Проснувшись, Зинаида чувствует резкую боль в глазах.
- Ох!- вскрикивает она, закрывая лицо руками.- Глаза!
- Только не три их руками,- встревожен вошедший Дмитрий.- Надо идти к врачу.
- Ты ведь знаешь, как я это не люблю.
- Что делать? Давай собирайся!
Дмитрий помогает ей дойти до окулиста.
- Так… Посмотрим… Вам больно смотреть?
- В темноте читать не могу, чуть-чуть пишу на темном.
- Понятно. Я выпишу вам глазные капли и ванны.
- Это лечение надолго?
- Не скоро, но пройдет. Ваши глаза не желают работать вместе, потому я прописываю вам одноглазый лорнет.
- У меня монокль.
- Ну, одноглазый монокль, так и назовите, как хотите. А для писания прописываю двойное пенсне.
- Вот жизнь веселая!- восклицает Зинаида, выходя от доктора.- Глухота, а теперь еще слепота.
- Зина, это не самое страшное, все пройдет,- пытается успокоить ее Дмитрий, нежно поддерживая под руку.
* * *
Зинаида утром пытается ухватиться за ширму, чтобы откинуть ее от кровати, но та рвется у нее в руках.
- Вот напасть! Еще ширма порвалась,- вздыхает она огорченно.
- Чем расстроена, Зина?
- Да ширма расползлась, едва я к ней прикоснулась.
- Так купи новую.
- Легко сказать! Я покупала ее за 15 франков, а теперь посмотрела в том же магазине такую же уже за 225! А мы и так обнищали… Володя вон совсем оборвался.
- Да, с деньгами туго…
- Я зарабатываю писаниной всего 500 франков, из них 360 отправляю в Петербург, да и оставшиеся 140 куда угодно тратятся, но только не на меня.
3 дня Зинаида вышивает шелком на своей порванной ширме, пытаясь заделать дыры.
- Ничего не получается, а Франсуазе не доверишь такой тонкой работы.
- Да уж. Франсуаза имеет слабость к рюмочке,- соглашается Злобин.
- Франсуаза неплохая девушка и характер у нее хороший. А кто из нас святой? Надо послать ее в Клозон летом: Ольга Львовна волшебно исправляет слабости. А я не замечала за Франсуазой такой грешок.
- Я тоже, один Володя у нас такой наблюдательный.
- Да, я видел несколько раз.
На прогулке Зинаида жалуется Дмитрию:
- Все видит у других, а сам заврался. Вот и Лопатина мне на него жалуется, что он груб и косноязычен.
- Я не замечаю за ним такое.
- Я не хочу ни оправдывать, ни обвинять его, но я нутром чувствую его слабости.
На другой день Дмитрий находит в коридоре на полу медальку Терезы, возвращаясь с утренней прогулки. Он с нетерпением ждет, когда Зинаида проснется.
- Зина, посмотри. Это не твоя?
- У меня такой никогда не было. Тут надпись на английском. Франсуаза, это твой медальончик?
- Нет, мадам.
- Странно… Никто не был.
Зинаида вытаскивает из комода шелковую тонкую ленточку и продевает ее в медальончик, повесив его на портрет Терезы.
* * *
В одно из воскресений у Мережковских появляется симпатичный брюнет Юрий Терапиано. Зинаида помещает в «Последних новостях» рецензию на книгу этого молодого поэта «Стихи, ум и глупость», где отмечает его, как перспективного поэта. Терапиано просит Ходасевича представить его Зинаиде.
- Только сторонись Георгия Иванова, не сходись с ним близко, это чревато будет для тебя потом,- предупреждает Ходасевич.- Он горд, самолюбив, заносчив и не прощает обид.
- Я слышал, что Дон-Аминадо зовет его «Жорж опасный».
- Вот, вот…. Будь с ним осторожнее.
Зинаида приветливо встречает нового гостя.
- Хотел поблагодарить вас за вашу статью о моей книге.
- Наслышана о вас, вы ведь председатель Союза молодых поэтов. Присаживайтесь ко мне и расскажите о себе.
