8. http://www.proza.ru/2010/06/26/1443
- Всё, мужики! Завтра у вас – Присяга! – Спирька с деловым видом расхаживал по помещению. – Чтобы все были у меня, как огурчики с грядки! Свеженькие и чистенькие! ЧуханOв* не потерплю! Веселей гляди, орлы! Дембель мой пришел!
У старшего сержанта было отличное настроение. Еще бы! Ведь до дома ему осталось всего-ничего – пара дней. Целое утро Спирькин напару с Лядуновым драили до блеска коричневые ботинки от парадной формы одежды, прихорашивались перед зеркалом, стоящим в глубине сцены. После завтрака Спирька куда-то надолго исчез с объёмистым черным портфелем, а когда вернулся, уже перед самым обедом, бока портфеля раздувало во все стороны и старший сержант нес его с большим трудом и натугой. Нырнув под занавес сцены, Спирькин отпер своим ключом тесную коморку, предназначенную для складских нужд, и запер в ней свой пухлый инвентарь. Васька нутром почувствовал, что сегодня будет что-то, о чем никто пока не догадывается, но что-то точно должно было произойти.
Во второй половине дня зарядил дождь, стало пасмурно и сыро, тянуло в сон. Рассевшись на расставленных в ряды табуретках, новобранцы зубрили Уставы, повторяли текст Присяги, тихо переговаривались. В воздухе стоял мерный гул голосов, навевающий дрёму. Лядунов, вытянув ноги, сидел на сцене за столом и поклевывал носом. Спирька копался в своем дембельском чемодане, принесенном из ротной каптерки, перебирал шмотки и рассматривал армейские фотографии, вклеенные в роскошный обшитый красным бархатом альбом. Одним словом, никто никого понапрасну не дергал, не гонял, все было тихо и мирно.
«Вот бы всегда так!» - мечталось Ваське, склонившимся над Уставом строевой службы и без всякого воодушевления вчитывающегося в его скучные параграфы.
Кто-то в плащ-палатке, залитой дождем, вошел в клуб. Кто именно, никто не знал, да и не обратил в первый момент на него никакого внимания. Лишь когда вошедший откинул назад капюшон, а старший сержант оторвал свой взор от лично принадлежащего ему имущества, его, как пружиной подкинуло на кровати, и Спирькин заорал что есть мочи:
- Смирно!
Раздался грохот отодвигаемых табуреток, все повскакивали с мест и замерли во фрунте. Лядунов спросонья так подлетел над столом, что очки его слетели с мясистого носа и упали на пол. Близоруко щюря глаза, он тщетно пытался разглядеть вошедшего и являл собою вид довольно комичный.
Гостем карантина оказался сам командир части майор Татаренко. Спирькин двинулся к нему четким строевым шагом, впечатывая сапоги в деревянные доски пола, но тот его опередил:
- Отставить! Вольно! Садись! Очки поднимите, товарищ сержант!
- Сели. Лядунов поднял очки с пола и водрузил их на законное место. Татаренко пересек клуб и взошел на сцену. Спирька живо придвинул к нему стул, на котором до этого сидя, клевал носом Ляд, и навытяжку встал за его спиной. Майор скинул на его руки промокшую плащ-палатку и, усевшись поудобнее, спросил:
- Что это тут у вас за сонное царство?
- Уставы изучаем, товарищ майор! – отрапортовал громко Лядунов, но, чувствовалось, что он все еще никак не проснется.
- Уставы? Да они спят у вас на ходу, товарищ сержант! Да и вы сами-то, не лучше их будете! Этаким макаром и до дембеля Устава не выучишь! – Татаренко тихо рассмеялся своей шутке. В тон ему захихикал и Спирькин. – Как настроение, орлы? – обратился командир к новобранцам.
- Отличное! – ответил за всех Небаба.
- Это у тебя – отличное, а у других, как я погляжу, - смурное! Жалобы есть, бойцы?
Естественно, что никаких жалоб ни у кого не было. Все оказались довольными и претензий ни к кому и ни к чему не имели.
- Если жалоб нет, тогда слушайте сюда! Я – командир вашей части, майор Татаренко Александр Иванович. Обращаться прошу по званию: товарищ майор. Хочу надеяться, что после принятия присяги вы будете хорошо и честно нести свою службу, ничем не роняя высокое звание советского солдата. Когда у нас Присяга? – обратился Татаренко к Лядунову.
