ПОД БОГОМ ГОНЧАРОВ ГЕННАДИЙ
Эти истории-исповеди или, скорее всего, притчи, я написал несколько лет назад. Но не решался публиковать по одной, почти что мистической, для меня, причине. Если у вас достанет терпения и любопытства дочитать эти истории-притчи до конца, возможно, вы поймете мои промедление и нерешительность.
Почему притчи? Может быть, потому что все, что здесь изложено, чем-то напоминает мне Евангельские притчи. В конце жизни, долгими бессонными ночами, - обычно перед рассветом, когда мучительно тянутся бесконечно-резиновые часы, - начинаешь листать-перелистывать свою жизнь, свое прошлое, мгновения минувшего. Чаще всего в памяти всплывают события совершенно необъяснимые, как если бы они были предопределены свыше. В самом деле, происшествия, которые сопутствовали мне в моей долгой, неспокойной и полной приключений, и даже трагедий, жизни, никогда не удавалось объяснить здравой логикой рядового обывателя...
Случалось ли со мной что-нибудь непонятное в беспамятном, младенческом бытие, где я мог быть на грани жизни и смерти, - о том я не ведаю, не рассказывали. Зато хорошо помню себя лет шести-семи, когда я впервые оказался в странной, критической ситуации.
На летние каникулы меня отправили к родственникам в глухой таежный сибирский лесхоз, где было полтора десятка бревенчатых изб. Все лето я жил в семье у дяди. Он был начальником по заготовке леса. У дяди была жена и двое детей - мальчик, моложе меня, и девочка лет десяти-одиннадцати. В конце лета приехала за мной моя бабушка, чтобы увезти меня в город - я поступал в первый класс. В тот день мы купались в глубоководной, неширокой мутной речушке. Плавать толком я еще не умел, но нырял хорошо.
Помню, я перебегаю по раскачивающемуся мостику на другой берег речушки, разбегаюсь, ныряю, и долго, как мне кажется, плыву в мутной воде, пока не упираюсь в противоположный крутой берег. В восторге я выныриваю перед испуганной бабушкой и, не обращая внимания на ее увещевающий окрик: «Немедленно вылазь! Пора ехать», снова тороплюсь на другой берег, и вновь ныряю. «Последний раз», - кричу я бабушке, затем опять разбегаюсь и - поскальзываюсь. Но... ныряю. Однако скорость набрать не могу и долго плыву под водой, пока хватает дыхания и, наконец, выныриваю. И вижу, что до берега еще метров пять шесть: мне не доплыть! Несколько раз я выныривал... Глотаю грязную мутную воду, теряю сознание и - погружаюсь на дно... Очнулся я на берегу. Помню - меня рвет водой, и я безвольно замираю. Только слышу - плачет, причитает надо мной бабушка: - «Видно, ты для чего-то еще угоден Богу, раз Он тебя спас».
Спасла меня тогда одиннадцатилетняя двоюродная сестра, которая сама только что научилась плавать, - несколько раз ныряла она в мутную воду реки, пока не ухватила меня за трусишки и не вытащила на берег. Но слова бабушки я запомнил на всю жизнь.
Мне исполнилось восемнадцать лет. Весна. Только что, закончились полевые геологические работы в Туркмении. Члены отряда возвращаются домой в Ленинград, через Баку. Я отпрашиваюсь у начальника отряда на пару дней, чтобы заглянуть к родственнику в Тбилиси, где он служит в чине офицера. Приобретаю билет на автобус Баку-Тбилиси; качу по серпантинам кавказских дорог и - засыпаю.
Проснулся я от сильного удара по голове. Через мгновение я четко и ясно понимаю, что наш автобус перевернулся и катится под откос; больше ничего не помню. Очнулся я на носилках: меня поднимают по крутому склону горы и помещают в одну из многочисленных машин скорой помощи. Опекающий врач рассказывает мне, что наш автобус на скорости слетел с дороги, перевернулся несколько раз, но... в пропасть не свалился: задержали деревья перед обрывом! Есть много серьезно пострадавших; одна девочка лет пяти - погибла; у меня же - ничего серьезного.
Через несколько дней, когда меня выписали из больницы, я вспомнил свою бабушку и подумал: - «Да… под Богом ходим».
Год спустя я работал в Заполярье.
