1
На следующем привале Пугачёв стал совещаться с атаманами и полковниками, как лучше брать Яицкий городок. Расспросил у вновь прибывших оттуда казаков, велика ли воинская сила под началом коменданта Симонова? Вести из городка были неутешительные. Лазутчики доносили, что комендант зело укрепил крепость, обнесённую бруствером с северной стороны – от реки Чаган до самого Яика. По верху вала, заместо стен, сооружён фашинник, – два ряда плетней, широкое пространство между которыми завалено землёй и камнями. Внизу выкопан ров, заполненный речной водой. Таким образом, крепость располагалась как бы на острове, к которому – не подступиться. Ворота под зоркой неусыпной охраной, на валу – пятнадцать пушек. Гарнизон – батальон регулярных солдат, сотня оренбургских казаков, да несколько сот яицких. Силы немалые против четырёхсот пугачёвцев.
Емельян Иванович почесал затылок, обвёл вопросительным взглядом соратников: что присоветуют?
– Нужно забирать городок, надёжа-царь, – первым подал голос Иван Зарубин. – Без своей столицы дальше нам – ни ногой! Городок – это сердце! Возьмём – весь Яик наш будет.
– Так-то оно так, да куды ж ты без артиллерии сунешься? – сразу же урезонил его Денис Караваев. – Людей почём зря положим, и только… Тут хитрость нужна.
– Ну, давай думай, отец, кумекай, – подбодрил его Пугачёв.
– Да вот то ж…
Как всегда выпивший Митька Лысов, с кривляньями и пьяными ужимками, встрял в умный военный совет со своей глупостью:
– А чё тут долго думать, государь хороший… Свяжем другой раз тебя, на конь посадим да отвезём в городок. Дескать, как тогда, – спымали в степу злыдня!.. А как впустит нас комендант Симонов, тут уж мы…
– Ты говори, казак, да не заговаривайся, – осерчал враз Емельян Иванович. – Как с царём гуторишь? Ну?.. Да и пьян опять! – Пугачёв, нюхнув воздух и уловив сивушный Митькин дух, брезгливо поморщился. – Велено же было: в походе водки – ни-ни! Так-то ты приказы воинские сполняешь!
– Я ж только чуток, для аппетиту за трапезой, – оправдывался Лысов.
– Поди прочь, – сердито отмахнулся предводитель. – В обозе проспись.
Со своими соображениями выступил илецкий казак Максим Горшков. Он предложил не вступать в бой с Симоновым, а, миновав Яицкий городок, идти к ним на Илек, там, дескать, их примут.
– А точно ли? – усомнился Емельян Иванович.
– Вот те крест святой, в Илецком городке, государь, тебе все казаки радые будут, – побожился Горшков, вступаясь за своих земляков, но сомнений предводителя не рассеял.
– Вдруг как Симонов в спину нам вдарит, что тогда? – спросил он, укоризненно взглянув на Горшкова.
Подал голос и Еким Давилин, примеченный до этого Пугачёвым:
– Нужно, ваше величество, выманить яицкий гарнизон из крепости в степь и тут, в засаде, разбить! Мы, казаки, знаем как это делать. Слава Богу, всю жизнь на коне, нога в стремени…
Пугачёв посмотрел на него внимательно, с какой-то затаённой мыслью, но – промолчал. Сам подумал, что манёврам таким он тоже обучен: не раз заманивали пруссаков и турок обманным отступлением в смертельную ловушку его братья, лихие донцы-казаки. Вовремя спохватился, боясь, как бы не слетело ненароком с предателя-языка неуместное воспоминание о минувшем.
Высказались почти все собравшиеся, и ничего толком решено не было. Емельян Иванович в нерешительности колебался, не зная, что предпринять и куда податься. Одолевали неприятные и страшные мысли о поражении. Куда тогда бежать? К какому заморскому султану преклониться? Как бы отвечая на его страхи, телохранитель и толмач Идыркей Баймеков предложил написать послание к киргиз-кайсацкому предводителю Нурали-хану, и просить у него воинской помощи.