- Я родился в Керчи, там окончил гимназию и поступил в Киевский университет, там и начал заниматься литературным творчеством. Но впереди еще было военное училище и Добровольческая армия
- Вот как! Вы воевали?
- Довелось. Потом был Константинополь и Франция.
- Странно, что вы для своих собраний Союза выбрали это «извозчичье» кафе.
- Нам оно кажется очень удобным, ведь шоферы такси не бывают там по вечерам. И потом там всегда собирались и до нас поэты.
- Хочу послушать ваши стихи, почитайте, пожалуйста.
Раненный, в Ростове, в час бессонный,
На больничной койке в смертный час,
Тихий, лучший, светлый, примиренный,
До рассвета не смыкая глаз,
Я лежал. Звезда в окне светила.
И сквозь бред, постель оправить мне,
Женщина чужая приходила,
Ложечкой звенела в тишине.
- Я бывал в Персии и увлекся после этого восточной философией.
- Это чувствуется, вы не боитесь «мысли» в стихотворении,- ума в поэзии. Вы с Оцупом, если хватит сердца, воли и ума – найдете в себе настоящего поэта.
- Спасибо вам, Зинаида Николаевна, за поддержку.
- Прочтите еще что-нибудь.
Россия! С тоской невозможной
Я новую вижу звезду –
Меч гибели, вложенный в ножны,
Погасшую в братьях вражду.
Люблю тебя, проклинаю,
Ищу, теряю в тоске.
И снова тебя заклинаю
На страшном твоем языке.
* * *
Вилла «Альба» становится летним пристанищем Мережковских. Живописная природа и уединение дают им возможность и отдыхать, и работать.
- Что бы там не говорили, а лучше Ривьеры для летней жизни во Франции нет,- утверждает Зинаида на летней террасе за завтраком.
- Напечатал «Мессию», теперь страшно начинать «Наполеона». Как передвинуть машину времени на 3 тысячи лет?
- Только вчера говорили с Дмитрием Сергеевичем, о необходимости будущей зимой издавать листок хотя бы на гектографе, где бы можно было отводить душу и не стесняясь высказываться о Святополках и прочей дряни,- говорит Злобин, показывая листок,- с таким упоением разлагающейся у всех на глазах. И вот сегодня – письмо от Берберовой о новом журнале.
- Это интересно. Кто еще будет редактировать журнал? И как назвали его?
- Терапиано, Кнут и Фохт. «Новый дом» назвали. Журнал – литературный.
- Газета «Дни» скоро кончится, а жаль, в этом году я там много печатался,- жалуется Дмитрий.
- Будем все трое участвовать в новом журнале, раз нас приглашают. У меня есть статья «Прописи» об ответственности поэта, вот ее и пошлю,- решает Зинаида.
- А я хотел послать для первой книжки перевод 1У Эклоги Вергилия, но без комментариев будет не понятно, а у меня здесь нет материалов. Пошлю статью «О свободе в России».
- Я тоже подберу что-нибудь, возьму ваши и отправлю,- говорит Володя.
- Надо съездить к Бунину в гости, давно его не видела.
Бунин встречает Зинаиду подчеркнуто вежливо.
- Говорите, Зинаида Николаевна, вас позвали в новый журнал? А меня нет, я очень обижен.
- Вы бы все равно ничего не дали бы, вы вот и «Возрождении» старые рассказы печатаете, притом плохие, да еще телепатией их портите, Иван Алексеевич.
- А вы, Зинаида Николаевна, не можете не ужалить…. А Ходасевич мог бы и похвалить меня…. Ну, и не дал бы ничего.
- Это не Ходасевич, а «мальчики и девочки». Не обижайтесь на меня, Иван Алексеевич, мы ведь теперь приятели, хотя раньше были друзьями.
- Друзьями, Зинаида Николаевна, мы никогда не были.
