Посвящаю подруге своей юности Лидии. Упокой, Господи, ее душу.
Это была дружная компания шестидесятых. Их было девять. Всех объединяла любовь к поэзии. Ради того, чтобы послушать новые стихи Андрея Вознесенского или Роберта Рождественского они бросали все дела и собирались у Сашки, который был негласным лидером.
А из репродукторов неслась популярнейшая в то время песня Полада Бюль-Бюль-оглы:
"Жил в горах целый век человек
С бородой и по имени Шейк..."
И все вокруг напевали эти абсолютно бессмысленные слова. Даже в транспорте их небольшого городка нет-нет да кто-то мурлыкал себе под нос: "Шейк! Парба-па-паре-рере-рейк!"
Их компания не ходила на танцы, где правили бал шейк, твист и рок-н-ролл, они считали это ниже своего достоинства. И при звуках "парба-па-па" морщились или усмехались снисходительно.
Они спорили о будущем - каким оно будет в глобальном смысле, мечтали о космосе и повороте рек вспять. А еще им нравились поучительно-патетические стихи Эдуарда Асадова. Не знать их наизусть считалось неприличным.
"...Чтоб любили вас - и это так -
Сами цену впредь себе вы знайте.
Будьте горделивы. Не меняйте
Золота на первый же медяк!"
М-да... Ну, вот такими они и были - наивными, иногда немного дерзкими, чуть высокомерными - нестандартными для своего времени. Они даже не любили "Битлз"! Или дружно делали вид, что не любили. А еще в их компании было табу на любовь - только дружба! Влюбляйтесь в кого угодно, но только не в своих. Тем не менее, все догадывались, что Маша всей душой влюблена в Толяна, а тот в свою очередь "сохнет" по местной красавице Вике. А Вика снисходительно позволяла ему себя любить.
Когда они собирались весенними или летними вечерами смотреть на звезды, которых на небе было превеликое множество, словно золотых узелков на мягком черно-синем ковре, Толик потихоньку брал узкую и холодную Викину ладошку в свою не по-юношески крепкую руку, и она ее не отнимала, словно не замечала этой немыслимой дерзости.
Девушка была очень хороша: каштановые крупные локоны рассыпались по плечам. Иногда она, смеясь, собирала волосы в пучок, поднимала над головой и отпускала, и они рассыпались по спине, плечам, лицу золотыми искрами. Тогда озорница, словно из-за шторки, приоткрывала один сине-синий глаз и звонко смеялась, заражая своим смехом всех. Она была не очень умна, лишена тонкого чувства юмора, и даже от стихов ей иногда становилось скучно. Но ей все прощалось. Маша иногда говорила, что все мальчишки, несмотря на запреты, тайно влюблены в Вику. Наверное, это так и было на самом деле.
Через некоторое время Толя и Вика поженились и все реже стали посещать "поэтические вечера". Маша совсем перестала приходить, чтобы не встретиться ненароком с молодоженами. Она очень страдала, считая, что Вика недостойна Анатолия, хотя сама молодая была уверена, что снизошла до жениха. Да тут еще Сашку призвали в армию. Компания катастрофически распадалась. Как в мультике про мартышку: "Девять - это куча, а пять - это не куча". И вскоре перестала существовать. При встрече они еще хлопали друг друга по плечу с радостной улыбкой и восклицаниями: "Привет! Рад тебя видеть!", "Здорово! Сто лет тебя не видел. Замуж-то не вышла?", - но встречи становились все реже, были слухи, что трое из них разъехались по другим городам, но конкретно никто ничего не знал.
А Маша вышла замуж. Она не любила своего мужа. Просто пожалела его, никому не нужного, бездарного, да еще отбывшего пять лет на зоне. Соседка, узнав, что они расписались, всплеснула руками:
- Манька, ты с ума сошла! Он же бешеный! И сидел-то за драку, парня порезал.
- Я знаю. Но люди меняются. Если к нему с добром, то он это почувствует. Надеюсь, - добавила она после паузы.