- Завтра, товарищ майор!
- Ну и добре! Итак, завтра, вы станете полноценными солдатами. Обмундирование вы получили, с порядками в части вас, старшие по званию за время карантина ознакомили…
«Ознакомили, еще как ознакомили, товарищ майор!» - ядовито процедил себе под нос Васька.
-… так что, удачно служить вам! Вопросы есть?
- Есть, товарищ майор! – Небаба, как школьник за партой, вытянул вверх руку.
- Говорите! Я вас слушаю!
Остап поднялся с места и начал:
- Скажите, товарищ майор…
- Представляться надо старшим по званию, рядовой! – перебил его Татаренко.
- Рядовой Небаба!
- Слушаю вас, рядовой Небаба.
- Товарищ майор! Завтра Присяга, так хотелось бы узнать, оружие нам для принятия Присяги выдадут?
«Святая простота! – подумалось Ваське. – Этот здоровый балбес наверное все еще судит об армии по просмотренным им передачам «Служу Советскому Союзу!»
- Выдадут, - тут Татаренко улыбнулся широкой улыбкой во весь рот, оказавшийся щербатым. – Выдадут вам оружие, но после принятия присяги. Самое надежное, современное, а главное – безопасное. БэСэЭл-110 называется.
- Как, как? – не понял Остап.
- БэСэЭл-110. Большая Совковая Лопата, сто десять – длина черенка в сантиметрах!
Майор, улыбаясь, еще расшифровывал аббревиатуру хитрого оружия, а по клубу уже неслись волны смеха. Смеялись все от рядового и до майора, смеялись громко, от души, заливисто. Остап тоже гулко хохотал.
- Ну и шутник же вы, товарищ майор!
- Действительно, я пошутил. Надо же было вашу дрему как-то разогнать! БэСэЭл – это скорее оружие стройбата. Вы же будете нести службу с газовым ключом №2 в руках. Вы – сантехники-монтажники должны быть на голову выше голодранцев-строителей…
Далее Татаренко несколько в других выражениях, но с той же сутью продублировал речугу Лядунова, прочитанную накануне.
Когда командир ушел, Спирькин набросился на Остапа.
- Ты что, варнак?! Не выучился еще как к старшим по званию обращаться надо? На полах сгною, суку!!!
Остап нечленораздельно, но яростно огрызнулся.
- Чего?! – взбесился Спирькин, подлетая к нему. – А ну, повтори!
- Да отцепись ты от него! – встрял меж ними Лядунов. – Завтра – домой! Охота тебе с «духом» цапаться?
Почувствовав, что Лядунов его не поддержит, старший сержант сразу же переключился на другую тему:
- Всем, вольно! Разойдись! Личное время! Разрешаю писать письма домой!
Васька схватил ближайшую к нему табуретку и ринулся в свой проход к тумбочке. Достав из нее чистый конверт, он одолжил у соседа лист бумаги и авторучку и сел писать первую весточку в, теперь такой далекий от него, родной дом. Это легко сказать: писать… Писать-то было, в принципе не о чем. Нет, конечно же, писать было о чем, но рассказывать родителям про то, что он в первые же недели здесь увидел, было по меньшей мере преступно-жестоко. Да и не поверил бы никто, только даром домашних бы расстроил… О чем же писать? Почесав ручкой за ухом, Борисов принялся сочинять сказку про то, что все у него хорошо, служба идет легко и необременительно, и что всем он, домашний пай-мальчик, обеспечен и доволен. Окончив на скорую руку свою писанину, Васька запечатал конверт и понес его Спирькину, который внештатно исполнял должность почтальона, отправляя письма новобранцев по назначению. Сегодня же, Спирька заартачился.
- Сам ступай в роту, отдай письмо дневальному, или в тумбочку ему положи, там отправят! – категорично отрезал он.
Васька выбежал на крыльцо под дождь, пулей пронесся по лестнице вниз, пересек строевой плац и разгоряченный влетел в казарму. В пустом помещении дневалил огромный детина с длинными казацкими усами.
- Тебе чо надо, «дух»? – прогудел он поповским басом.
- Да вот, письмо отправить, - ответил Васька не на шутку перепуганный внушительными габаритами дневального.
- А чо летишь, как с пожара? Чо? Горит?
