Когда вместо зачёта в книжке чёрными, убивающими и сворачивающими всю душу в мерзкий клубок склизких червей, чернилами написано "нзчт" и подкреплено это пугающей своей минималистичностью подписью, тебе не горько, нет. Тебе пусто. Пусто настолько, что впереди больше ничего нет, всё перечёркнуто жирным вопиющим крестом, а внезапно широко раскрывшиеся от неожиданности, так как вот что-что, а ЭТОГО ты просто не ожидал, серые глаза смотрят перед собой с беспомощностью и в таком шоковом состоянии, что ещё чуть-чуть, ну совсем капелька - и наступит безумие. Потому что не справился. Потому что самолюбие задето так сильно. Потому что стыдно. Потому что ничего не получится, ты пропал, ты лох, ты ничего не можешь... Такое чувство, что земли под ногами нет, она вылетела на пару секунд, пока ты не взял себя в руки и не вцепился подошвами ботинок в эту грешную поверхность. После - так щемяще в груди, и стёртое чёрным ластиком будущее. Навсегда. Юношеский маскимализм всё ещё в силе?
Первая мысль озвучена. Второй мыслью было - нахуй. Нахуй-нахуй. А затем, усмехнувшись, ты вспоминаешь, что у тебя есть пересдача, и вот где-где, а там ты оторвёшься. Настолько, что у препода закрутятся мозги, пытаясь отследить логику и поймать тебя на какой-нибудь мелочной ошибке, если получится. Но мудрить особенно не надо, иначе снова не поймут, и тогда вновь - чёрные чернила, роспись и "До встречи на пересдаче".
Третьей мыслью была бутылка рома в моей руке. Что поделать, оказалась она там совершенно случайно, когда я увидел стеклянную бутыль, наполненную янтарно-медовой жидкостью, в шкафчике. Без раздумья, просто взяла и оказалась. Ладно, вру, небольшой отчёт, отданный себе, в этом действии был.
Плевать.
Не собираясь пьянствовать и заливать не единственную в жизни неудачу алкоголем, я наполнил всего один old-fashioned стакан, наплевав на кусочки льда, на лимон и апельсин с корицей. Горячая жидкость обожгла глотку, перетекла теплом в грудь, в живот, стало понятно, что теперь жарко языку. Жёстче, чем виски, мягче, чем коньяк, на мой вкус.
Нахуй? Нахуй.
Оставив бутылку и стакан на столе, развязывая тугой узел металлически-голубого галстука, давно уже скинув пиджак к чертям собачьим, с размаху опускаюсь на крутящийся стул, стоящий у фортепиано из тёмно-красного дерева с чёрными вставками.
Невесёлая ухмылка на бледных губах, а в ногу тычется прохладный нос волосатой морды белого волкодава.
- Разъебашим пианино к чертям, пока Рыжий не пришёл, а, Фарф?
Смотрит, преданный, карими глазами из-под белой чёлки, кладёт морду на колени, а я поднимаю крышку, обнажая эротично поблёскивающие под светом ламп белые и чёрные клавиши. Бело-чёрное...
Вспомнить детство - и провести по всем костяным язычкам, от басов до высоких нот, от одной октавы до другой, а когда добавишь любимые бемоли, то получится совсем невесело, если играть в минорной тональности. Играть? Скорее, почти убивать, вдавливать несчастные белые костяные язычки, бить по чёрным, но затем, словно вспомнив, что это - твой, чёрт побери, инструмент, один из любимых, не считая позвонков одного рыжего зверя, и с любовью, с умирающей тихой любовью, разбитой и истерзанной слишком рано убивающимимся мыслями, провести по любимым "ми" и затем - "соль", после повысить их полу-ладом диеза. Хотеть завершить один такт, но замереть, зависнуть, уныло вздохнуть и, не закрывая крышку, прокрутиться на стуле. Завести руку назад, уперевшись ладонью в тыльную сторону шеи, и запрокинуть голову, потянувшись и закрыв глаза.
- Идиот...
Сидя на высоком стуле у барной стойки, коварно улыбаюсь сидящему рядом высокому мужчине с загорелой кожей, идеальным телом настоящего бога с ярко выраженными мышцами, с красивым лицом, выточенным чертами агрессивного хищника, с короткими огненно-рыжими волосами и тёмными малахитами глаз.
