Посвящается моей жене…
ГОВОРИТЕ ТОЛЬКО ХОРОШЕЕ...
Моня был евреем…
Нет, конечно – совсем не ортодоксальным, никакой мацы в жизни не пробовал и вообще – ел всё подряд.
Просто в родился в такой стране, которая многих сделала евреями, даже тех, кто об этом и не помышлял.
Но страна постаралась – они и стали. Потом Перестройка открыла ворота всем – и евреев стало поменьше.
А может - так показалось, кто знает…
Были и у Мони - мама с папой. Родители своё чадо очень любили, и делали для него все что могли.
Но - наступили новые времена – и мочь стали меньше. Все больше причитали по-еврейски – сокрушались
о стране, которая изо всех сил отбрыкивалась от их попыток почувствовать себя на Родине…
Так, с причитаниями они и умерли. Сначала папа, и следом за ним - мама. Моне вообще часто казалось,
что это случилось в один день. Он тогда ходил как потерянный, и, по всем признакам – так бы никогда
и не опомнился от смерти двух самых близких ему людей и попросту пропал бы, но еврейское братство
сработало и на этот раз, пусть и самым неожиданным образом. Какой-то старый знакомый родителей,
непонятно каким образом оказавшийся на поминках, устроил Моню на работу. Похоронным агентом.
Моня даже не помнил, как его звали. Он вообще плохо помнил всё, про то время, кроме глухой тоски,
которая казалось - поселилась в нём навеки. Может и работа эта, как ни странно, помогла ему понять,
что горя в этой жизни намного больше, чем кажется. Оно просто хорошо умеет маскироваться: под
равнодушие, мнимое веселье, ни к чему не обязывающую дружбу и многое другое. За чужим горем,
свое - как-то отпустило, не до конца, но – отпустило. И Моня втянулся и не пропал.
В конторе Моню любили. За его ум и способность острым словом решить подчас назревающие конфликты.
Многие его фразы стали крылатыми. Навсегда запомнили ситуацию, когда полупьяному клиенту, который
всех глубоко достал своими придирками, Моня врезал от души, сказав: «Да что Вы на нас-то кричите –
она же при Вас умерла, мы только хороним !»
Клиент, осознав смысл – протрезвел и заткнулся, что еще больше увеличило Монину популярность.
Как впрочем – и любимый тост, произносимый Моней почти на каждой корпоративной пьянке:
«О покойниках - принято говорить только хорошее! Хорошо - что не о живых! Выпьем за нас,
пока мы живы!»
Жизнь похоронного агента – весьма скрытна. Не верите? А много ли Вы знаете случаев, когда похоронный
агент был приглашаем на день рождения? Или – на свадьбу, гостем? Про такую работу в досужих разговорах
не расскажешь, и вопросами замучают и высок шанс – попросту отстранятся. Моня и помалкивал. Но,
кто надо – знал его, как человека исполнительного и точного. Моня и сам чувствовал –
что исполнительность и точность – это то, что в такие минуты нужнее всего. Он и старался. Так и жилось.
Со временем, Моня даже вновь начал обращать свое внимание на женщин. А женщин – Моня любил.
Эдаких русских красавиц, с ямочками на румяных щечках, длинноволосых, русопятых, как любила говорить
его мама.
А вот сами женщины – Моню особенно не жаловали, поэтому выходило дороже. Благо заработки позволяли. Из чего следует, что Моня был не женат. Отрешенно наблюдая, как бы со стороны, на окончание своих многочисленных романов, в связи с неуёмной жадностью одной из сторон – Моня, тянувшись как ослик за морковкой, вновь и вновь наступал на одни и те же грабли с очередной красавицей, никак не желавшей понимать, что высокие заработки Мони – не делают из него бездушную машину для занятий сексом.
От монотонности работы и личной жизни, Моне стало казаться, что всё и всегда, будет идти по заскорузлому порядку. И то, что так не бывает, даже в самой скучной жизни –
стало казаться неприменимым - к собственно Мониной…
Тянулись недели и месяцы, все дальше отступала дата смерти родителей, и монотонность стала привычной…
На самом деле – жизнь стремительно менялась. И то, что раньше казалось чем-то вопиющим и диким –
становилось обыденным. Параллельно со стремительным ростом цен на квартиры - всё чаще и чаще Моне
приходилось видеть родственников умерших, с трудом скрывавших свою радость от самого факта смерти
и перед чужим человеком - особенно с этим чувством не церемонящимся. «Вот что с людьми делают деньги!»
- думалось Моне, самому являющемуся владельцем прекрасной трехкомнатной квартиры в тихом центре
города.
Постепенно в работе выработался достаточный автоматизм, позволявший Моне, будучи человеком
наблюдательным, делать из повторяемости процедуры – многочисленные выводы. Так, например,
приходя по нужному адресу – Моня обязательно осматривал со вниманием входную дверь. И подчас она,
как визитная карточка, подсказывала Моне – на какой гонорар он вправе надеяться. Это ведь театр
начинается с вешалки, а квартира – обязательно с двери, подчас сообщающей человеку наблюдательному,
многое о жизни тех – кто обитает за ней. Правда частенько в рассуждения подобного рода вкрадывалась
ошибка, связанная с всё шире распространяющейся практикой съёмных жилищ, в которых Моне доводилось
сталкиваться с отстающими от стен кусками обоев, наряду с ключами от автомобилей самых престижных
марок, сиротливо валяющихся на столиках в прихожей. Из чего следовало, что прошлый хозяин ими больше
никогда уже позвякивать не будет. А вот каким будут сами похороны владельца ключей – бывало и не ясно.