- Да нет, вроде…
- То-то и оно, что все у вас, «душков», - вроде и ничего - в деле! Если не горит, то пошто ты покой «дедовский» тревожишь, а? Ладно, гони свое письмо!
Васька отдал письмо громиле-дневальному. Тот, взяв конверт, повертел его в руках, выдвинул из тумбочки верхний ящик и швырнул внутрь корреспонденцию.
- Все в ажуре, «дух»! Бу спок! – подвел дневальный итог, с шумом вдвигая ящик на прежнее место. – Можешь считать, что оно – дома! Мамке писал?
Васька кивнул.
- Молодец! Курево есть?
Борисов, нехотя, вытащил из кармана изрядно помятую, но почти полную пачку сигарет.
- О-о-о, карифан! – обрадовался детина. – Да ты у нас – клад! Дай-ка ее сюда!
Выхватив из Васькиной руки сигареты, он бесцеремонно тряханул из пачки больше половины на свою ладонь и, вернув остаток, принялся поспешно рассовывать добычу по карманам. Завершив сию нехитрую операцию и, увидя, что Васька все еще присутствует на своем месте, дал тому хороший совет:
- Чо стоишь, как пень? Пряников ждешь? Давай, линяй в клуб, а то, нагорит тебе! Линяй, линяй отсюда, тебе говорят!
Вечером, когда карантин уже отбился и засыпал, к койке Борисова подошел Лядунов. Легонько толкнув лежащего Ваську кулаком в бок, вполголоса приказал:
- Эй, Журналист! Подъём!
Васька вскочил и, спрыгнув вниз, стал поспешно одеваться.
- Куда спешишь, как голый на еблю? – Лядунов тихо засмеялся. Спокойно оденься и на сцену иди, дело есть к тебе.
Сержант отошел, а Борисов оделся и пошел к сцене. Сегодня тяжелый бархатный занавес был наглухо задернут и, зайдя за него, он увидел Ляда со Спирькой, сидящих за столом уставленным открытыми консервными банками, сыром и колбасой, нарезанными тонкими ломтиками и аккуратно разложенными на расстеленной вместо скатерти газете.
- Бери тубарь**, садись! – пригласил его к столу Лядунов.
Спирькин нырнул правой рукой в свой бездонный портфель, стоящий под столом между его ног, и извлек из него четыре эмалированные кружки, видимо загодя прихваченные из столовой, и бутылку «Столичной».
- А четыре кружки на что? – удивился Лядунов. – Мы же на троих «соображаем»?
- Три – для «озверина», - Спирькин торжествующе потряс в воздухе пузырем. – А еще одна – для чая.
- Где же чай-то?
- Сейчас вот «духа» зашлем, притаранит***! Слышь, ты, как там тебя? Журналист, что-ли? – обратился старший сержант к Ваське. – Слетай на камбуз, попроси у поваров чайник чая! Скажи, что старшину Григория Спирькина, дембельская жажда мучит. Понял меня?
- Так точно, товарищ старший сержант! – ответил Борисов.
- Чо? Как ты сказал? – ядовито переспросил Cпирькин, нехорошо прищурив свои и без того маленькие глазки. – Товарищ кто?
- Товарищ старшина! – поправил свою ошибку Васька.
- Вот, то-то и оно, что старшина! – довольно сказал Спирькин. – Теперича – лети! Мушкой! Дембеля тебя ждут!
У окошка раздаточной в пустой столовой повара подняли Ваську на смех, когда он попросил чайник чая от имени старшины Григория Спирькина.
- Спирькин, Григорий, старшина? Не знаем такого! Вали отседова! – отшил**** его дородный повар в белом халате надетом поверх пэша.
Возвращаться без чая было смерти подобно и Васька пошел на попятную.
- Старший сержант Спирькин, чайник чая просил, - умоляюще повторил он просьбу.
- Вот это, совсем другой разговор! – обрадовался кухонный божок. – Старшего сержанта Спирькина – знаю, для него – дам!
Чайник с горячим чаем был немедленно выдан и в темпе доставлен по назначению. Спирькин аж похвалил:
- Молодец, «дух»! Быстренько обернулся! Не заставил нас долго ждать!
Тем временем, Лядунов не торопясь разливал бесцветную пахучую жидкость по кружкам.