И соседка только покачала головой, поняв, что у молодых не все так хорошо, как бы хотелось.
* * *
Весь в цветах и дивных ароматах пришел июнь... Птицы возносили гимны Творцу, и их неуемный писк, щебет, чириканье начинались с раннего утра. Земля была просто перенасыщена запахами зелени и цветущих садов. Только тополиный пух досаждал всем, всепроникающий и надоедливый.
Маша торопилась в магазин, чтобы успеть к обеду приготовить Ивану его любимую окрошку с копченой рыбой. Неожиданно из переулка вышел Анатолий. Оба растерялись.
- Толя! Как я рада! Сто лет тебя не видела.
- И я рад, очень рад!
Анатолий казался смущенным. Мария приметливым взглядом отметила, что стрелка на его брюках выглажена вкривь и вкось, а рубашка и вовсе не глажена. Мало того, на ней не хватало двух пуговиц.
- Толя, прости, но что-то ты такой неухоженный. Ты ведь всегда был у нас "как денди лондонский одет".
- Не успеваю, - он опустил глаза. - Ребенок маленький у нас. Сын. И постирать надо, и кашку сварить, да и за домом догляд. Сама ведь знаешь, как жить в частном доме - не отдохнешь.
- А жена? А Варвара Петровна?
- Мама умерла три месяца назад. А Вика... Ну, Вика... Она прибаливает еще после родов. Отдыхать ей надо, - щеки его порозовели, он старательно отводил глаза, по-прежнему не умея лгать. - Да ладно, все про меня! Ты-то как? Я слышал, замуж вышла. Ой, подожди, у тебя все волосы в пуху, даже в ресницах пушинка застряла. - Он бережно убрал пушинку и стал осторожно стряхивать с ее волос тополиный пух.
Маша обмерла, боясь спугнуть это мгновение.
- Картина называется "Не ждали". - Маша вздрогнула от неожиданного грозного голоса мужа. - А я-то думаю, что это моя жена со мной неласкова? А тут вон какие нежности. Зачем же тут я - третий лишний? - глаза Ивана метали громы и молнии.
- Иван, это совсем не то, что вы подумали. Маша моя давняя приятельница, подруга моей жены.
- Вот к жене и иди. А со своей я сам разберусь, - он так резко дернул жену за локоть, что та вскрикнула.
- Не смейте! Отпустите ее!
- Не ты ли мне помешаешь, кустик чахлый? Иди, пока я тебе не насыпал полную пазуху!
Маше было очень неприятно поведение мужа и стыдно перед Анатолием.
- Толя! Иди, прошу тебя. Мы сами разберемся. Ваня шутит, ведь правда, Вань?
- Конечно, шучу. Я по жизни шутник. Иди-иди, жена-то, поди, заждалась.
И он быстро пошел к дому, не выпуская руки Маши, которая едва поспевала за мужем.
- Маша, тебе точно не нужна помощь? - вслед крикнул Толик.
- Нет-нет, все в порядке.
- "Скорая помощь" ей понадобится, - злобно пробурчал себе под нос разъяренный муж.
Едва они вошли в дом, он ударил жену по лицу, но она устояла на ногах и тихо сказала:
- Не надо, Ваня. Сам потом жалеть будешь, - и смотрела на него глазами полными сострадания.
- Не смотри на меня так, не смотри! - и озверевший муж, схватив со стола кухонный нож, воткнул его жене сначала в плечо, потом в низ живота.
Она упала как подкошенная. Еще находясь в сознании, пыталась вытащить смертельное оружие.
Поняв, что натворил, Иван выскочил во двор, схватился за голову, не зная, что делать дальше. Соседка, увидев его, несущегося по улице в измазанной кровью рубашке, поспешила к ним в дом, а потом, не теряя времени, к уличному телефону-автомату.
