1.
Он вышел из машины под отвесные струи тёплого июньского дождя. Он вышел, чтобы подставить струям лицо, чтобы, раскрыв руки ладонями вверх, поймать тугие капли, и, на какое-то короткое время подержать их в горсти, ощутить, как они просачиваются сквозь пальцы, продолжая свой путь к траве и хвое у самых его ног.
Как же он никогда не замечал, что шум дождя — это вовсе не шум? Вода, соприкасаясь с ветками клёнов и преувеличенно длинными иголками сосен, открывает затаённый изначально в каждом предмете тон. Стебли трав, как струны арф смешивают свою мелодию с клавишами листьев. А к ним потом присоединяются цимбалами лопоухие неприютные репейники. Этот странный ансамбль то звучит в унисон, то расходится на отдельные голоса в какой-то бесконечной секвенции, идеальной гармонии, заложенной в основу мира в первый же момент творения.
Теперь он слышал все звуки, как они есть — так, как они были написаны для человеческого уха. Он слышал их, и удивлялся бесконечности, открывшейся перед ним. Так, видимо, кто-то, не имевший возможности различать цвета, вдруг, обретя этот дар, в недоумении оглядывается вокруг: блаженный и несчастный. Блаженный потому, что его сердце задыхается от разнообразия красок мира, захлебывается ими. А несчастный потому, что жалеет о годах своей жизни, потраченных в монохромной вселенной.
Никакая музыка, придуманная человеком, не может сравниться с этим простым шумом дождя. И как же странно, что никто этого никогда не замечает.
2.
— Мы сейчас вам всё объясним. Концепция сложна, но вполне логична, если, конечно, попытаться всё разложить по полочкам. А раскладывать всё по полочкам — это наша работа, Вы готовы?
— Да
— Мы протестировали более десяти тысяч молодых офицеров, и отобрали из них только пять потенциально пригодных кандидатов. Вы один из них. Понимаете, насколько вы необходимы Центру?
— Да. Я понимаю. А где остальные кандидаты?
— С остальными мы работаем отдельно. Так всегда лучше.
Три сотрудника секретной лаборатории Центра смотрели на него и добродушно улыбались, готовые всё объяснить в деталях
— Смотрите, как всё просто. Вы, конечно, слышали про Адама и Еву? Про яблоко, змея и тому подобное
— Ну, естественно...
— Видите, история с Адамом и Евой, по сути своей, конечно, миф. Но, странным образом, этот миф имеет под собой определённые научные основы. Видите ли... Как бы это всё проще объяснить, не вдаваясь в ненужные научные выкладки. Фейнгольц? Может, вы попробуете? У вас, по-моему, очень неплохо получается
— Да. Я могу попробовать. Человек был создан определённым образом с определённым набором характеристик. Человек, как бы это сказать, изначально серьёзно отличался от животных. При всём внешнем сходстве, была колоссальная разница. У нас есть серьёзные научные доказательства того, что изначально человек был создан жить вечно, но без возможности репродукции, размножения. Я знаю, это звучит, как абсолютно сумасшедшая идея, но, поверьте, у нас есть научные доказательства её состоятельности.
— А причём тут Адам и Ева?
Люди в комнате переглянулись, широко улыбаясь
— Дело в том, что любой миф имеет под собой какое-то изначальное событие. Ничего просто так не бывает. Событие забывается, а миф остаётся. Можно как бы реконструировать событие по мифу. Это сложный и интересный анализ. Этим ещё Фрейд занимался. Итак, возьмём Адама и Еву. Они были созданы жить вечно без возможности размножения. Т.е. возможность размножения была заложена в них генетически, но как бы не включена. Видите ли, всё указывает на то, что эволюция — это процесс включения определённых программ, заложенных в организме. Переставьте себе так: в природе существует полный и абсолютный набор опций, но не все они включены. В зависимости от того, какие опции включаются, и образуются различные формы жизни. Если очень примитивно, то так: включились жабры, хвост и плавники — и вот вам плотвичка. А включились крылья, клюв и перья — и вот вам синичка.
Молодой ученый весело откинулся в кресле, довольный тем, что ему далось найти такой хороший пример.
— Но вернёмся к Адаму и Еве. Они были рождены жить вечно, в полной гармонии с окружающим миром. Следовательно, определённые, как мы тут говорили, опции были включены подобным образом. Но что-то случилось — мы не знаем что. Вот съели яблоко не с того дерева — и привет. Короче, опции поменялись. Появилась возможность к репродукции — потерялось бессмертие, а с ней и гармония с окружающим миром. Понимаете?
— Да. Но...
— Мы научились менять часть опций! Мы можем восстановить их так, как они изначально замышлялись! Понимаете?! Иными словами, мы можем сделать вас бессмертным!
В комнате воцарилась тишина. Все как будто смутились, услышав последнюю фразу. Сказавший её даже как-то машинально вжал голову в плечи, словно ожидая подзатыльника
— Бессмертным?
— Да...
— Подождите! Постойте. Тут, как я понимаю, не может быть без побочных эффектов? Как там обычно: рвота, головокружение, покраснение кожи?
— Мы бы не стали называть это побочным эффектом, но...
— Но?