- Ну, будем! За дембель наш! – произнес он тост, беря свою кружку в руки. – Ты что, Журналист, непьющий? Чего сидишь, как чурбан? Схватил ее, сглотнул и, понеслась душа в рай! Ну!
- Да не хочется мне… - принялся артачиться Васька.
- Пей, коли тебе дембель приказывает и угощает! – рыкнул Спирька. – Пей!
Васька сделал шумный выдох и опрокинул в рот поставленную перед ним кружку. Дыхание перешибло, на глаза навернулись слезы и, громко икнув, он схватил со стола кусок хлеба и прижал его к носу. Хлебный дух помог, сразу полегчало.
- Да, не силён ты водяру жрать! Закусывай давай! – разочарованно проговорил Лядунов. – Ничего, это дело, поправимое, армия еще и не тому научит! К дембелю, как воду родниковую будешь ее глотать! Ты ешь, не стесняйся! Одним-то хлебом, сыт не будешь! А после, нам про гражданку расскажешь, как ты там жил, что видел. Мы ведь от гражданки отвычные, не упомним ее уже. А ты – свеженький анекдотец подкинешь, про вольную жизнь расскажешь, душу дембельскую разбередишь! Ешь, Журналист, ешь! Не стесняйся!
Пока Васька насыщался, Спирькин вытащил из складской комнатушки гитару и, настроив ее на слух, принялся вполголоса хрипло петь «под Высоцкого» на мотив известной популярной песни:
Я сегодня до зари встану,
Километр пробегу, сяду.
Что-то с сердцем у меня стало
Впереди еще турник, мама!
А в лицо нам дует ветер с моря,
Далеко я от тебя, мама!
И бегу по кругу я долго,
А сержант кричит: «Быстрей, морда!»
Лядунов подхватил, и припев они исполнили вместе:
А солдатская жизнь пахнет горечью,
Здесь нам светлого дня не видать!
Просыпаемся мы и грохочет над полночью:
«Рота подъём!», - и пошли километры считать!
Гитара в руках старшего сержанта гудела мощными тяжелыми аккордами. Знакомая и в то же время, новая песня, лилась откуда-то из глубины его души, души израненной больной страждущей.
Я от тяжести такой дохну,
Потому что жить нельзя, если
Гимнастерке не дают сохнуть
И гоняют по плацу с песней!
- Ша! – резко оборвал его пение Лядунов. – По домам пора, а ты, Спирька, все о собачьей жизни скулишь! Давай-ка лучше, «душка» послушаем, что-то он там, на гражданке, делал?
Сержант разлил остатки водки по кружкам.
- Поехали!
Выпив, он крякнул, отправил в рот кусок колбасы и вопросительно уставился на Ваську.
- У тебя деньги есть?
- Есть немного, а что? – удивился этому вопросу Борисов.
- Немного, это сколько? – поинтересовался Ляд.
- Ну, рублей семь, наверное, осталось…
- И это всё?
- Да, всё. Было больше, но я их отдал…
- Кому отдал? Жучку? «Дедам»?
- Какому еще жучку?
- Какому, какому! Ну, прапору нашему, Жучко! Ему отдавал?
- Ему.
- И сколько?
- Четвертак.
- Что??? Двадцать пять рублей?!!! – трагически воскликнул сержант, аж подскочив на своем месте.
– А ты, оказывается, не только журналист, но и круглый идиот! – резюмировал Спирька.
- Это еще почему? – обиделся Васька. – Он же все равно домой их отправил. Адрес записал…
- Как же, жди, отправил! Да он их пропил давно за твое, дурака, здоровье! – огорошил Ваську Лядунов. – А сегодня, твой четвертак, между прочим, мог бы быть нам весьма кстати. Ну, да коли ты такой дурачина-простофиля, лучше рассказывай!
- А чего рассказывать-то?
- Ну, как жил, с кем спал? Ах, черт, забыл совсем! Ты же у нас – мальчик! Но, все равно, рассказывай!
- Постой! – перебил его Спирькин. – Ты дверь входную на щеколду запер, Журналист?
- Не помню я, - признался Васька.
- Помню, не помню! Слетай, проверь!
Борисов вскочил с места, нырнул под занавес и, спрыгнув со сцены, побежал к двери. Клуб почивал мирным сном, кое откуда доносился размеренный храп. Как и следовало ожидать, дверь оказалась незапертой и, задвинув засов, Васька вернулся на сцену.
- Все о’кей! – доложил он.