Видели ли вы, как горят геологические палатки? В тот день, уже в сумерках, мы остановились лагерем. Быстро установили палатки, развесили над спальными мешками полога от комаров, и спустились к реке ополоснуть лица. Начальник отряда зажег свечу в палатке и - тоже сбежал к реке. Когда мы умылись и поднялись по обрыву к лагерю, то увидели, что одной палатки - палатки начальника - нет: она вспыхнула от свечи и сгорела мгновенно. Вот уж, воистину, сгорела «как свеча». Лишь легкий дымок курился по периметру палатки - тлел спальный мешок и походное барахлишко. Снаряжение мы быстро затушили, а начальник перебрался в общую палатку.
Я не случайно припомнил эпизод со сгоревшей палаткой. Потому что три года спустя, когда я уже сам работал начальником отряда, произошел случай, который иначе как чудом и назвать-то нельзя. И будь в то время жива моя бабушка, она наверняка сказала бы: - «И опять тебя Бог уберег...»
В тот год мы работали на севере Западной Сибири, в бассейне реки Оби, на лошадях. Ныне - это богатейшая нефтегазоносная кладовая России - пустыня, равная по площади шести Франций. Озера загажены радужными пятнами луж нефти. Тундра изрезана траками вездеходов, с выжженными язвами ягельника. Реки отравлены, и берега смердят от погибшей рыбы. Некогда хрустальные броши озер мертвенны. Брошены ржавеющие трактора, вездеходы, трубы, металлические и пеньковые тросы, бесформенное, искореженное железо. И страшное: спившийся, бездеятельный, бездельный, погасший, вымирающий коренной народ. И, как реквием, звучат над тундрой редкие жалобные вскрики чаек.
Тихо стало здесь в семидесятых годах. Гомоном птичьих базаров звенела моя тундра в начале пятидесятых! И пробирались мы по её просторам, как среди зоопарка, зверинца. По краю непотревоженных птиц и зверей. Распугивая лосей, оленей, медведей, гусей, куропаток, уток, лебедей. Не говоря уж о рыбе, которую наши женщины черпали буквально подолами. Господи, прости нас... Нет нам прощения.
Мы были вооружены двустволками и, по мере надобности, черпали из этого «зверинца» наш подножный корм. Зря не палили. Пороховой запас, патроны, заряженные дробью и жаканами, хранились в нескольких прорезиненных мешочках и тщательно оберегались от воды и влаги. «Огневой» запас находился в моей вьючной суме, которую я на ночь укладывал под голову вместо подушки. К этому времени я был уже «старый, закаленный бродяга». Мой опыт не раз позволял избегать неприятностей, а в критических ситуациях и трагедий. Бродяги, туристы, охотники и, уж конечно, геологи знают, что непредвиденные трагедии возникают куда чаще, чем об этом догадываются люди «сидячих» профессий.
По-видимому, только необычно тяжелым, вымотавшим силы, днем можно объяснить то, что я в тот вечер потерял свою обычную предусмотрительность и педантичность.
Уже в сумерках решили мы раскинуть, наконец, лагерь. Быстро поужинали. И нырнули в палатки, под полога. Перед сном я решил просмотреть свои геологические записи: зажег в изголовье свечу, достал записную книжку, карандаш...
Проснулся я как от сильного удара в голову. От какого-то хлопка. Распахнул глаза и мгновенно сообразил: сгорела палатка! - тлеет мое имущество! А под головой полыхнул порох - вот-вот начнут взрываться патроны, начиненные дробью и пулями...
Это я теперь, не спеша, излагаю мгновения тех событий. Но в описываемое мною время, вероятно, мне хватило и доли секунды, чтобы вылететь из спального мешка, ворваться в соседнюю палатку и завопить:
- Лежать!!! Сейчас рванет!!!
И в этот момент рвануло. Потом посыпалась беспорядочная пальба: тлеющий огонь добирался до капсюлей патронов. Они запалялись, как от спущенного курка, и патроны выстреливали. Иногда раздавались одиночные, глухие выстрелы, или сыпалась почти пулеметная дробь, а то свистели рядом с палаткой, иногда прошивая ее, пули от патронов, снаряженных на оленей и волков. Через некоторое время раздался особенно сильный взрыв.
