Полиглот и Паисия

Замятин Сергей
               

  Несколько раз в год, на могилу матери,- я всегда ходил этой дорогой. Была другая дорога, короче. Но я, входил через старые ворота, медленно шёл по широкой аллее мимо вековых лип и тополей, стараясь бросить взгляд на могилу «Полиглота».

  Именно так, мы, «окрестили» этого человека.
 Он, часто встречался мне, когда прогуливался, по дороге, вдоль реки. Вода уносила его время, и понимая это, не пытаясь его догнать, он медленно, не обгоняя течение, задумчиво шёл, опираясь на трость с массивным набалдашником. Высокий, сильно сутулый, он всегда был одет в длинное коричневое потёртое временем пальто. На голове он носил меховую шапку - папаху, которую называли «пирожок». Разумеется, в тёплое время, он не носил эту папаху, но мне, он запомнился именно таким: медлительным, умным и приятным стариком с добрым удлинённым лицом и большой родинкой на нижней губе.

  Однажды он меня окликнул:

- Молодой человек!

Я перешёл дорогу и подошёл к нему:

- Здравствуйте!

- Добрый день,- улыбнулся он,- я, простите, нечаянно, вчера слышал Ваш разговор с Вашим другом. Скажите пожалуйста, он действительно хочет уехать в Австралию? Вы с ним обогнали меня на этой дороге, вон у той разбитой лодки,- он приподнял трость и сдвинул её в сторону чёрных дубовых свай, забитых вдоль всего берега больше сотни лет назад. многие из них, были приподняты льдом выше остальных, наклонились и расползлись в стороны как старые редкие зубы.

  К одной из таких свай и была прикована ржавой цепью лодка: истлевшая старая плоскодонка, теперь уже никому ненужная, занесённая песком и илом.

- Да, хочет - ответил я,- есть у него такая идея! Он на гитаре, любую песню "Битлз" подберёт! Но думаю, что у него ничего не получится.

- Если приложить большие усилия,- то получится!- убеждённо сказал он - А английский он знает?

- Ну, немного…

- А немецкий?

- Немецкий не знает.

- Без языка, он там пропадёт! Я советую вам не торопиться. Всё изменится. Вы ещё побываете за границей!

- А Вы бывали?

- Молодой человек, я окончил Сорбонну.

- И французский знаете?

- И французский, и немецкий, и испанский, и польский. Я двенадцать языков знаю! - улыбался он.

- Здорово - восхищался я.

- Я был знаком с Шаляпиным, Маяковским, Буниным! Я жил во Франции, Германии, Италии. Мои труды изучают в университетах многих стран. Я Вам, советую не торопиться. Вы очень мне симпатичны, и я хочу Вам сказать, что ваше время ещё придёт, и Вы сможете поехать, куда Вы хотите. Главное учитесь! Впитывайте в себя больше знаний!

 
  Мы разговаривали и встречались с ним ещё несколько раз, и он рассказывал мне свою трудную интересную и длинную жизнь: ранение на фронте, жизнь во Франции, поездки по Америке. Любимым языком его, была латынь.


 Потом, он исчез.


  Гуляя по берегу, я ловил себя на том, что скучаю по нему. Я шёл по дороге, высматривая среди камней и булыжников, стёртых колёсами повозок с брёвнами, которые разгружали когда-то здесь, на причале и закатывали на баржи. Я высматривал на дороге, что-нибудь интересное: гильзу от патрона, монету, спичечный коробок с этикеткой или просто цветное стёклышко.
  Иногда, я останавливался, резко поднимал голову и всматривался в конец старой дороги, - вдруг, там появится Полиглот?

  Однажды, мне почудилось, что он идёт мне навстречу,- резкий порыв ветра нагнул крону огромной ветлы; она метнулась к дороге, накрыла её почти наполовину, и среди серебристой изнанки узких листьев,- я увидел знакомую фигуру. Но, дерево выпрямилось, задрожало, стряхивая внезапный испуг, и папаха исчезла.