- Был бы нам o’кей, если-б дежурный по части завалил! – негодовал старший сержант. – Ушибить тебя за это надобно! Ну, да ладно! Я сегодня – добрый! Пей!
На столе появилась еще одна бутылка водки. Теперь она шла легко, не так, как первый почин. Глаза у Васьки заблестели веселым озорным огоньков, ему сделалось приятно при мысли о том, что из всего карантина Лядунов выбрал именно его в собутыльники, а не кого-то другого, ну, хотя бы, того же Небабу. В этом Васька увидел доброе предзнаменование.
- Рассказывай! – вновь потребовал сержант, снимая с носа очки и утирая вспотевшее лицо носовым платком.
Без очков круглое близорукое лицо Лядунова было добрым и Борисов, толи от выпитой водки, толи от симпатии к нему, нутром почувствовал, что необходимо рассказать какую-нибудь смешную историю из своей жизни, но обязательно с грубоватым армейским юмором. Пораскинув мозгами, он начал:
- Двадцать шестого меня забрили, а за два дня до этого, шли мы с друзьями по Приморскому бульвару, есть такой у нас, в Баку. Дружок мой, Олег Пряхин, охальник и бабник известный на всю редакцию, мимо нас без подкола ни одну чувиху не пропускал! Ему – хорошо, он – красавец, в очках «Макнамара», с бородкой, сам в джинсах дудочкой фирмы «Levi’s», высокий стройный, как статуэтка. За ним, у нас в редакции, половина бабского населения увивалась. Кликуху, кстати, имел, среди них, характерную: Постельный Мальчик. Ну, и конечно же, своего не упускал. Вдруг видим, плывет навстречу бикса, вся из себя красивая, грудастая, в нейлоновой синей блузке. А на левой груди у нее, прямо у соска, на блузку маленький беленький самолетик приколот, как бы на манер брошки. Олежа наш очочки свои фирменные на кончик носа приспустил, рожу заинтересованную состроил, на грудь ее вытаращился и прет танком на таран лоб в лоб. Та конечно остановилась и, спрашивает его:
- Чего вылупился? Самолетик понравился?
Пряхин в карман за словом не полез, да и выдал ей горяченького:
- Нет, аэродром!
- Ха-ха-ха-ха!!! – захохотали Спирька и Ляд. – Что, так и сказал: аэродром?
- Ну, да! Так чувиха та, только и смогла, что дураком его обозвать, а потом такого драпача дала, смех один! Вся в пятнах красных, как рак вареный!
- Да, весело ты жил, Журналист! – заметил Лядунов. – Еще чего смешного расскажешь?
- Еще чего? – Васька усиленно думал, вспоминая. – Вот в школе у нас, там бывало смешно, а потом… - он с безнадегой махнул рукой.
- Хоть про школу рассказывай, Журналист, только бы про гражданку! – мечтательно попросил захмелевший Спирькин.
- Про школу? Про школу, это можно! Значит так: дело было в классе, кажется, восьмом. И был у нас парень один, Фуад Атакишиев. Мать его работала в каком-то медучреждении, занималась протезированием. Ну, руки, носы, уши, если кому по несчастью оторвет, или сами отвалятся, - тут Васька хихикнул своей шутке, - так она – протезы делала. Раз, приволок наш Фунт (кличка такая у него была) в класс пластмассовое протезное ухо. Точь-в-точь, как настоящее, не отличишь! А еще учился с нами вместе некий Ованес Сарьянц, армянин. Тихий такой, забитый. Каждый день мама давала Ованесу по двадцать копеек, на которые он обедал в школьной столовой, причем в его меню неизменно входило первое блюдо: суп или борщ. Зная это, Фуад на ближайшей перемене собрал ребят и говорит:
- Как только звонок на большую перемену, мотаем в столовку, обедать!
Все диву дались, никогда он госхарчами не питался, всю жизнь завтраки из дома приносил, а тут, на тебе! В столовую! Но на большой перемене, человек десять пацанов, двинулись вслед за ним в столовку. Фунт встал в очередь вместе с Ованесом. Взял тот свой суп, ложку, второе, компот, а Атакишиев берет компоту на всю толпу, ну и рассаживаемся мы по столам. Начал Сарьянц свой супчик хлебать, тут-то Фунт ему и говорит:
- Послушай, дружище! Сделай одолжение, хлеба мне принеси! Я хлеб взять забыл, а «вхолостую» ребятам компот пить не по кайфу!