- Взорвался железный ящик с ракетами! - решили все.
Минут через пятнадцать канонада стихла.
- Всем лежать! - приказал я, а сам осторожно подполз к изголовью своей постели.
То, что я увидел, ужаснуло меня. Впервые, с тех пор как бабушка водила меня, еще ребенка, в единственную, сохранившуюся церковь в глухой сибирской деревушке, я чуть было не перекрестился. От вьючного мешка, где хранился охотничий провиант, и лежали мои личные вещи, ничего не осталось! Верхняя часть спального мешка - там, где во сне покоилась бы моя голова - была оторвана. Ее куда-то унесло. От резинового надувного матраца сохранилась лишь нижняя половина. А в том месте, где лежала под головой вьючная ума с порохом и патронами, и на ней - моя голова, образовалась приличная яма... В эту яму легко поместилась бы верхняя часть туловища и моя голова, вместе со шляпой. «Господи, - взмолился я, - ты снова сохранил меня для чего-то! Стало быть, я тебе еще нужен? Стало быть, мне предначертано что-то в жизни ещё совершить?..»
Мы закончили полевые нефтегазоносные изыскания на полуострове Ямал. Мне с рабочим отряда предстояло перегнать четверку лошадей по гиблой тундре к реке и загрузить их на баржу. Но в тот год неожиданно рано выпал снег, и гнать лошадей по заснеженной тундре было смертельно опасно - это понимали все.
С одним из последних гидросамолетов, пока озера еще не прихватил ледок, мне привезли радостное сообщение о рождении сына. И ещё предписание: «лошадей забить, а мясо вывезти самолетом на звероферму». Вот тут я пошел на авантюру. Я уговорил командира вывезти лошадок на гидросамолете: «командир, я уже возил лошадей на самолетах!» Хотя никогда этого не было. Лошадок было жалко.
Первую пару лошадей мы отвезли спокойно. А вот оставшихся лошадей мой напарник перекормил овсом, и они в самолете буквально взбесились: сорвались с привязи, скатились в хвост легкого самолетика. Мы начали падать. Только метров за пятьдесят до земли нам удалось подтянуть лошадок к кабине, и самолет благополучно дотянул до совхоза, где мы арендовали их.
В падающем самолете, помимо меня, находились также три члена экипажа и мой напарник по отряду. Я подчеркиваю это обстоятельство потому, что некая Высшая Сила оберегала не только меня, но и людей попавших вместе со мной в безвыходное положение, в такую же смертельную опасность. Скептики скажут: - «Везение»... Но, помилуй Бог, - раз везение, два везение, но ведь есть и некий рок во спасение. Кому-то же было угодно спасти нас! Вот только - кому?
Сыну было уже три года, когда я, волей судьбы и геологических планов, был заброшен со своим небольшим отрядом в Восточную Сибирь, на один из правых горных притоков реки Енисей. Гидросамолет с трудом выбрал на озере свободное от льдин пространство, высадил нас на мрачном берегу, и улетел.
Стоял май. Почки на кустах и деревьях только начали набухать. Связав попарно четыре перегруженные надувные лодки, мы, по двое, устроились на них и оттолкнулись от берега. Но, не отплыв и десятка метров от берега, мои лодки вдруг разошлись и благополучно перевернулись. Напарник и я с головой ушли в ледяную воду. Мы мгновенно вынырнули, ухватились за веревки наших перевернутых лодок, и потянули их к берегу. Вскоре к нам пристали и другие лодки. Пришлось сушиться, ночевать.
- Парни, как-то неудачно, началось наше путешествие, - сказал я, когда мы сидели вокруг костра и сушили походное имущество. - Не худое ли это предзнаменование?
Если бы я прислушался к собственному пророчеству! Если бы только я не так истово уверовал в топографические карты, выданные нам I-ым секретным отделом НИИ! Тогда, возможно, не случилось бы того, что произошло на следующий день...
Утром мы вновь прочно связали парами свои тяжелые лодки и начали сплавляться по озеру к истоку реки, на которой нам предстояло работать в предстоящие месяцы. Сплавлялись уверенно и довольно быстро, лишь иногда обходили или отталкивали веслами редкие льдины, которые несло медленное течение. Вскоре мы услышали гул воды.