– Нурали-хан в прошлом году уже подступал всей ордой к Яицкому городку, когда там заваруха была, – сообщил Баймеков. – Хотел восставших казаков поддержать, против генерала Фреймана выступить, да было уже поздно. Побил Фрейман бунтовщиков. Нукеры хана окрестные хутора и форпосты пограбили, малость пожгли, людишек русских побили, перешли через Яик и утекли в свои степи. Только их и видели. Дикий народ!
– Дело говоришь, Идорка, – ухватился за эту мысль Пугачёв. – Сейчас же садись и пиши Нурали-хану бумагу, а Горшков с Почиталиным, да полковник Шванвич тебе подскажут.
Тут же все названные, по знаку предводителя, окружили склонившегося над бумагой татарина, и работа закипела. Каждый из присутствующих на совещании тоже вносил свои предложения. Пугачёв велел Идыркею просить у хана пятьсот человек воинов.
– Бульна много, бачка-осударь, – смутился Баймеков и невзначай поставил на письмо жирную кляксу. Загородив бумагу корявой, в старых цыпках, рукой, посоветовал:
– Проси сто нукеров, бачка. И сына старшего в знак верности... Сто нукеров хан пришлёт, а потом видно будет.
На том и порешили. Пугачёв также требовал признания себя царём Петром Фёдоровичем, предостерегал хана от каких либо сношений с губернатором Оренбурга Рейнсдорпом, щедро жаловал его степными землями, которыми Нурали-хан и так преспокойно владел, и освобождал его киргиз-кайсацкий народ от рекрутского набора, которого у киргизов не было и в помине. Отвезти письмо Нурали-хану вызвался сам Идыркей, но Пугачёв не согласился. У него на уме было другое. Поручив Ивану Зарубину вести войско дальше к Яицкому городку, Емельян Иванович переоделся в простое крестьянское платье, в котором проживал на Таловом умёте у Ерёминой Курицы, взял проводника из местных татар, некоего Ураза Аманова, Ивана Фофанова с двадцатью казаками и конными мужиками и тайно выехал в степь.
2
Через Яик переправились вплавь в наиболее узком месте. Одежду связали в узел и приторочили к сёдлам, туда же прикрепили оружие. Держась за уздечки и гривы коней, поплыли к левому, пологому берегу. Пугачёв торопил своих, – даже не обсохнув, быстро облачились в походную свою справу, вооружились и рысью двинулись в глубь киргиз-кайсацких владений. Татарин Аманов, как зоркий следопыт в Северо-Американских прериях, чутко отыскивал в степном бездорожье известные только ему одному тропинки.
Местность вокруг была волнистая, кое-где изрезанная жидкими цепями невысоких, поросших травой и кустарником, холмов. Только кое-где вдали возвышались небольшие группы чахлых деревьев, в основном тополя и вербы. Почва под копытами коней глинистая, сухая и твёрдая, местами потрескавшаяся от летнего зноя, густо усыпанная разноцветной, разной величины, галькой. Попадавшиеся то и дело кустарники – невысоки и сильно колючи. Как уверяли казаки – это любимая пища хозяев этих гиблых, безжизненных мест – киргизских верблюдов. «Кораблей пустыни» – как назовут их впоследствии. То и дело путь всадниками пересекали неширокие степные ручьи, которые те, не останавливаясь, легко переходили вброд, даже не замочив сапог – такие они были мелкие. Крупных речек в округе не наблюдалось. А видимость была хорошая, въехав на ближайший пологий холм, можно было разглядеть всю степь до самого горизонта.