Ованес был у нас парень исполнительный, вежливый. Сходил он, значит, за хлебом, а пока его не было, Фуад ему в суп ухо протезное запустил. Вернулся Ованес, отдал хлеб. Мы все чин-чинарем сидим, вяло уминаем свой хлебушек с компотом, ждём, а Сарьянц, знай себе, с аппетитом суп хлебает.
Ел Ованес суп, ел, и вдруг ухо из супа выловил! Глаза у него на лоб от такого полезли, сам он побледнел, как смерть и супчик столовский из него назад изо рта, из носа, и, даже, по-моему, из ушей тоже, полился! Смеху было, до упаду! С тех самых пор Ованес больше в школьную столовку ни ногой! Помнил, видать, наш хохот и свой конфуз! – закончил свою историю Борисов.
Спирька засмеялся, а Лядунов окинул Ваську хмурым взглядом и процедил:
- Глупая шутка у вас была. Сволочная.
Спирькин закурил. Ваське тоже захотелось, но он все не решался. Лядунов, заметив его нетерпеливое ерзанье, разрешил:
- Ладно уж, «дух», кури!
Васька сладостно затянулся сигареткой, в его хмельной голове застучали маленькие серебряные молоточки, это выпитая водка начинала свое разлагающее действие. Ни с того, ни с сего, он спросил у Лядунова:
- Товарищ сержант! А почему вы капитана, который нас привез, Электрическим Веником называете?
- А как же его прикажешь называть, если фамилия у него: Вень, и он – командир части электриков? Плюс еще и шустрый, как веник. Вот тебе Электрический Веник и получается! Ты еще здесь много чего новенького для себя откроешь! Тут нет имен – одни клички, как на зоне. Вот окрестил я тебя, Журналистом, считай, что прилипло к тебе, теперь имя свое, родителями даденное, можешь забыть на два года. Но это – не страшно. Страшная здесь зима. Как задует, завьюжит, ни зги не видно, хоть глаз выколи! Руку вперед вытянешь, пальцев не увидишь за белой пеленой! В Питере еще можно служить, а уж если на «точку» сошлют, мрак! Вешайся! Зимой холодно, голодно, да плюс еще «деды» достают. Постарайся в части тормознуться, Журналист. Легче служить будет.
- Холодно, понятно, а вот голодно, почему? – удивился Васька. – Вроде бы нас неплохо кормят, не голодаем…
- Так то здесь, в части! На «точках» же совсем другой оборот будет! Ну, карифаны, что, добьём? – предложил Лядунов, энергично взболтнув остатки водки в бутылке.
- Добьём! – поддержал его Спирька.
«Столичная» прошлась по последнему кругу и закончилась. Заключительный тост говорил старший сержант:
- Давай, Миша, выпьем за дембель этого «духа»! – он выразительно посмотрел на Ваську. – Мы с тобой, считай уже люди гражданские, нам – сам черт не брат! А ему – еще пахать и пахать! Твоё здоровье, Журналист! Пусть легкой будет твоя служба и, чтоб те елось и пилось, чтоб хотелось и моглось! Главное – мужиком будь! Остальное – приложится!
Выпили. По последним словам Васька заключил, что Спирькин окончательно опьянел, потому что в его понимании ни один уважающий себя дембель не станет пить за здоровье никчемного «духа». По окончании «банкета» он убрал пустые бутылки в портфель, опорожненный чайник (и когда это только они успели его выдуть?) заныкал***** в дальнем углу за каким-то стендом, быстро убрал со стола все объедки.
- Койку свою отыщешь? – спросил Лядунов у покачивающегося Борисова. – А то, смотри, доведу!
- Найду! – мужественно ответил Васька.
- Тогда, спокойной ночи, Журналист!
- Спокойной ночи, товарищ сержант!
- Товарищ старший сержант, Журналист! Слышишь? Старший!
- Спокойной ночи, товарищ старший сержант!
_______________________________________________________
*Чухан (жарг.) – грязнуха, неряха.
**Тубарь (жарг.) – табуретка.
***Притаранит (жарг.) – принесет.
****Отшил (жарг.) – отделался, отвязался.
*****Заныкал (жарг.) – спрятал.
10. http://www.proza.ru/2010/07/04/696