- Вероятно, озеро переполнено тающей водой, и она с шумом вытекает из озера? - поделился я своими предположениями с приятелями.
- Похоже, - неуверенно ответили они.
- Давайте-ка, пристанем к берегу, - предложил я, - облегчим одну лодку. А я проверю вход в реку, оценю обстановку. Потом вернусь к вам, и тогда решим, как нам сплавляться дальше.
Мы пристали к берегу. Освободили один клипер-бот от лишнего груза, надёжно увязали его. И я оттолкнулся от берега.
Шум, пока ещё невидимого истока реки, все более нарастал. Скоро он перешёл в ревущий грохот. Неожиданно мою лодку подхватило стремительное течение и потянуло к истоку. Я с трудом управлял непослушной резиновой лодкой. Мой клипер-бот быстро вынесло из-за поворота обрывистого берега, и я с ужасом увидел впереди - не вход в реку... а провал! Река не вытекала из озера, она выпадала из него. Впереди меня ждал водопад!
Возможности избежать водопада не было - я на своей лодке все стремительнее скатывался к нему. Рев падающей воды возрастал. Лодку уже несло как глиссер. И вдруг я оглох. Отключился. Перестал слышать неистовый гул низвергающейся воды. «Интересно, какой высоты этот водопад?» - было последним, что я успел подумать, прежде чем моя лодка на огромной скорости как бы взлетела над водопадом, замерла, паря какое-то мгновение над провалом, потом вдруг переломилась и - рухнула вниз...
От удара об воду баллоны лопнули. Лодка сразу затонула. А вместе с ней и наше имущество. Когда я вынырнул из кипящего котла воды и посмотрел вверх, то с ужасом увидел, что на меня летит огромная льдина. Только мгновенно погрузившись в воду, мне удалось избежать неминуемой смерти. Вероятно, льдина упала плашмя - звук обрушившегося льда был такой силы, что заглушил даже рев водопада. Если бы льдина вошла в воду ребром, она размозжила бы мне голову. С невероятным трудом, выбиваясь из последних сил, я поспешил выбраться из-под падающего потока воды и низвергающихся глыб льда.
Я выполз на берег. Быстро скинул с себя отяжелевшую одежду, резиновые сапоги. И поспешил к оставленным ребятам. Когда мы потом прикинули высоту водопада, я изумился своему спасению: высота его была не менее одиннадцати-двенадцати метров. На карте этот водопад помечен не был. Карты составлялись по аэрофотоснимкам, на которых его просто не видно. А люди, бродячих профессий из озера на реку, до нас, по-видимому, не выплавлялись.
Как же удалось мне избежать мощного, парализующего удара падающей воды, летящих кусков льда? Уже не первый раз какая-то неведомая сила сохраняла мне жизнь...
На следующий год мой отряд из семи человек попал в ещё более трагичную ситуацию. Несчастье случилось на порожистой реке в центральной части всё той же Восточной Сибири. Вероятно, мы не оценили коварства порога, показавшегося нам не опасным. И обе наши лодки, сначала клипер-бот, с двумя парнями, а затем и понтон, со мной и четырьмя членами отряда, перевернулись. Два человека из моей лодки, девушка двадцати лет, и мой лучший друг тридцати лет, погибли. Один юноша выплыл. Другой парень ухватился за понтон и спасся. Почему я остался жив, до сих пор не понимаю. Меня долго било о камни в водовороте бешеной воды, пока не выбросило на берег...
Но самое страшное началось позже. Все наши продукты утонули. Мы не могли добыть огонь. Целый месяц жили на подножном корму. Ели сырых мышей, горьких мальков, грибы, ягоды. Сырую еду сдабривали случайно обнаруженной томатной пастой из бочки, брошенной буровиками пятнадцать лет назад на берегу реки. Доведенные голодом и отчаяньем до потери человеческого облика, члены отряда чуть не поубивали друг друга. И только кто-то, свыше, помог мне справиться с этой ситуацией, помог избежать взаимного смертоубийства. С тех пор я не верю, что после страшной трагедии на пороге, после нашего месячного голодания, лишь «случай» сохранил жизни членам отряда.