Так было и в этот раз, когда Моня, получив заказ в конторе, прибыл на место будущей работы и позвонил
в дверь. Ни адрес, ни сама дверь – Моне ничего не подсказали.
Дверь открыла вдова. Что-то подсказало Моне, что это именно вдова, а никто иной. Печальные по
настоящему глаза, невысокий рост и щуплая фигура ее, Моню поначалу никак не тронули.
Это потом уже, Моня вспоминал все десятки раз, пытаясь понять – что
в этой маленькой, убитой горем женщине – его так потрясло и зацепило.
- «Мои соболезнования, я – Ваш агент» - начал Моня стандартно, профессионально избегая в разговоре
прямого упоминания о похоронах, смерти и всего прочего, могущего вызвать осознание факта
неизбежности всего последующего и тем самым – вызвать истерику у родственников и близких.
- «Проходите пожалуйста» - голос у вдовы был того самого тембра, который с одной стороны
– ясно давал понять степень горя, а с другой стороны – так нравился самому Моне, который всегда
чувствовал просто по голосу – и собственное достоинство его владелицы и еще многое другое,
что невозможно объяснить словами. То, что мгновенно располагает нас к одному человеку и так же
мгновенно заставляет держаться подальше – от другого.
Стандартный монолог, отработанный Моней за годы работы, представлял перечень того, что сам Моня
мог предложить, вызвал ответную реакцию, уложившуюся всего в шесть слов:
«Сделайте всё, чтобы ему было удобнее…»
После чего, тихие молчаливые слезы хлынули из глаз вдовы настоящим ручьём и Моня был предоставлен
самому себе в небольшой прихожей. Он, может быть как никто - хорошо знал цену этому немому горю
на собственной шкуре.
То, что о покойнике было сказано совершенно как о живом, Моню потрясло настолько, что все дальнейшее
происходило как бы во сне. Он делал то, что было нужно и уместно, то, что требовалось, и, главное –
совершенно не представлял себе - какой суммы следует придерживаться, благо, что само его присутствие,
как человека хорошо известного в мире скорби, гарантировало всем исполнителям достойное
вознаграждение, поэтому всё делалось как бы само собой. Моня даже остался на поминки, чего никогда
себе не позволял ранее.
Однако всё в этой жизни имеет свой конец, даже похороны. Закрывая дверь за последними уходящими
людьми, которых оказалось очень немного, как-то непропорционально мало тому горю, которое явно
сопровождало весь процесс, Моня был в замешательстве. Деньги за организацию всего, ему выплачены
еще не были, а заговорить об этом – что-то мешало, то ли лицо самой вдовы, то ли симпатия, которая
у Мони к ней возникла – Моня не и сам понимал что. В квартире воцарилась тишина, вдова была где-то
в глубине и идти к ней для решительных намеков – Моня не решался. Наконец она вышла сама, и Моня чуть
было не отшатнулся – на него смотрело лицо человека, которому незачем стало жить.
«Ну, мне пора» - тихо произнес Моня.
«Да, конечно. Спасибо Вам за все» - голос вдовы был тусклым и безжизненным.
– «Деньги там, в комнате. Возьмите сколько надо.»
Моня шагнул в комнату, чувствуя себя почему-то бесчувственным мерзавцем. Деньги действительно
лежали, просто так, кучей, в центре журнального столика и было их настолько много, что Моня
понял – это то, что осталось от человека вообще. Взяв, не подсчитывая, явно даже меньше чем нужно,
Моня, избегая смотреть в глаза вдовы, вновь шагнул в прихожую опустевшей квартиры.
Говорить что-либо Моня не мог, просто постоял молча и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
Вызвав лифт, Моня слегка расправил плечи, которые были, как будто чем-то придавлены и начал
спускаться вниз. Выйдя во двор, Моня чуть зажмурился от ярко светившего солнца и пошел
по направлению к своей старенькой, но крепкой машине, стоявшей чуть в стороне от подъезда.
Сел в машину, завел двигатель, и уже хотел было тронуться с места – как вдруг, неожиданно
для него самого, слезы и рыдания нахлынули на самого Моню.
В этих слезах было всё – и одиночество, и смерть родителей, и неудавшиеся романы – всё,
что много лет копилось – казалось - выплеснулось в один миг.
В этот миг Моне захотелось: и вернуть деньги вдове, и как-то по-человечески поговорить с ней
и утешить, и – чем черт не шутит – может быть как-то стать ей ближе и роднее, да многое
что еще захотелось…
Придя, наконец, в себя, Моня высморкался в платок, и поехал в контору.
Увольняться. Поняв, что работать он больше не сможет. Агентом – так точно…