Пугачёв ехал вслед за проводником, в окружении верных товарищей, беглых крепостных мужиков и яицких казаков, и вопреки всякой логике всё больше и больше успокаивался. Душа его наконец-то умиротворилась. Исчез, свалился с плеч каждодневный груз опасности, пропал страх преследования и ареста. Емельяну Ивановичу захотелось навсегда остаться в этой степи, где его не смогут выследить ищейки коменданта Симонова, где не достанут его солдатские штыки и пули. Здесь есть где укрыться от преследования, – каждый овраг даст приют. Степь широка и бескрайня – попробуй отыскать в ней одного беглеца?.. Да что одного – целое войско легко затеряется в первозданном густом степном разнотравье, местами таком высоком, что не видно коня. И тянется эта дикая, испещрённая солончаками и песчаными барханами, равнина до самого Аральского озера, от которого рукой подать до экзотической сказочной Бухары и жестокой, по-восточному коварной – Хивы. А за ними горные, недоступные хребты никому не подвластного Афганистана, дальше – богатая пряностями, загадочная жемчужина Востока – Индия. А западнее, по другую сторону территории свободных пуштунских племён, – могущественная Персия, вечная соперница России на Каспии. Ещё, помнится, земляк Стенька Разин воровать туда на стругах плавал, зипуны персидские добывал в стремительном казачьем набеге. Набеглый лихой атаман Степан Тимофеевич…
«Так же вот, как я, супротив власти попёр!.. – горько подумал Емельян Иванович. – А вышло что? Захватил он московский престол? Сковырнул царя Алексея Михайловича?.. Как бы не так… Самому Стеньке буйну голову отрубили, на кол воткнули… А перед тем – люди сказывают – руки-ноги… топором… всё равно, что кабана тушу разделали…»
Пугачёв, мысленно представив эту леденящую кровь картину, содрогнулся. Невольно осенил себя крестным знамением… И не по старообрядчески перекрестился, двумя перстами, а по новому, щепотью, хоть и уверял всегда знакомых раскольников, что сам из таких. К слову сказать, и паспорт последний получил на Добрянском форпосте, как старообрядец, выходец из Польши, из раскольничьей слободы Ветки, что на реке Сож, под Гомелем. Ну да то дело прошлое. О Разине же ещё подумал: «Тоже был из Зимовейской станицы, как я… Случайно ли совпадение? А ну, как в том и есть – Божий промысел?..»
3
Вскоре далеко впереди замаячили какие-то чёрные точки похожие на строения. Татарин Ураз Аманов остановился, взглянул в степь из-под ладони, махнул пугачёвцам рукой.
– Приехали, государь. Вон там, видишь, – кочевье Нурали-хана. Нас уже заметили его дозорные, скоро будут здесь. Вы пока оставайтесь на месте, а я мала-мала побегу навстречу, скажу – кто мы такие. А то напасть могут киргизцы, не разобравшись.
– Про меня ничего не гуторь косоглазым, – предупредительно крикнул Пугачёв. – Скажи, что от великого государя посольство пожаловало. Атаман Фофанов за старшего. Я хочу, чтобы хан лично меня признал.
– Воля твоя, бачка. Скажу, как велишь, мне-то что… – флегматично ответил проводник и пустил коня шагом, навстречу невидимому ещё киргизскому разъезду.
Степняки вынырнули из-за ближайшего холма неожиданно, – как будто из-под земли выросли. Дюжина свирепых узкоглазых всадников в лохматых волчьих и лисьих малахаях, с острыми пиками наперевес, вмиг окружила не на шутку струхнувшего татарина Аманова. Он торопливо что-то гортанно прокричал на их языке, прикладывая правую ладонь к сердцу; левой рукой указал в сторону поджидавших его, невидимых отсюда за холмами, товарищей. Киргизы опустили пики, несколько всадников подъехали к татарину, переговорили, и они все вместе отправились к основному отряду пугачёвцев.
Когда мирные посланцы киргизов вместе с Амановым показались из-за возвышенности, Пугачёв с облегчением вздохнул. Признаться, он ожидал худшего. Не надеялся уже на свою удачу – столько было за последние годы бед и невезений. Как говорится: пришла беда – открывай ворота! Казаки живо приблизились к нукерам Нурали-хана, ничего не понимая по ихнему, только цокали восторженно языками и то и дело, к месту и нет, повторяли: «Якши! Якши!»