Когда Мария выписалась из областной хирургии, Иван уже находился под следствием, а вскоре, получив законный срок, отбыл в места не столь отдаленные. А Маша получила 2-ю группу инвалидности и горькое для нее предположение, что она в будущем вряд ли сможет иметь детей. Получить развод Марии не составило труда.
* * *
Маша торопилась в хозяйственный магазин, чтобы успеть до закрытия. Она делала ремонт и немного просчиталась с обоями, надо было докупить рулон, да сегодня же и приклеить. Она не любила оставлять неоконченную работу, лучше до утра будет спешно все доделывать, мыть, чистить, чем просыпаться утром в невообразимом хаосе. Итак, она очень спешила. И не она одна. Перед хозяйственным стоял винный магазин, который закрывался в семь вечера, и куда очередь была до самой дороги. Чей-то визгливый женский голос настаивал: "Ну, я стояла здесь, стояла! Витька, подтверди!" - "Пошла вон, шалава, вечно без очереди лезешь!" Маша обернулась на знакомый женский голос. Женщина с коротко постриженными, неопрятными волосами, с остатками былой привлекательности, с кожей, уже тронутой сеткой алкогольных морщин, в линялой блузке неопределенного цвета и юбке с оторванной, подбойкой пыталась вцепиться в волосы стоящему впереди мужчине. Но тот высвободился и пнул ее так, что женщина улетела с крыльца под общий гогот толпы, избавившейся от нахальной конкурентки. Неудачница скулила, размазывая слезы грязными руками и вытирая слюной разбитые колени.
- Вика?! - Маша не верила своим глазам. - Вика, это ты?
- Чего тебе надо? Иди отсюда!
- Вика, это же я - Маша Тропинина.
- Ну и что? Ты Тропинина, я - Петрова. У тебя выпить есть? - женщина была пьяна.
- Нет... Но как же?... - Маша была крайне растеряна. - Где твой муж, сын, Вика?
- Объелся груш. И сын тоже. Все объелись груш - здорово?! - Вика пьяно засмеялась.
- Господи, да что же это такое? Вставай, я тебе помогу. Давай доведу домой.
- Иди ты отсюда, вот пристала! Мне еще водку надо купить.
Расстроенная Мария, забыв про обои, пошла домой к Анатолию. Чего только она не передумала по дороге. Самые страшные картины вставали перед глазами. Она даже прошла два лишних дома, пока спохватилась. Постучала в калитку, но никто не ответил.
- Толя, Толя! - покричала она. Вскоре из огорода вышел Анатолий, ведя за руку опрятного синеглазого загорелого до черноты мальчика лет четырех.
- Машенька! Какими судьбами? А я слышу, кто-то меня зовет, думал, соседка молоко принесла Владику, да вроде рановато. А у нас вон какая гостья.
- Толя, не до гостей. Там Вика. Она... пьяна и коленки разбила. Пойдем скорее за ней.
- Извини, но я никуда не пойду. А что пьяна и в синяках - так это ее обычное состояние. Ты многого не знаешь, Маша. Она давно уже спилась. Даже ребенка не приходит навестить, но, может, это и к лучшему - не надо ему видеть такую мать. Еще раз извини, но мне еще ужин готовить, да постирать Владику кое-что, чтобы сменка завтра в садик была. Приходи как-нибудь в выходной, у меня времени побольше будет.
- А можно, я сейчас зайду? - набралась смелости Маша. - Я не помешаю, может, даже помогу чем-нибудь.
- Не откажусь. Ты знаешь, я так устаю. Еще ведь учусь заочно. Хорошо соседка немного помогает, иногда с Владиком водится, когда я к сессии готовлюсь. У нее свои внучата, ну, и Владик с ними. Он хороший мальчик, не капризный, - и Анатолий ласково погладил малыша по русой головке. Тот прижался к отцу. Маша едва сдерживала слезы.
- Ну, идемте уже. У меня руки чешутся чем-нибудь вкусным вас накормить. Есть творог? У меня такие сырники получаются - пальчики оближете!