  Я подошёл к берегу, к старому роднику. Дубовый сруб давно ушёл под землю, только слегка угадывались его размытые очертания. Берег отступил, и теперь, сруб оказался весь в воде. Об этом роднике, уже почти никто не помнил. Мы нашли его случайно, играя на берегу в футбол. Такой вкусной воды,- я не пил больше нигде!

  Не снимая обуви, я встал на кромку берега, и упал во весь рост на руки. Перед моими глазами, под водой, виднелось глубокое чёрное отверстие из которого взлетали вверх разноцветные песчинки. Они долетали до поверхности воды, делали непредсказуемые зигзаги и исчезали в пространстве.

  Если лечь на траву, рядом с родником, наклонить голову и прижаться к траве, так, что поверхность воды окажется на одном уровне с глазами,- то можно увидеть, как ещё живая вода из родника, слегка, еле-еле заметно возвышается небольшим пузырём, размером с футбольный мяч. Но, увидеть это можно, если лечь в небольшое углубление в земле, как раз подходящее под размеры моего тела.

  Я встречал его ещё несколько раз.

  Однажды, весной, когда сердце моё разрывалось от любви, и вместе с терпким запахом молодой листвы тополей, пением птиц в меня вливалось ощущение чего-то необычного, сулящего смутные надежды, - я увидел его, идущего по моей улице. Сначала, я ускорил шаг, потом побежал, пытаясь его догнать, но его сутулая спина оставалась на таком же расстоянии то меня. Я долго бежал за ним, но короткая улица всё никак не кончалась...

 Солнце стояло в зените и летний зной высушил листву. Она начала опадать, и первые заморозки свалили набок головки космеи и георгинов, вдоль забора.
Мне, никак не удавалось догнать его. Небо затянуло тучами. Пошёл густой снег. Его тёмное пальто,- стало совсем белым, и он исчез в конце улицы, там, где стоял пустой дом, предназначенный к сносу: жильцы уже выехали, но почтальон старательно приносил газеты, иногда – письма. Он, засовывал их в почтовый ящик, прибитый рядом с калиткой. Пачка пожелтевших газет разбухла от влаги и уже вываливалась через приоткрытую дверцу ящика, шелестя жёлтыми уголками. Но, никто не приходил за ними.

 Разгребая руками спрессованное время, мне удалось добраться до перекрёстка, - но Полиглота нигде не было.

 Сугробы потемнели и начали таять. Редкие прохожие несли на руке пальто и плащи.

  Больше, я не видел его никогда.


   Через много лет, проходя по аллее на кладбище, я увидел его могилу. На камне было написано:

«Вы деревья, не шумите,
Нашего папу не будите –
Под божественным крестом
Спит наш папа вечным сном!»

  Он прожил девяносто четыре года.

 
   Я сидел у могилы матери и смотрел на фотографию, слушая шум теплого летнего ветра. Я просил прощения у матери, за все причинённые обиды, пусть даже и нечаянные.

  Особенно, не выходил у меня из памяти один из фрагментов моей юности.

  Поздно ночью, я возвращался со своих свиданий. Осветив фарами тёмные окна, такси останавливалось у задней стороны дома. Приласкав собаку, я пробирался через сад и уже открывая двери, на пороге, слышал тяжёлый вздох облегчения матери: «Уо-ох!»

- Спи мам, спи! – дежурно говорил я, зная, что в четыре часа ей вставать на работу…


Телефона у нас, тогда ещё не было.

  На старом городском кладбище, почти, никого не было. Недалеко от меня, на скамейке, у могилы сидел немолодой седой человек. Несколько раз, мы встречались с ним, набирая воду в кладбищенском колодце, но никогда не разговаривали.  Прибрав могилу, я пошёл к выходу. Пройти мимо моего знакомого, было невозможно. Я поздоровался с ним и приостановился, читая эпитафию на гранитной плите:


«Спи наша мамочка,- спокойно и светло.
Ты, как отец,- добра была, любима.
Как быстро солнце радости зашло…
Мы - ваша жизнь. Но, вы – неповторимы!»