До кочевья Нурали-хана добрались без особых затруднений, сопровождаемые степными воинами. Навстречу, прямо под ноги их коней, из юрт и кибиток с восторженными криками высыпала густая куча-мала гололобой, грязной киргизской детворы. Они, верно, никогда ещё не видели в своей степи белых бородатых людей, и весело визжали, как маленькие довольные поросята, цепляясь за стремена и уздечки «урусов». Сопровождавшие пугачёвцев киргизы плётками быстро разогнали ребятню, поехали между кибиток к центру аула, где стоял огромный войлочный шатёр Нурали-хана. Возле шатра пылали костры, на которых на веретеле жарились целые туши баранов, в котлах булькала и кипела огненная похлёбка. У костров ловко управлялись ханские повара и расторопные казашки. Вход в шатёр зорко стерегли два огромных злых нукера в полном боевом облачении: с круглыми кожаными щитами за спиной, в металлических нагрудных панцирях, с кривыми саблями на боку. В руках они держали длинные тяжёлые копья с конскими хвостами на конце, которыми перегораживали вход в ханский шатёр перед всяким входящим.
Приехавшую делегацию пугачёвцев отвели в соседнюю с ханским шатром юрту на отдых. Коней их молодые расторопные киргизы-табунщики отогнали в степь – на пастбище. Казаков сытно покормили, предложили поспать на мягких подушках. Пугачёв отрицательно мотнул головой и подал знак Фофанову, который был в посольстве за атамана. Тот, в свою очередь, обратился к татарину Аманову:
– Ураз, передай наше послание и скажи нехристям, что недосуг, мол, батюшке на перинах валяться, время драгоценное терять. Дело государственное не терпит! Пускай нас тотчас к хану допустят.
Аманов побеседовал на киргизском языке со старшим ханским распорядителем, бывшим в юрте. Тот, внимательно выслушав пугачёвского толмача, согласно закивал бритой головой, поспешно вышел на улицу, и вскоре в юрту вошёл другой киргизец. По богатому, расписанному золотыми узорами, кафтану и огромной зелёной чалме, пугачёвцы поняли, что пожаловала знатная «птица». Татарин Аманов о чём-то пошептался с пришедшим и громко объявил:
– Достопочтенный мулла Забир, личный писарь блистательного Нурали-хана, милостиво почтил нас своим присутствием. Он – доверенное лицо хана и уполномочен принимать любые решения. Он выслушает нас, а сам Нурали-хан изволит принять нас позже. Он сейчас занят важными государственными делами. (Пугачёвцы не знали, что в это самое время хан имел тайную беседу с делегацией полковника Симонова, – группой яицких казаков послушной, старшинской стороны во главе с Иваном Акутиным).
– Знатный мулла, – с завистью разглядывая справную одёжу ханского клеврета, восторженно цокал языком Емельян Иванович. – Небось, не последний человек в орде…
– Многоуважаемый мулла Забир прославлен не только в Киргиз-кайсацкой орде, но и далеко за её пределами, – пояснял своим татарин Ураз Аманов. – Его хорошо знают в Бухаре и Хиве.
– Спроси, а в России он не бывал? – полюбопытствовал Пугачёв.
Аманов вновь заговорил с муллой Забиром по-киргизски, всё обстоятельно выведал, почтительно поклонился, повернулся к своим.
– Мулла говорит, что неоднократно бывал не только в Оренбурге, но и в Казани, Москве, Санкт-Петербурге. И даже уверяет, что видел там… бывшего императора Петра Фёдоровича… То есть, извиняюсь, ныне здравствующего на Яике… – татарин вконец запутался, виновато, с испугом, взглянул на одетого в простое крестьянское платье Пугачёва, и смолк.
Пугачёв оживился. В глазах его чертенятами заплясали лукавые искорки. Он решительно тряхнул головой и приказал Аманову:
– А ну-ка, Аманыч, скажи мулле, что царь Пётр Фёдорович, сам, собственной персоной тут обретается. Пущай признает меня средь казаков! Пугачёвцы одобрительно зашумели, все разом вскочили на ноги и выстроились вдоль стены. Емельян Иванович – в середине, между двумя беглыми мужиками, приставшими к нему на Усихе.