— Вы потеряете способность к репродукции, к размножению. Вот и всё. Нет-нет, постойте! Не пугайтесь. У вас ничего не атрофируется. Вы по-прежнему будете встречаться с женщинами, и приносить им радость, но своих детей у вас уже не будет.
— Я не знаю. Я не уверен, что...
— Послушайте! Мы предлагаем вам вечную жизнь в гармонии с миром. Мы предлагаем вам Эдемский сад. Вечный рай, о котором можно только мечтать. Подумайте, сколько людей захотели бы сейчас оказаться на вашем месте! Сколько больных, сколько приговорённых к смерти — сколько их сейчас, готовых убить за такое предложение! Вот они сделают всё, чтобы прожить хотя бы ещё один год, или нет — месяц, или всего день! Они проходят через мучительнейшие процедуры только для того, чтобы жить и страдать ещё какое-то недолгое жалкое время! А мы даём вам вечность! Задумайтесь! Если вы откажитесь сейчас, наступит момент, когда (и дай вам бог здоровья и долголетия) вы будете проклинать себя за сегодняшнее малодушие...
— Как это будет происходить?
— О! Это абсолютно просто и безболезненно. Сначала мы подпишем все бумаги. Потом, мы дадим вам наш экспериментальный препарат. Покажем, как его принимать. После первой же дозы вы ощутите новые горизонты. Просто те рецепторы, которые были у вас закрыты, откроются. Несколько офицеров, которые уже принимают препарат, описывали нам свои ощущения. Это происходит по-разному у разных людей, но обычно сначала обостряется слух
— Я стану лучше слышать?
— Нет. Не лучше, но как бы иначе. Вы будете вести журнал наблюдений за своим здоровьем, и записывать туда все свои ощущения. Вот наш препарат. Здесь 30 таблеток. Одна таблетка в день. Необходимо принять все 30 таблеток. Принимать надо так: положите таблетку под язык и рассасывайте её до конца. Запивать нельзя. Вообще, постарайтесь не пить минимум 15 минут после принятия таблетки. Давайте же всё оформим, и попробуем прямо сейчас.
Таблетки были бледно-лимонными, ровными, круглыми.
Он взял одну таблетку и положил её под язык.
3.
Дождь начался по дороге домой: редкий, моросящий, печальный. Неожиданно он перешёл в отвесный ливень, и дворники его машины едва справлялись с ним.
Он включил радио, но та музыка, которую он обычно слушал, вдруг показалась ему пустой и нестерпимо пошлой. Он удивился этому и даже пожал плечами, переключая каналы. После нескольких неудачных попыток найти что-нибудь стоящее, он вдруг остановился, нашёл то, что искал.
Удивительная музыка ворвалась к нему в душу, как удар. Что-то похожее было с ним, когда он, несколько лет назад, неудачно приземлился при затяжном прыжке и сломал себе ребро. Но, несмотря на схожесть ощущений, это новое чувство было иным. Ему показалось, что он вдруг как бы оказался внутри музыки. Музыка медленно раскрывалась перед ним, как серая роза старого педагогического фильма. Она поворачивалась перед глазами, как хрупкая модель какого-то сложного органического соединения. И он физически видел, как она сделана и, задыхаясь, наслаждался её изящным совершенством.
И тогда он понял, что-то, что никогда не мог сформулировать. Он понял смысл своей путаной жизни, её последних пятнадцати лет.
Истеричный брак, болезненный развод, воскресные встречи с двенадцатилетней дочкой, нынешний спокойный мир с Нанси, с которой он встретился год назад — всё вертелось перед глазами выпукло и очевидно.
Жить вечно? Но это значит пережить дочь, пережить её детей, пережить детей её детей и жить после этого одиноко, бесплодно. Жить вечно? Но это значит пережить Нанси — пережить её, не имея с ней детей. Когда-то давно он читал про Иова и про то, что случилось с ним. Но Иов, пережив семью, получил взамен другую. Такой обмен всегда казался ему идиотской затеей, но даже так лучше, того, на что согласился он. Зачем Адаму жить вечно, если его Ева смертна? Зачем вечность, наполненная постоянным страхом потерь любимых людей: и тех, что живут сейчас, и тех, кто ещё не родился? У смертного человека есть надежда, что, может быть, после смерти он сможет встретиться с теми, кого потерял. Бессмертный же лишён даже этого. Сколько же будет тесниться в голове мучительных воспоминаний, невозвратимых потерь? Получивший бессмертие, перестаёт быть человеком.
Он остановил машину на обочине какого-то леса, с сожалением выключил музыку и вышел под отвесные струи тёплого июньского дождя.
Он вышел, чтобы подставить струям лицо, чтобы, раскрыв руки ладонями вверх, поймать тугие капли, и, на какое-то короткое время, подержать их в горсти, ощутить, как они просачиваются сквозь пальцы, продолжая свой путь к траве и хвое у самых его ног.
Как же он никогда не замечал, что шум дождя — это вовсе не шум?
Он ещё немного постоял под дождём, вслушиваясь в его звуки, потом достал из кармана маленькую цилиндрическую коробочку и высыпал на ладонь её содержимое. Мелкие бледно-лимонные таблетки быстро намокали под дождём, и, превращаясь в неприглядную кашицу, смывались водой с его ладони.
Когда вода смысла всё, он сел в машину и завёл двигатель.