 
  Он, вдруг, повернулся ко мне и тихо сказал:

- Сам сочинил!


Я, подсел к нему на скамейку.

  - Всё правильно, - сказал я,- каждый человек неповторим.  Жизнь наших умерших родителей,- продолжается в нашей. Но, говорят, что души людей переселяются в животных или птиц. Вот, например, в эту белочку,- я посмотрел вверх,- переселилась чья-то душа... Вы в это верите?


Он посмотрел на меня, потом на фотографию матери, немного помолчал, и сказал, глядя в никуда перед собой:

- Моя мама ко мне приходила.

- Мне тоже снилась много раз, - ответил я.


  -  Я, офис, снимаю на Малой Горной. Бухгалтерские отчёты делаю,- начал он рассказывать, не обращая внимания на мой ответ,- небольшая совсем у меня комнатка: стол, компьютер, три стула, шкаф для бумаг и буфетик с посудой.
Работаю один. Несколько небольших фирм веду.  А на другом конце коридора, доктор Кузнецов, пациентов принимает.

- Знаю я доктора Кузнецова,- говорю я,- диагност от Бога! Был я у него, однажды. Он мне очень правильное лечение назначил!

- Ну, так вот. Тогда, Вы знаете как он работает! Он очень внимательный. Долго с человеком разговаривает, спрашивает его обо всём, потихонечку. Потом анализы сдавать отправляет, и - снова к нему. Ни разу не ошибся!  Я тоже, был у него. Ходил-ходил по врачам, - к нему пришёл. Да он, сам меня и пригласил. Мы с ним, на всём этаже, вдвоём сидим. Щитовидку меня проверять отправил. Довольно молодой он ещё, а такой молодец!

- Да, говорю я, - сорока, по-моему, ещё нет.

- Сорок два, ему.

- Ну вот, - продолжал он,- сижу, работаю. Доктор Кузнецов постучался: «Владимир Николаевич! Не одолжите стульчик? Человеку стоять трудно! Народу много сегодня!»


- Пожалуйста,- говорю,- пусть берёт стул!  А настроение у меня, такое грустное было. По радио, «Опавшие листья» в исполнении Ива Монтана передают, а я,- на фотографию матери смотрю, смотрю...  Двадцать лет уже, как похоронил матушку, а такая тоска и жалость бывает нападут,- словами не передать! Вот была бы матушка моя жива,- если всё вернуть,- совсем по-другому бы себя вёл. Вот, помню, она говорила: «Вот, будут у вас свои дети,- поймёте!»  Помню, бельё на речку, полоскать помогал ей носить. В марте вода холоднющая, по берегам ещё лёд лежит, а она бельё полощет. Потом, встанет в воду, руки синие ко рту поднесёт, дышит на них и задумчиво так, на чёрную воду смотрит.

  Осторожно кто-то в двери постучал: «Здравствуйте! Можно стул у Вас взять, на время, ноги у меня болят, - стоять очень трудно!»

 - Пожалуйста,- говорю, и голову поднимаю. Смотрю, заходит пожилая женщина, я так понял - монашка. Юбка чёрная, на голове,- платок чёрный. Лицо доброе, приятное, светлое. Подошла, прихрамывая, взяла стул, поворачивается, говорит: « Спасибо, Вам большое! Храни Вас Господь!»  Перекрестила меня и поклонилась. Я смотрю на неё, лицо такое родное, знакомое. Как будто видел где-то, а вспомнить не могу.
 
  Тихонечко вышла она со стулом. Ноги осторожно поднимает,- чтобы не шуметь, не мешать мне. Поработал я ещё часа два. На спинку кресла откинулся, отдыхаю. Глаза закрыл и… застонал,- от запоздалого открытия и обиды.