По окончании трагического полевого сезона, я осенью навестил в Сибири маму. Она передала мне серебряный крестик, который завещала мне бабушка. С тех пор я ношу крест. Нет, я не стал фаталистом. Но стал спокойнее и увереннее, как на полевых работах, так и в повседневной жизни. Я просто уверовал, что кто-то опекает меня, бережёт для чего-то или для кого-то в этом мире. И не только мою, грешную душу, но также и людей, которые меня окружали. Несколько случаев чудесных избавлений от смерти окончательно убедили меня в этом...
Я рано начал возить своего сына с собой на геологические полевые работы. С базы на места работ нас обычно забрасывали вертолётами или гидросамолетами, если вблизи работ имелись озера. В очередную экспедицию нас должны были перебросить из одного района работ в другой вертолётом. Наш отряд - я, двое рабочих и сын - стоял в глубоком каньоне речушки на Северном Тиммане, вблизи побережья Баренцевого моря. После обеда недалеко от палатки приземлился вертолёт. Командир вертолёта, не буду называть его имя, был, как это с ним стало уже обычным, слегка пьян. На малой полярной авиации такое с пилотами случалось. А у упомянутого командира вертолёта была даже «простительная», трагическая причина заливать своё горе. Месяц назад он вернулся с юга, куда летал отдыхать с женой и двумя девочками-близнецами четырёх лет. На одной из автомобильных трасс южного побережья они с женой вышли из машины полюбоваться на открывшееся море, оставив девочек спать на заднем сиденье. И вдруг они услышали страшный удар и визг тормозов. Оглянулись, и увидели два мертвых тельца своих детей. Девочки открыли дверь машины в сторону дороги, неожиданно выбежали на асфальт, и их сбил грузовик... С тех пор отец запил.
- Не очень уютное место для взлёта! - сказал командир.
- Может быть, мы сплавимся на километр-два, - предложил я, - а ты через часик подсядешь к нам?
- Да времени нет. Грузитесь! Выкарабкаемся.
Мы загрузились. Вертолёт начал взлетать вдоль реки, меж вертикальных стен каньона. Мы поднимались всё выше и выше, но никак не могли выбраться из отвесных обрывов реки, стиснувших вертолёт справа и слева. Неожиданно река сделала крутой поворот, и мы полетели прямо на чёрную базальтовую стену обрыва! Вертолёт заревел, завис на месте, затем начал почти вертикальный подъём, пытаясь вырваться из каменных объятий. Метр, другой, третий, - вертолёт полз и полз вверх. Вот уже миновали скалистые обрывы. Осталось преодолеть с десяток метров северных низкорослых елей. Однако мощность мотора иссякла, и вертолёт - перед тем как рухнуть - замер на месте у стенки мрачного леса...
«Всё, - подумал я, - вот Всевышний и не уберёг нас... Не уберёг меня...» Но в это мгновение командир бросил свою машину в неожиданно образовавшийся просвет между ёлками. Где-то вверху раздался глухой удар, и мы воспарили над лесом. Вертолёт начало раскачивать, мотать из стороны в сторону…
- Верхнюю лопасть погнули! А может, и все четыре, ... - выругался командир. – Дерево срезали! Садится здесь сейчас нельзя. При посадке, при форсаже, винты могут полететь: гробанёмся, и никто нас в этой глухомани не разыщет! Летим до ближайшего посёлка... оттуда сообщим в аэропорт.
И мы полетели. Вертолёт, как пьяный, шел на максимально низкой высоте, на минимальной скорости. Садились мы на окраине села - вдали от изб. Командир с хода сажал машину, почти не форсируя мотор. Тем не менее, этого «почти» хватило: за метр до приземления одна из лопастей вылетела, и вертолёт опрокинулся. Нам повезло: отделались лёгкими ушибами; и вертолёт не загорелся...
Первое, что с улыбкой сказал командир, выкарабкавшись из кабины разбитой машины:
- Ну, мужики, кто-то из вас под Богом ходит! Я человек неверующий, а и то, когда мы выскочили из трубы каньона, пообещал в церкви свечку поставить: думал, труба нам! Ладно, пошли звонить в аэропорт.
Кажется, никто из моих коллег, ни мой пятнадцатилетний сын, так и не поняли, что мы только чудом избежали смерти. Один я знал, почему мы спаслись: я начинал веровать. А тот командир вертолёта, который пообещал поставить в церкви свечку, через день разбился на смерть: он летел, чтобы перевезти нас из посёлка в другой район работ. Второй пилот, летевший вместе с ним, остался жив.