* * *
13 сентября 1925 года… Зинаида пишет ночью, сидя у окна. Она задумчиво смотрит в окно, оторвавшись от чтения. Вдруг раздается сильный грохот и треск разбитого стекла. Зинаида в ужасе подскакивает и видит в комнате большой камень, влетевший снаружи. В комнату вбегают Дмитрий с Володей.
- Зина, что случилось?
- Кто-то бросил камень в окно.
- Тебя не задело?- заботливо осматривает ее Дмитрий.
- Если бы задело – я бы уже лежала на полу неживая.
- Ужас! Что ты говоришь? Вот сегодня 13-е число, теперь все понятно.
- Да, перестань, Дмитрий! Я не верю в предрассудки. Просто какой-то хулиган.
- Нет, Зина, это знак нам! Я уверен. Слава Богу, ты не пострадала, но это предупреждение. Будь осторожна! Пойдем, я провожу тебя в спальню.
Злобин убирает разбитое стекло, наблюдая за ними.
* * *
Лето давно закончилось, но теплые дни на даче в Каннах еще все стоят, радуя хозяев солнечной погодой и золотым убранством садов вокруг. Зинаида медленно бредет со Злобиным по окрестностям виллы, размахивая золотистой веточкой.
- Опять эта дождливая зима впереди и парижская слякоть, пробирающая до костей.
- А я уже забыл настоящую снежную зиму.
- Как вам, Володя, это удалось? Я вижу часто во сне Россию, слышу хруст снега и ледяное дуновение мороза. А, когда проснусь – опять вижу залитые солнцем эти предгорные равнины и холмы с деревьями. Сегодня написала новые стихи. Хотите послушать?
- Вы еще спрашиваете…
Чуть затянуто голубое
Облачными нитками.
Луг, с пестрою козою,
Блестит маргаритками,
Ветки, по-летнему знойно,
Сивая слива развесила,
Как в июле – все беспокойно,
Ярко, ясно и весело.
Но длинны паутинные волокна
Меж высокими цветами синими.
Но закрыты милые окна
На даче с райским именем.
И напрасно себя занять я
Стараюсь этими строчками:
Не мелькнет белое платье
С лиловыми цветочками.
- А признайтесь, Зинаида Николаевна, что это вы сейчас все придумали, пока мы с вами шли?
- С чего вы решили?
- Слишком все похоже на то, что мы сейчас имеем перед глазами. И луг с козою, и синие цветы, и маргаритки. Я прав?
- Не совсем.
- Вы все равно не признаетесь, слишком я хорошо изучил вас за эти годы…
- Если уверены, зачем спрашивать?!
* * *
На «воскресении» у Мережковских собираются все больше посетителей, это радует Зинаиду. Она приветливо обходит гостей, протягивая руку мужчинам и улыбаясь женщинам. Поэты, прозаики, критики и философы – всем здесь обеспечен радушный прием. Она с улыбкой обращается к Ходасевичу:
- Поздравляю от души «Последние новости» с вами, а вас «с приятным бонжуром». Давно бы так. Чего было киснуть в этих «Днях» - ни красоты, ни радости. Красоты, положим, не найдется много и в «Последних новостях», а радость найдется, если и дальше так пойдет, с «наплывом» подписчиков и объявлений.
Зинаида садится в кресло.
- Сегодня я предлагаю читать стихи, оставим споры до следующего воскресения. Прошу вас, Терапиано, мы слушаем.
Терапиано, очень серьезный симпатичный крепкий парень, поднимается, выходит на середину гостиной и начинает читать:
Еще недавно так шумели
Витии наши обо всем,
Еще недавно «к светлой цели»
Казалось нам, что мы идем.
Что мы «горим», что вправду «пишем»,
Что «дело нас в России ждет»,
Что «что воздухом мы вольным дышим»,
Что мы «в послании» - и вот
Лишь скудное чужое небо,
Чужая сизая трава
И, словно камень вместо хлеба,
Слова, газетные слова.
Все аплодируют, но не очень дружно.
- Виктор, теперь вы.