    Это же, мама моя приходила! Мама, только постаревшая на двадцать лет! Представляете?! И лицо, и фигура, и походка, и всё- всё. Даже морщинки на верхней губе разглядел, - как у мамы моей! И волосы, и глаза, и руки!
 Она была, она!

  Выбежал я в коридор, смотрю - её там нет. Один, какой-то старик в коричневом пальто на стуле сидит, скрещенные руки на трость с набалдашником положил и задумчиво, так смотрит перед собой.

 Постучался к Кузнецову. Заглядываю,- там, совсем другая женщина сидит.

  Побежал я вниз, во двор, выбежал на улицу,- никого нет! Конечно, она уже ушла! Ну, думаю: дурак я, дурак,- Мать свою не узнал сразу! С трудом, дождался окончания приёма.  Подхожу к доктору Кузнецову, спрашиваю:
 «Сергей Александрович, а кто эта женщина была, в чёрном платке?» Он сказал, что это матушка, настоятельница монастыря в Каменске. А у него лечится. Ноги у неё больные А знаете, как её звали?

- Таисия! – уверенно сказал я, прочитав имя на памятнике.

- Это было бы слишком просто, - сказал Владимир Николаевич. – «Паисия» её звали. Матушка Паисия! Представляете?! Разве может быть такое совпадение? Узнал, когда она в следующий раз придёт.  Две недели, с трудом пережил,- ждал. А в тот день, когда она была записана на приём,- двери у себя специально открыл, чтобы не дай Бог, не пропустить!

  Не пришла матушка.

Я к доктору Кузнецову подхожу, спрашиваю, почему же матушка Паисия не пришла? Он говорит, что может быть не смогла, или машины не было (её на микроавтобусе на приём привозят).

 Ещё две недели, каждый день ждал. С фотографией своей матушки сверяю, и всё больше убеждаюсь в своей правоте: матушка моя приходила. Точно!

    Месяц прождал,- не приехала матушка.
 
   Прихожу на работу, смотрю: доктор в конце коридора, стоит и кабинет открывает. На меня не смотрит. Я к нему подхожу, а он с ключом возится и говорит, головы не поворачивая: «Умерла матушка Паисия!» Я стою, ничего не вижу вокруг,- ищу, куда бы присесть,- всё плывёт кругом.
«Как умерла,-  спрашиваю,- отчего?» «Сердце, - отвечает доктор,- на следующий день, как вернулась в монастырь, ей плохо стало. Скончалась матушка Паисия. Царство ей небесное!»


   Я вернулся к себе, и думаю: «Боже, какой же ты мне шанс дал!» А я, вовремя, не сообразил? И как же я так,- не успел? Ведь, надо же было стульчик самому ей отнести. Усадить её, здесь же в кабинете, чаем напоить! Поговорить надо было, обязательно, с ней!  Представляете,- если бы она призналась, что она мать моя?! Да, мне уже и так,- всё ясно было, понял я,- кто она такая! Поговорить только бы с ней, в глаза посмотреть! Руки поцеловать! На колени бы встал, и пополз к ней! Помните, картину Рембрандта «Возвращение блудного сына»? Только, я не блудный сын! И с мамой, у нас, хорошие отношения были, - а всё равно, чувство вины грызёт.


   Я примерял на себя, то что случилось с ним, и думал: я бы не только по комнате, а куда угодно, на коленях, пополз бы к своей любимой матушке! Лишь, бы только она жива была! 

   Он продолжал рассказывать:

- Закрыл я контору, завёз отчёты клиенту и поехал в турфирму. Купил билет на экскурсию в монастырь. В воскресенье поехал. Ехать-то, всего три часа на автобусе! Вы бывали там?

- Нет, не был,- ответил я,- слышал много.  Хотелось бы побывать!

- Обязательно съездите. Там источник, святой, очень известный!

- Знаю, родник, там целебный!