Были ещё несколько необъяснимых случаев, как в моей жизни, так и в жизни моих ближайших родственников. И объяснить их я не могу ничем, кроме как вмешательством в нашу судьбу, в нашу предназначенность, неких высших сил. Кто-то избавляет нас, не даёт прежде времени уйти в вечность...
Вертолёт медленно скользил над высоким обрывом реки, выбирая место для посадки.
- Здесь, - показал командир на галечную косу.
- Пожалуй... - ответил я.
В это время машина дернулась, легко соскользнула вниз, зависла над косой и - села.
- Рыбка здесь водится? - спросил командир.
- Навалом, - ответил я.
- Пятнадцать минут на рыбалку, и пошли дальше! - обратился командир к экипажу.
Пилоты захватили спиннинги и поспешили на перекат.
- Шеф, - громко окликнул командира механик, - смотри! И он указал на задний винт вертолёта.
Командир оглянулся и присвистнул: концы лопастей заднего винта были аккуратно - сантиметров на двадцать - срезаны! Вероятно, когда наш вертолёт шёл над обрывом, он задел задним винтом камень. Оттого и лопасти были так чистенько срезаны; потому машина и дёрнулась перед приземлением. Только никто не обратил на это внимания. Если бы задний винт выбило, мы свалились бы со стометровой высоты: вертолёт бы взорвался, и вряд ли кто-либо из нас выжил.
Нашли нас через три дня. Рации в отряде не было, а связаться по вертолётной рации с земли было невозможно...
Сын окончил институт и уже работал. От их отдела несколько человек были приглашены на научную конференцию в Киев. Билеты на самолёт были куплены, через день сотрудники отдела должны были лететь.
Каким-то чудом моя жена уговорила нашего сына поменять билет и вылететь раньше, чтобы перед конференцией навестить её сестру, которая жила под Киевом. Сын теперь редко слушался наших советов. Но тут, вдруг, согласился и улетел на день раньше. А самолёт, Ленинград-Киев, на котором он и сотрудники его отдела должны были лететь, разбился. И все пассажиры рейса погибли.
Вы ещё сомневаетесь в существовании неких высших сил, судьбы? После всего пережитого остается только уверовать во Всевышнего. Я не мистик. Материалист. Но кто-то уберёг моего сына. Отвел от него смерть, сохранил его для чего-то, как не раз хранил и меня. Может быть, для моих будущих внуков? Ещё для чего-то? Нет ответа.
Я поведал далеко не все странные, необъяснимые происшествия, которые случались в моей жизни. И все они заканчивались для меня, и для людей, окружавших меня, в общем-то, неожиданно счастливо. В заключение расскажу о последнем, действительно чудесном случае, который завершился бы моим исходом из мира живых.
Заканчивался полевой сезон. Оставался последний маршрут на побережье Ледовитого океана. Мы летели туда вдвоём с рабочим.
Не хотелось лететь. В тот сезон меня мучили сильные боли в желудке, вероятно, результат давнего месячного голодания после трагедии на реке.
При подлете к месту работы я заметил на берегу пустынного океана одинокую палатку. Людей не было видно. Жил ли там кто-нибудь, и почему, для чего она там затерялась, бог весть. Километров через двадцать пять - тридцать от таинственной палатки нас высадили. И вертолёт улетел. Рации у нас не было, но через пару недель нас должны были забрать обратно...
Первые дня два я работал, сгибаясь от нестерпимых приступов боли в животе. На третий день, утром, я попытался поднять тяжеленный мешок с образцами и вдруг рухнул, сражённый кинжальной болью. Я сразу понял, что со мной случилось: произошло прободение желудка! И если мне не сделать срочную операцию, я могу умереть в любое время от болевого шока, либо через шестнадцать-двадцать часов от перитонита.
Но страха почему-то не было.
- Слушай меня внимательно, - обратился я к рабочему, - у меня прободение желудка. Если меня не вывезут отсюда через десять, максимум пятнадцать часов, я умру. Ты видел при подлёте сюда палатку? Вдруг там кто-то есть... А ну, чудо, и у них есть рация? Тогда они могут связаться с Большой Землей, объяснить им нашу ситуацию. Иди, попробуй... Поторопись!