Еще недавно Мамченко учился на филологическом факультете в Сорбонне, но бросает учебу из-за недостатка средств для существования во Франции. Он идет работать маляром и дает уроки русского. Виктор смотрит на всех красивыми глазами из-под черных густых бровей и начинает читать.
А белые акации цветут
В неистовом и теплом аромате,
Вот полнолуние, и вот поют
Все соловьи в сиреневой прохладе.
Росисто утро. День настал, пришел
Плечом широким Буг коснулся моря,
Гудит буксир, он из породы пчел,
Идет, дымит, с волной высокой споря.
- Виктор, говорят, вы вегетарианец?
- Да,- скромно отвечает Мамченко.
- Как же можно наедаться без мяса? Я люблю мясо.
- Я ем рыбу.
- Вот как? Как же это сочетается с вегетарианством?
- Рыбы – холоднокровные, почти не страдают, когда ловят.
- Что еще кушаете?
- Я выращиваю на подоконнике всякую зелень.
- Какую?
- Петрушку, укроп, свеклу, спаржу и даже табак. Готовлю из всего на неделю малороссийский борщ, тем и питаюсь.
- Какой молодец! Кто еще из молодых поэтов хочет выступить. Молодой – тот, который начал писать уже во Франции. Вот вы, Антонин.
Высокий, худой, сгорбленный, с седеющими длинными волосами, он выглядит старше своих лет. Студентом его призывают в армию в связи с мировой войной, затем он воюет в белой армии и до Парижа живет в Египте. Ладинский начинает неуверенно читать.
Нам некогда подумать о здоровье,
О воздухе, что окружает нас,
И на соломенное изголовье
Готовы мы свалиться всякий час.
Но, как воды, торжественно вздыхая,
Влечем ярмо, суровый наш урок;
Земля, то черная, то голубая,
Скользит и уплывает из-под ног…
- Необходимо уничтожить шайку, включая Маринку, ведь этот журнал – духовная зараза. Журнал этот нам не новинка, мы таких здесь перевидали. Произведения какого-то Пузанова из Воронежа выдают за последний крик русского искусства!
- Да,- поддерживает ее Бунин,- «Версты» - книга дурного тона. А какое бездарное предисловие к первой книжке!
- Просто перепечатали все из советских изданий,- говорит Адамович.- Да и репутация редакторов довольно шаткая, но участники довольно талантливы.
- Хочу написать о них, но, боюсь, что нигде не напечатают,- горячится Зинаида,- Слишком резкая получится статья.
- Может быть, в «Звено»… - осторожно предлагает ей Адамович.- Журналу надо что-то вспрыснуть, оживить. А насчет резкости, так не надо щадить эту компанию и жалеть их. Время уходит, надо скорее написать.
- Возможно. Мне совсем негде печататься.
- Зинаида Николаевна, почему бы вам не написать о Мережковском? Не обращайте внимания на зубоскалов.
- Да, мне хочется написать о нем.
- Вот и напишите, и мне меньше трудов будет, напечатаем вашу статью.
Статью о «Верстах» Зинаида помещает в «Последних новостях».
- Зинаида Николаевна, почему в «Звено» не отдали?- упрекает ее Адамович.
- Сама пожалела - так сократили и вырезали статью там! Вы же предложили очень осторожно, потому я засомневалась отдавать в «Звено». Я 2 недели не спала, не ела, все изворачивалась, кучу бумаги изорвала, каждую мысль в 30 пеленок заворачивала. Когда пишу, думаю не о статье, а о Милюкове.
- Мы бы вам таких ограничений не выставили.
- А ваша статья о моем молодом окружении в Петербурге не очень вышла.
- Почему?
- Слишком взволнованна, потому не убедительна. Волнение иногда нужно прятать. Это тем более досадно, что в ней столько верного и нужного. Вы испортили вашу же тему.
- Жаль, что вы так поняли мою статью. Я хотел защитить молодое поколение от обвинений в бездуховности и опустошенности.
- Господин Ренников считает, что это я воспитала их такими и приводит в пример стихотворение «Без ропота, без удивления…»