряного цвета кофейнике и часто занимала телефон. Что касается телефона, то это совершенно справедливо, так как она звонила мне несколько раз в день. Она всё время волновалась за меня, переживала, особенно после моей странной болезни во время войны, когда врачи выписали из больницы с диагнозом, с которым не живут и сказали, что протяну ещё день-два.
Саша просто панически боялась того, что я могу умереть раньше, чем она.
Я всегда подсмеивался над ней и говорил: “Саша, ты же мне уже звонила сегодня”.
“Да, - отвечала она, - но ведь прошло уже два часа, мало ли что”.
Саша на мои смешки никогда не обижалась, знала, что это любя и сама смеялась со мной своим глуховатым смехом, молодо, запрокидывая голову. Её глаза в эти мгновения были особенно живыми и яркими.
Как вы догадались, она была старой девой и, что странно, она этим обстоятельством прямо-таки гордилась, хотя никогда не была засушенной воблой.
Однажды ( ей тогда было лет семьдесят) у неё произошли какие-то нелады с печкой – дым её замучил, в комнате было холодно и сыро, дрова не разжигались. По рекомендации кого-то она нашла печника. Договорилась с ним об оплате и на всякий случай, чтоб как-то дополнительно отблагодарить, не только деньгами, купила четвертинку водки. Когда он закончил работу и для проверки что-то зажёг в печи, и с одной спички загорелось, Саша вручила ему деньги и бутылочку. Печник так обрадовался, наверно, не рассчитывал на спиртное, что тут же поцеловал Сашу крепко, от всей души. Она этого никак не ожидала, её потрясение было так велико, что сначала она просто дара речи лишилась, потом, как подобает воспитанному человеку, и виду не подала, что сражена на повал, а как только печник ушёл, сразу же стала звонить мне:
- Ты представить себе не можешь, какой ужас, меня мужчина поцеловал. Что же теперь делать?
Я, конечно, посмеялся, её успокоил:
- Не волнуйся, теперь тебе это уже не опасно, в такие годы это не приносит вреда.
Да, вот так…
А потом Саши не стало. Ни жены, ни друзей, ни сестры…
Но я держался…и… до последних дней жизнь никому не омрачал,ни детям, ни внукам, ни старостью, ни болезнями. Чего желаю и всем вам…