- Ну, вот. Приезжаем мы в монастырь.  Я, сначала, с группой ходил, а потом отделился и пошёл в сторону хозпостроек. Монашка, навстречу мне идёт. «Добрый день»,- говорю я ей. «Добрый день», - отвечает она. Остановилась, и пристально на меня смотрит.

- Скажите, сестра,- а здесь похоронена матушка Паисия?

- Здесь, в монастыре, - отвечает она, - вон, видите, яблони у ограды, там она и упокоилась, царство ей небесное! Такая матушка была замечательная, добрая! А Вы сын её, наверное?

- Почему, сын? - удивляюсь я.

- Я же вижу, как Вы похожи с ней! Сын у неё, двадцать лет как уехал, и не появляется, и не пишет. Говорили, где-то на Дальнем востоке он.

- Я тоже, на Дальнем востоке был, - сглупил я.

- Вот видите, - сказала она.

- Спасибо, сестра, - поблагодарил я,- пойду на могилу схожу.

- Александра, - уточнила она, - сестра Александра.

- Спасибо, сестра Александра!

- А Вы, наверное, Владимир?

- Владимир!

- Храни Вас Бог, Владимир!  А она вас ждала! – сказала сестра Александра, - каждый день за вас молилась. Знала, что вы придёте сюда. Часы вам просила передать.

- Какие часы?

- Часы у неё были «Заря», с золотым браслетом, правда она не надевала их. Ваш отец, когда-то ей подарил. Принести?

- Может быть, кто-нибудь другой заберёт? – предложил я.

- А кто же другой, кроме вас придёт? Никого у неё больше нет! Она, так была бы рада Вам их отдать! Не отказывайтесь!

- Не знаю, имею ли я права брать чужую вещь? - отказывался я, но как-то нерешительно отказывался.

- Господь с Вами, какой же вы чужой? Ведь сын же! И слава Богу, что могилку посетили, теперь и ей легче будет! Я схожу, принесу!


    Монастырское кладбище, оказалось большое,- несколько десятков могил. Там были похоронены и монахи, и святые отцы, - раньше монастырь мужским был. Это потом, женским стал. Нашёл я могилу Паисии. Посидел. Прощения попросил. Поговорил с ней.

    В автобусе, всю дорогу, часы в руке сжимал. Сказать, что от них исходило тепло, было бы банально и неточно. От них исходило спокойствие и благодать. И тепло тоже. Часики-то,- я рассмотрел: точно такие же были у матери. Один к одному. И браслет, слегка погнутый.

   Взял я их. А сестре Александре, адрес свой оставил, на всякий случай: если кто будет про часы спрашивать,- то у меня они хранятся.

 Матушка приходила. Точно знаю. Проведала меня и ушла, теперь уже навсегда. А травку, я привёз с её могилки, и в надгробник посадил. А камушек, из источника,- рядом с памятником закопал. Как Вы думаете, это можно?

- А кто же, может запретить? - ответил я, - тем более, что камень из святого источника. А Паисия, видно, святая была!

- Святая! Святая была женщина!


   Я поднял голову и посмотрел вверх,- совсем рядом, вцепившись коготками в сосновую ветку, смотрела на меня своими тёмными глазками - бусинками, белка.
   Задержавшись так, на несколько секунд, продолжая выглядывая из-за ветки, белочка зашуршала лапками по сосновой коре, и исчезла - между небом и землёй, между тенью и яркими вспышками солнца, светившего сквозь влажную зелёную хвою в глаза,- роняя на землю легкие, невесомые частички нежной янтарной сосновой коры.

  И я подумал: а может быть не лететь, завтра, в Париж, - а идти сейчас, домой, усадить матушку на стул, встать перед ней на колени, взять её ладони, поднести к своей щеке, и сказать: «Прости меня, милая, дорогая моя мамочка,- я больше, никогда, никогда, так делать не буду!»

   А потом, руки её целовать, целовать, целовать,- до тех пор, - пока её морщинки, на верхней губе, не разгладятся.