Ураз Аманов разъяснил мулле Забиру суть Пугачёвского предложения. У того враз удивлённо взметнулись вверх брови. Он со страхом обвёл взглядом шеренгу выстроившихся пугачёвцев и, не зная на что решиться, застыл в центре юрты как вкопанный.
– Император Всероссийский Пётр Фёдорович Третий желает, чтобы вы его вспомнили и признали, – чувствуя всю критичность ситуации, настойчиво повторил татарин Аманов.
Ханскому мулле ничего не оставалось, как шагнуть к шеренге русских, среди которых, якобы, был царь, и приступить к распознаванию его особы. Он действительно бывал в Петербурге с посольством Нурали-хана, который поздравлял вновь восшедшего на престол Петра Третьего и слал ему богатые восточные дары. Царя мулла Забир видел всего один раз, да и то – издали. Тот был молодой, бритый в синем нерусском мундире и высоких, надраенных до зеркального блеска, сапогах. Лицо его мулла помнил смутно, сейчас встретил бы – не узнал. И, право же, как различить покойного российского императора среди этих, почти одинаковых по виду русских бородачей? Аллах тому свидетель – мулла Забир никак не мог это сделать!
Он для видимости прошёл вдоль шеренги из конца в конец, ни перед кем особенно не останавливаясь, скользя равнодушным взглядом по незнакомым физиономиям гяуров. Двинулся медленными, семенящими шагами обратно. Неожиданно мулла задержался перед плечистым невысоким оборванцем в чёрной окладистой бороде, с горящими внутренним повелительным огнём, устремлёнными прямо в его душу, глазами. Очи эти как будто загипнотизировали муллу Забира, повелительно пригвоздили к месту. Ханский посланник остановился и Пугачёв, чтобы не искушать зазря капризную судьбу, не преминул этим воспользоваться:
– Что, мулла, признаёшь ли меня, своего законного государя?
Татарин Ураз Аманов перевёл. Мулла Забир внимательно выслушал и даже бровью не повёл, услышав такое. Пугачёв открылся, играя ва-банк, и хитрый киргиз, решил, что он ничего не потеряет, если скажет «да». А пойти на попятную и сослаться на то, что обознался, можно ведь всегда: никто от ошибки не застрахован.
«А ловок, молодец, сам царём назвался, не дождавшись, когда признают!» – подумал про себя мулла Забир, а вслух произнёс:
– Признаю, как не признать, ваше величество, если я самолично у вас в Петербурге, в царском дворце, ручку целовал. Вы ещё тогда изволили подарки принять, что Нурали-хан прислал… И супругу вашу хорошо помню, Екатерину Алексеевну.
– Она же меня, змея, родительского престолу и лишила! – зло процедил Пугачёв.
Мулла Забир, выслушав перевод пугачёвского толмача, прикусил язык:
– Виноват, государь… Действительно, нехорошо с её стороны вышло.
– Как токмо Питер возверну и на отеческий престол обратно воссяду, – Катьку солдатам на утеху отдам! В казарму… А посля – в монастырь, на вечное заточение, – брякнул, зло сощурившись, Пугачёв и внимательно поглядел на муллу Забира.
– Воля ваша, государь… У нас в степи с неверными жёнами и похуже поступают.
Татарин Аманов неустанно, слово в слово, переводил весь этот красочный диалог.
4
Поговорив ещё какое-то время, мулла Забир ушёл к Нурали-хану доложить обо всём увиденном и услышанном. К этому времени аудиенция с посланниками коменданта Симонова тоже закончилась, и хан пожелал принять и выслушать своего верного писаря. Старшину Акутина с казаками поместили в дальней юрте на восточном краю аула, чтобы они не могли случайно столкнуться с пугачёвцами. Помимо писаря Забира в шатре Нурали-хана были визирь орды Аслайдык Джангулов, три ханских сына, почтенные старейшины из родов Тама и Табын – основных родов Младшей киргиз-кайсацкой орды, главный муфтий.