Рабочий ушел. А я, исходя нечеловеческим криком, катался по мокрому, холодному мху, чтобы хоть как-то унять кинжальные боли. Когда мой напарник вернулся, я был без сознания...
После прободения прошло часов девять. Как-то коллега привел меня в чувство. В палатке, куда он ходил, жили два парня, профессиональные радисты. Их палатка была одновременно чем-то вроде радиомаяка для проводки судов, идущих по северному морскому пути, и метеостанцией. Они имели связь с судами и, раз в сутки, с базой в Мурманске. Нашу бедственную телеграмму они уже передали на все суда. Оттуда пообещали срочно сообщить в санитарную авиацию города Нарьян-Мара.
Эти парни работали здесь каждый год, с весны до осени; но навигация заканчивалась, вскоре их должны были отсюда вывозить.
Вдруг мы с напарником услышали звук вертолёта.
- Ракету, быстро!
Рабочий выскочил из палатки и, одну за другой, выпустил три красные ракеты: сигнал бедствия.
Вертолёт приземлился вблизи палатки, не выключая моторов. Командир и второй пилот заглянули в палатку. Я был без сознания. Как мне потом рассказывали, командир просто струсил, побоялся брать меня на борт: вдруг я умру! Его же отдадут под суд. И к тому же их вертолёт залетел в этот район нелегально: он и второй пилот вывозили браконьеров с рыбой, с семгой...
Вертолёт улетел. Наступили сумерки. Прежде чем окончательно впасть в беспамятство, я очнулся ещё раз, - по-видимому, я бессознательно отреагировал на незнакомый голос: из далёкой палатки пришёл один из радистов; спрашивал, чем помочь. Я попросил его делать мне как можно чаще массаж спины, рук, ног, - у меня всё время каменели мышцы, тело и конечности скручивало, словно в параличе.
Как на другой день ранним утром прилетел санитарный вертолёт, как меня доставляли в Нарьян-Мар, как мне делали операцию - ничего этого я уже не помню.
Очнулся я от женского плача и мужского голоса.
Мужчина успокаивал женщину, говорил, что операция прошла удачно и всё будет хорошо: оперируемому зашили в желудке маленькую дырочку, и теперь надо ждать; но у пациента сильный перитонит...
- Ваш муж, после прободения, находился без операции двадцать шесть часов. Даже после шестнадцати-двадцати часов в таких ситуациях не выживают. Это чудо. Но у вашего мужа крепкий организм и могучее сердце: есть надежда на выздоровление. Дня через три будет ясно окончательно...
Женский плач усилился. Я открыл глаза и увидел напротив свою жену: она сидела на голой металлической сетке кровати. Рядом с ней стоял мужчина, хирург, который оперировал меня.
Прошло три дня. Состояние моё не улучшалось. Температура росла. Она уже достигла сорока градусов, и не падала. Врачи по нескольку раз в день собирались у моей кровати: прослушивали меня, прощупывали, перекидывались непонятными терминами. Наконец, на исходе третьего дня решили сделать рентген.
Изучив снимки рентгена, хирург объявил, что мне надо делать ещё одну операцию. После перитонита у меня в правой верхней полости живота образовался большой нарыв.
Через час я уже лежал на операционном столе.
- Мы удалим вам ребро, почистим вас и заштопаем, - говорил хирург, - это быстро. А сейчас - наркоз...
- Вы особенно-то не разбазаривайте мои ребра, - прошептал я, и отключился.
Пришёл я в себя вновь от женского плача. Плакала жена - всё на том же месте, на той же кровати.
- Ну, чего ты? Я обязательно выкарабкаюсь. Я это точно знаю.
Как позже рассказала жена, она плакала от отчаянья. Анестезиолог сказал ей, что я умру, что у меня «мёртвенные глаза»...
Однако я выздоровел. И вот теперь, почти тридцать лет спустя, вспоминая своё тогдашнее состояние, думаю: «Кто же витал над моим обреченным телом там, в палатке, на пустынном берегу океана? И потом, над кроватью - после двух полостных операций?» Таких операций уже не делают, потому что в подобных случаях пациент до них не доживает. И вертолёт... ведь, его успели выслать за мной всего лишь за несколько часов до моей смерти! Но я, кажется, знаю, кто это был...
