Как Голопупенко тиуна княжеского гавкать научил

 
                Э-э, добрые паны, да кто ж в Сичи не слыхал о казаке Голопупенко, да об его проделках! Да, мабуть, и не только в Сичи... О казаке Голопупенко рассказывают даже в Пологах, а может, ещё подальше — да, хоть бы и в самом Киеве!
 
                За что ж такая слава казаку, спросите? Ведь Голопупенко тот ни богат был, ни знатен. Всего-то и было у его имущества, что весёлая шутка да едкое словцо. Весёлые шутки он раздаривал казакам да беднякам каким, чтобы им полегче жилося. Ну, а острые словечки да едкие насмешки приберегал на другой случай.

                Вот однажды шёл Голопупенко мимо княжеского поля.

                Смотрит — десять служек княжьих надрываются вокруг огромного камня. Пыхтят, а сдвинуть не могут.
                Чуть в стороне стоит толстый тиун, управитель княжий, в тёмно-красном кунтуше из тонкой шерсти. Стоит себе, да знай, покрикиваеть на служек:
                — Шевелитесь, лентяи! Вправо берите! Влево толкайте!
                Служки те уже еле на ногах держатся, а камень — ни туды, ни сюды.
                Тут Голопупенко и подумал: «Э, да тута, бачу — у толстого тиуна для меня хорошая еда приготовлена! Вовремя я поспел».
                Подошёл он к тиуну и спрашивает:
                — Куды ж этот камень собрался переезжать? Неужто у князя камней мало, что энтот на новое место назначили?

                Тута тиун на себя важный вид напустил, губу оттопырил и ответствует:

                — Ума в тебе не больше, чем в этом камне. Не видишь разве, что глыба лежит на ячменном поле? Вот я и велел унести её подальше. И, подумай, до чего измучился— битый час ужо здеся простоял, взмок увесь от напруги, а эти бездельники и на муравьиный шаг камень не сдвинули.
                — А я бы этот камешек один на спине унёс, - молвит Голопупенко
                — Так унеси!— тиун говорит.
                — Э, нет! — ответил Голопупенко. — Сперва схожу додому, да пообедаю. Я завсегда стараюся перед работой поесть, а то после работы брюхо такой платы требует, что моему карману расплатиться не под силу.

                «Нельзя же казака отпускать, — подумал тиун. —Уйдёть — не вернётся».

                — Зачем тебе домой ходить? – говорит. - У нас  на кухне столько еды - и на тебя хватит.
                А только Голопупенку и не пришлося долго уговаривать.

                Привёл его тиун на княжеску кухню, где стояли медные котлы с кипящей водой, и усадил рядом с собой на скамейку. Да и приказал служкам приготовить угощение. Один служка отломил большой кусок кулебяки с капустою, другой тем временем кинул в котел пшено промытое, да туда же - соль и масло. Забулькало в котле, да так смачно от его запахло, что у Голопупенки слюнки потекли. А третий служка принёс шкварки, с цибулею на сковородке поджаренные, да и закинул тож в котел. Матинко ридна! У Голопупенки, до того уж как два дни маковой росинки во рту не державшего, едва обморок не приключился от того запаха, что с котла вышел… Зачерпнул тута служка с котла кулешу да и подал с поклоном тиуну и его гостю.

                Тут, конешное дело,  Голопупенко достал свою ложку из-за голенища чобота, да и принялся за еду. Ох, и знатно же ел Голопупенко! За вчерашний день ел, ибо вчера не довелося пообедать. За сегодняшний ел — это уж как полагается. И за завтрашний день поел — на всяк случай.

                А пообедамши, отправилися оба на поле. Голопупенко подошёл к камню и говорит тиуну:
                — Ну-ка, взвали ты мне его на спину - мне самому не с руки.
                Тиун попробовал приподнять камень, да куды там — камень раз в пять больше его самого. А Голопупенко покрикивает:
                — Пошевеливайся! Вправо бери! Влево толкай!

                Весь взопрел тиун с натуги, да только камень ни с места.

                — Эх, ты, слабосильный! — говорит Голопупенко. — И ведь прошу тебя об сущем пустяке — всего только взвалить камень мне на спину. А уж унести его с поля — моя забота. Ну, раз не можешь, что ж - ничего не поделаешь. Сам виноват.

                С этими словами Голопупенко и ушёл. Узнали о его проделке в Сичи, и в соседних маетках княжьих узнали. Целую неделю все смеялися. Все, кроме тиуна.

                — Шелудивая собака! Сын паршивой собаки! — кричал он, смекнув, как провёл его Голопупенко.

                — Ах, вот как! — сказал Голопупенко, прослышав об этом. — Собаку по лаю узнают. А только я пока ещё не лаял, а вот толстяк-тиун у меня залает.

                И Голопупенко зашагал в усадьбу княжеску.
                Едва тиун завидел его, как уже весь покраснел от злости. Такого ж колеру стал, как и его кунтуш. Но Голопупенко протянул вперёд обе руки в знак приветствия и заговорил:
                — Мудрый сперва выслушает, потом решит. Глупый сначала исделает, потом начнёт раздумывать. А ты, тиун, по всей округе запорожской прославился мудростью.

                Тута возгордился тиун, нос к небу задрал, складки кунтуша на толстом брюхе расправил, да и кивает милостиво головой, говори, мол.
                А Голопупенко продолжал:
                — Не даёт мне покоя, пан тиун, что угощение я у тебя съел, а отработать — не отработал. Есть у меня знатный подарок для тебя. Молви одно слово — мигом доставлю.
                — А какой подарок?— спросил тиун, который больше всего на свете любил получать подарки на дармовщину-то.
                — Собака, — ответствует Голопупенко. — Да какая собака! Можешь всех своих  стражников послать княжески поля пахать, потому как она одна всех их заменит. Как почует чужого, так и загавчит: ку-ку, ку-ку.

                — Эх, ты, поросячий хвост! — говорит тиун. — Какая же собака лает: ку-ку, ку-ку! Хорошая собака лает: гав, гав, гав-гав!
 
                — Что ж,— воскликнул Голопупенко,— придётся пойти спросить у людей, кто правильней гавчит — я или ты. А уж кто правильно гавчит, тот и есть собака.

                Спохватился тут тиун, да поздно. Уж весь княжий двор от смеху животы надрывает…

                С тех пор он даже имени Голопупенки боялся…