Мулла Забир обстоятельно обсказал повелителю, что произошло в юрте пугачёвцев, с восточным поклоном подал письмо. Нурали-хан бегло пробежал раскосыми глазами по строчкам, откинул руку с бумагой на шёлковую подушку.
– Человек, называющий себя русским царём Петром Фёдоровичем Третьим, просит у меня сто джигитов во главе с моим старшим сыном, Ахметом, в знак верности. – Хан внимательно обвёл взглядом лица присутствующих. – Что скажете на это, мои верные советники? любимые сыновья? военачальники?
– А точно ли это Пётр Третий? – усомнился седобородый старейшина Кичубай.
– Мулла Забир, мой непревзойдённый писарь, бывал раньше в Санкт-Петербурге, столице урусов, и видел там бывшего царя гяуров, – цветасто заплетая орнамент азиатских словес, витиевато повёл речь грозный степной повелитель. – Говорит, что узнал в бородатом, одетом как нищий бездомный дервиш, человеке Петра Третьего, российского императора… Может быть, это не царь, а самозванец, как уверяет полковник Симонов, а, возможно, – подлинный, Аллахом поставленный властитель… Мы этого знать не можем, и спрашиваем совета у вас, мои верные слуги, сыновья и уважаемые старцы. Что нам делать и как поступить?
Из толпы приближённых решительно выступил визирь Аслайдык Джангулов.
– Повелитель, великий хан, – с поклоном проговорил он, – посольство коменданта Яицкого городка нужно отпустить с миром. Не пристало нам ссориться с русской царицей. У неё – города, войско… За ней – сила, а за самозванцем – горстка бродяг и бездельников, которые разбегутся по степи, как сайгаки, при первых пушечных выстрелах.
– Но лазутчики доносят, что войско нового царя возрастает с каждым днём, – возразил Нурали-хан. – Близ Чаганского форпоста у самозванца не было и сотни нукеров, а сейчас – уже больше четырёх сотен. Два форпоста им взяты. Гарнизонные солдаты во главе с офицером перешли на его сторону, казаки и татары – тоже. Мятеж набирает силу и мощь. Предводитель шайки лично явился к нам в степь, не боясь, что здесь его схватят и закуют в кандалы. Видит Аллах – он не простой бродяга и самозванец!
– Надо помочь яицкому царю, – подал голос старший ханский сын, султан Ахмет. – Отец, пошли меня с сотней нукеров за Яик в толпу мятежников. Если он настоящий император урусов – это нам зачтётся. Царь Пётр нас наградит, когда снова возьмёт престол!
– А если не возьмёт? – усомнился хан. – Если войска разгонят толпу мятежников и я лишусь своего любимого старшего сына?..
– Степь широка, отец… А кони наши быстры, – беззаботно тряхнул отчаянной головой султан Ахмет.
– Воинскую силу посылать повремени, о, мой повелитель, – сказал один из старейшин, – подожди, что будет дальше. Возьмёт мятежник Яицкий городок или нет?..
– Так что, отпустить посольство урусов с миром? – вновь спросил Нурали-хан.
Главный муфтий, поглаживая тонкими стариковскими пальцами длинную бороду, с хитрецой прищурив коварные чёрные глаза, проговорил:
– Великий хан, позволь Аллаху самому рассудить по совести, как-чему быть: вели яицкому старшине Акутину с людьми засесть в засаде. Человека, называющего себя царём, отправь с проводником по этой дороге. Если Акутин его убьёт – это подложный царь, и жалеть не о чем… Если же люди самозванца победят и убьют старшину Акутина с его людьми, – видит всемогущий Аллах, – человек тот настоящий царь, и мы его поддержим!
– Хорошо, – согласился с муфтием Нурали-хан. – Наверно, так и сделаем… И пусть неверные перебьют друг друга!
