Как-то я принес в театр абсолютно неизвестную пьесу лауреата Нобелевской премии Гарольда Пинтера. Читка на «труппе» прошла «на ура». Актёры и режиссёр дружно ликовали. Нахваливали текст сверх всякой меры. Сенсация! Абсолютно неведомый шедевр Пинтера! Премьера обещала быть шумной. Интрига закручивалась до предела.
Артисты с энтузиазмом и вдохновением репетировали. Монтировщики сцены бросили пить и ловили каждое указание режиссёра. Примадонна театра Кукуйкина помирилась с остальными актрисами, правда ненадолго. Премьер Воропайкин расчувствовался и отправил алименты в Таганрог, своей пятой жене.
Работа шла споро – ни споров, ни конфликтов. Вышли на финишную прямую. Затеяли прогон. До премьеры оставалось два дня.
И тут я, наконец, сказал правду. Поведал всем, что пьеса моя. Я, мол, её написал. Поскольку Пинтер – это бренд, а мою и читать бы не стали!
Что тут началось! После десятиминутного шока все собрались на сцене. И, поскольку, на сенсационный спектакль все билеты были давно распроданы, решили не отменять. Сыграть долгожданную премьеру.
Однако, репетировали в тот день вяло. У актёров вдруг возникла масса претензий к тексту. Начали требовать переделок. Режиссёр наконец-то увидел, что многие сцены затянуты и скучны. Он стал настаивать на принципиальных сокращениях. Монтировщики дружно запили. Композитор Шитиков вспомнил, что музыку к спектаклю он украл у Леграна.
Словом, на премьеру вышли с похоронными лицами. Так и играли – бледно, без энтузиазма. Можно сказать, с отвращением.
А публика вынесла свой вердикт: пьеса, конечно, замечательная, Пинтер все-таки. Только оказался не по зубам нашим доморощенным комедиантам.
27 июня 2010