Всё, что я выше доверил бумаге, было написано мною, точнее, задокументировано, сразу после посещения могил родственников в Сибири семь лет тому назад. Именно тогда, в беседах с сибиряками, - за столом, чуть пригубив и расслабившись, - возникла вдруг неожиданная тема о вере, о Боге. Мои сибиряки, в прошлом истовые староверы, искренне изумлялись, вернее, возмущались:
- Как это нынешние руководители государства – все бывшие коммунисты, кагебисты, т.е., самые яростные гонители и разрушители веры - как все они кинулись после перестройки в церкви! Да что там гонители, разрушители... Убийцы религии, убийцы епископов, священников, да и просто верующих на Руси, - все они вдруг, в одночасье, бросились истово молиться, восстанавливать, строить храмы...
- Президенты имеют своих духовников! Исповедуются! Причащаются! А наших дедов, матерей - отвратили от веры, от церкви! Бабушки наши ещё с оглядкой, опасливо обращались к образам. А вот мы - их дети, внуки и правнуки - мы совсем лишены веры в Бога: вытравили её из нас под страхом уничижения, пресечения карьеры и успеха в жизни, а то и смерти... А ведь, хочется вернуться к какой-то вере. Надо хоть во что-то верить. А рука, осенить себяперстом, не поднимается! Вот ведь, как нас запугали...
- А они, руководители нынешних партий - президент, представители самых карательных организаций, вся правящая элита - они молятся себе, и руки у них не отсыхают! Крест целуют, к образам прикладываются! А я тоже так хочу! - кричит, буквально плачет моя сибирская собеседница. - Но я не могу: выжгли во мне веру!
- Они хотя бы покаялись, что творили непотребное. Прощения попросили бы за свои деяния: за разрушение храмов, за гонения на веру, за расстрелы, утопления, ссылки и заключения в тюрьмы священнослужителей и их паствы... Вековой страх за веру во Христа сняли бы с нас, постановление бы какое-то выпустили: мол, ошибка у нас вышла с гонением веры-то...
Жутко становилось мне от воплей соплеменников: запутались они в этой непростой жизни, потеряв веру не только в Бога, но и в своих близких, в самих себя, да и вообще, во всё. Тошно становилось и от собственных мыслей. «Что же это, получается, - думал я? - Если наши правители, даже президенты так легко и просто бьют нынче поклоны Богу, то, стало быть, у их дедов, матерей, у них самих - вера не иссякала весь двадцатый век?»
- Они, должно быть, одной рукой подписывали указы о расстрелах за веру, а другой - осеняли себя крёстным знаменем? А то ещё тайком, по ночам, таскали крестить своих детей к сохранившимся батюшкам? Или венчались? Отпевали? Исповедовались? Так выходит?
Именно тогда, впервые после комсомола, я серьезно задумался о Вере, о Боге.
Пожалуй, здесь я остановлю свой рассказ. Однако, просматривая эти записки, я подумал вот о чём: наверное, каждый, кто ознакомится с моей исповедью, невольно припомнит свою жизнь и как бы «пролистает» ее. И, конечно же, обнаружит два-три, а то и добрый десяток ничем необъяснимых случаев, неожиданных счастливых исходов, или спасение от верной гибели. А между тем, редкий человек, которому довелось избежать смертельной беды, задумывается: «Почему же именно так всё получилось?»
Наверное, поэтому я так долго не решался предлагать свои заметки читателям, считая, что мои происшествия необъяснимы или предназначены свыше. Я боялся, что, рассказав, я потеряю веру в чудо, веру в спасение, веру в защиту...
Но ведь всё, что я должен был совершить в своей жизни, кажется, уже произошло. Я построил три дома. Высадил несчётное количество кустов и деревьев. Родил сына. У меня выросли внуки. Опубликовал несколько книг своих рассказов, воспоминаний и заметок. Хотя вряд ли у меня много читателей - времена запойного чтения минули. А, может быть, я больше не хожу под Богом?
Но мы все под Богом. И жизнь наша висит на волоске - в любое время она может оборваться. Но, как говорил Булгаков, устами своего героя: - «Перерезать волосок уж, наверное, может лишь тот, кто его подвесил...»