В юрту Пугачёва от Нурали-хана были присланы щедрые дары: богатая сабля дамасской стали, небольшой топорик-чекан, оправленный в серебро, зелёный шёлковый бухарский халат на кроваво красном подбое, роскошная соболья шапка с голубым верхом. У входа в юрту, у коновязи, яростно бил копытами в землю кровный арабский жеребец, белой масти. Емельян Иванович залюбовался конём и хотел сейчас же вскочить в седло, но Иван Фофанов его остановил, предупредив, что нужно переодеваться: хан ждёт их в своём шатре.
Когда казаки во главе с Пугачёвым явились перед блистательным восточным повелителем, тот был без приближённых. Только писарь Забир и сыновья окружали Нурали-хана. Пугачёв, через переводчика, искренне поблагодарил правителя орды за подарки, пообещал прислать ответные дары из Яицкого городка. Хан в свою очередь поблагодарил императора Петра Фёдоровича за внимание к своей скромной особе, назвался его вечным слугой и верным сподвижником, посетовал на засуху в степи и бескормицу, отчего не может помочь Петру Третьему конскими табунами. Людей же обязательно пришлёт… в Оренбург… Когда император возьмёт его… Сейчас ну никак нельзя, – почти все воины его улуса пошли в поход на юг, воевать против коварных разбойников-хивинцев, и будут назад только… к ноябрю... То есть, к первым холодам, когда вся жизнь в степи замирает и воины разъезжаются по своим кочевьям. Зато, если де императору Петру Фёдоровичу негде будет переждать холодные месяцы, если, не приведи Аллах, разобьют его войско царицыны генерал, – хан всегда рад видеть в своих зимовьях такого почётного гостя!
– Спасибо и на том, – поблагодарил степного правителя Емельян Иванович.
Нурали-хан дал Пугачёву проводника, который в тот же день окольными степными тропами повёл отряд пугачёвцев на север, к реке Яику. Они ехали долго, не оглядываясь по сторонам, сморенные сентябрьским зноем и кумысом, выпитым в киргизском кочевье на дорожку. Во всём полагались на умелого проводника, вынюхивающего дорогу среди поросших верблюжьей колючкой, бурьяном и чахлым кустарником, солончаков, как сторожевая собака. Кумыс оказался крепок и многим ударил в голову. Так, что когда внезапно из-за ближайших кустов, окаймлявших небольшую возвышенность, раздались первые выстрелы, сомлевшие пугачёвцы не сразу опомнились. Половина из них была сразу же выбита из сёдел, в том числе татарин Ураз Аманов, киргиз проводник, Иван Фофанов. Остальные встрепенулись, выхватили пистолеты, вскинули ружья и боевые пики – попытались сопротивляться. Емельян Иванович выстрелил из пистолета в засевших в кустах неприятелей, взмахнув подаренной саблей, бодро закричал своим:
– Не трусь, детушки, их мало должно! За мной, в шашки их!
Но оставшиеся в живых казаки оробели. Не видя врага, заметались из стороны в сторону, то и дело напарываясь на меткие выстрелы и падая с коней. Так что вскоре в строю остался один Пугачёв, да несколько раненых, укрывшихся за крупами своих мёртвых коней. Емельян Иванович понял, что дело проиграно, и чтобы не попасть в лапы противника, бросил своих людей и, нахлёстывая плетью арабского скакуна, поскакал прочь от проклятого места. Вслед ему раздалось несколько ружейных выстрелов, пули сердито прожужжали над самой головой, едва не зацепив шапку. Оставшиеся пугачёвцы шумно отреагировали на его бегство, с ожесточением бросили ружья и подняли руки. Старшина Акутин с казаками выскочили из засады и принялись спешно вязать сдавшихся. Их было три человека, один из которых – татарин Ураз Аманов, раненый в плечо.
– Отвоевались, вражины! – злобно замахивались на них плётками богатые казаки из команды Ивана Акутина. – Вот погодите, доставим вас в городок, на допрос к коменданту Симонову, не так ещё запоёте!