- Мы уж забыли такое слово - сырники. Повар из меня никакой. Супчик, яичница, картошка жареная - вот все мое меню. - Анатолий горько усмехнулся.
- Ну, идем, тогда я вас накормлю. Малыш, давай ручку, пойдем до хаты.
- И вовсе я не малыш, мне вот сколько, - и он растопырил четыре загорелых пальчика.
- Ему четыре, да, Толя?
- Прибавляет. Четыре ему будет восемнадцатого сентября.
- В мой день рождения - вот здорово! Владик, а мы ведь с тобой в один день родились.
- Так не бывает. Ты большая и толстая, а я еще совсем маленький.
- Ну, я не такая уж толстая, а родились мы в один день, но не в один год. Потом объясню.
- Лучше ты нас корми - обещала.
И Маша за час приготовила вкусный ужин, перестирала Владику одежду и прихватила еще пару Толиных рубашек. За столом у Маши было такое ощущение, словно это ее семья, ее ребенок. Ей было так хорошо! Так хорошо, что она заплакала.
- Тетя Маша, взрослые не плачут. Даже я не плачу, правда, папа?
- Правда-правда. Маша, а чего ты? Все же хорошо. Или дома, может, что не в порядке? Я ведь наслышан о твоей истории, прости, что не навестил, не узнал - как ты. Я сам тут так закрутился с этой историей, с судом. Вику ведь лишили родительских прав. Она больше года уже здесь не появлялась. И жалко мне ее, но как можно дитя на пьянку променять?
- Да что ты! Спасибо, что пригласил. Так с вами хорошо, давно я не была так счастлива. А Владик-то уснул прямо у меня на руках. Такой он теплый, мягкий, так и хочется прижать его и не отпускать.
- А ты приходи к нам почаще, пусть сын к тебе привыкает. Ты ведь еще любишь меня? Я по глазам вижу, они у тебя не умеют лгать. Если не будет тебе ребенок в тягость, может, станешь моей женой? Знаешь, дело прошлое, но я ведь тоже на тебя поглядывал, да Вика голову вскружила на мою беду. И тебе, и себе судьбу покалечил. А сегодня ты вошла, и у меня сердце встрепенулось - его не обманешь, помнит оно тебя. Сколько раз мне снилась тополиная пушинка на твоих ресницах. Как, Машенька?
- Я не умею лгать, ты прав, я очень тебя люблю. Но мне будет сниться не тополиный пух, а пьяная Вика с разбитыми коленками. А вдруг она начнет сюда ходить, тогда как? Я не смогу ее прогнать. Да и мой выйдет, не даст покоя.
- Погоди, милая моя, потерпи. Год еще осталось учиться. А потом продадим дом и уедем туда, где нас никто не найдет. Хорошая идея?
Он положил свою натруженную ладонь на ее тонкие пальчики, и Маша не отняла руку.
* * *
Муж с женой встречали поезд. Она крепко держала его руку, словно боясь потерять супруга из виду. Обоим было больше сорока лет, голова мужчины была подернута ранней сединой. Поезд остановился, суета на перроне началась невероятная. Жена растерянно считала вагоны:
- Где же девятый - мы не пропустили?
Но тут высокий, крепкий молодой человек в солдатской форме поднял женщину на руки.
- Мамочка, родная! Я знал, что вы будете встречать. Батя, вот я и отслужил, а мама все писала "долго, долго". Пап, ну обними же меня.
- Владик, сын! Как мы по тебе скучали! Мать-то отпусти, она тебе всю гимнастерку слезами залила. Пойдем, сын, сестренка дома ждет не дождется. С Валькой твоей такой стол накрыли. Руки золотые у нашей Катюши - вся в маму.
Они шли, обнявшись, словно боялись потеряться. И Анатолий думал о том, как ему повезло с женой, и какое это счастье, что Владик никогда не узнает, что Маша ему не родная мать.
Рисунок Александра Карпова