Да, меня уже прозвали полным идиотом за то, что я убивался по поводу незачёта, тогда, когда у меня будет возможность пересдачи. Да, мы сидим в клубе... и, похоже, меня решили споить. Этот наглый, рыжий, подлый, сволочной гад, засранец, невозможная моя любовь решил меня споить, чтобы я пургу не нёс, а еле ворочал языком, да? Потому что я уже почти вне кондиции, сижу тут перед ним, кстати, на высоком барном стуле, смотрю, как он в приглушенном голубоватом освещении выглядит, и тяжело сглатываю набегающую вязкую слюну. Дома - приконченный не в одну харю ром, здесь - стаканчик джина для затравки, а после я переключился на кальвадос, врубив клубную музыку чуть ли не на всю катушку, как и положено.
Lumos сегодня не работал по причине небольшого, затеянного ремонта - и такое бывает - , но за баром же надо следить, и сегодня была моя очередь. Естественно, я один не пожелал оставаться, а утащил с собой вернувшегося под вечер Ди. Не встретив сопротивления, надо сказать, только небольшую выдачу гневно-шуточной тирады по поводу того, что я убиваюсь зря, а также потому, что ещё не переоделся и не оказался при полном параде у выхода из квартиры.
Сейчас же у меня в руке была незавершённая бутылка кальвадоса, Рыжий выкурил одну сигарету, кругом, прогоняя импульсивную дрожь по телу, со всех сторон заряжала музыка, не было ненавистных лазеров и фонарей, зато около нас было голубоватое свечение, сталкивающееся с красным деревом барной стойки и сливающееся с ней в открытом сопротивлении совокупления. Гладкое дерево, минимум вещей на нём, соблазняющее свечение, сексапильный любимый мужчина рядом...
Прищур тёмных длинных ресниц, блуждающая пьяная улыбка на губах, и я прицельно арканю серыми паутинами взгляда шею моего мужчины, перебираясь после и на малахитовую, сразу интуитивно заинтриговавшуюся зелень.
Улыбаюсь. Показывая кончики клыков.
А затем я ставлю алкоголь на дерево стойки, упираюсь ладонями рядом с ним и в долю секунды перебираюсь на горизонтальную твёрдую поверхность, променяв на это более мягкий стул. Но, думаю, он возражать не будет.
Первая, уже давно босая по прихоти, нога оказывается на поверхности дерева, я ощущаю едва уловимую теплоту от него, и, мгновенно отвлекаясь от мыслей, словно я - электронное устройство, подключаю себя к двум приёмникам - бьющей и проходящей по всему телу музыке и к Шайну. Делаю это, и поднимаюсь на обе ноги, подхватывая за горлышко бутылку с ядрёной янтарной жидкостью, делая очередной глоток с запрокидыванием головы, и ни разу не отпуская из магнетизирующего поля зрения красивое лицо рыжего хищника.
Последняя капля. Облизнуть влажные губы. И кинуть пустое стекло с вытянутой руки на пол.
Звон разбивающегося прозрачного соития веществ вгрызается в звучное дыхание саксофона из колонок, а я огибаю ногой стоящий на моём пути бокал.
Я же могу позволить себе глупость? Хотя бы несколько раз? Хотя бы такую экстравагантную? Всё равно потом уберу. Хочется, а мы тут как раз почти одни.
Цепляясь оголёнными руками за перекладину над собой, делаю второй шаг на удивление твёрдо, хотя и плавно, без пьяных пошатываний, а перед глазами столько забавных голубых огней и яркий огонь чуть ниже. Совсем чуть-чуть.
Дрожь хрусталя, перестукивающегося друг с другом, когда я ласкающе провожу подушечками по висящим в несколько рядов бокалам, скользя по ним пальцами, оставляя на их поверхности невидимые, сексуальные рисунки и не спуская со своего заарканенного зверя серого гранита глаз. Лёгкий прищур рыжих ресниц и читаемая острая заинтригованность на лице. А я клыкасто улыбаюсь, посылая все обрывки давних пут к чертям, и делаю крутой изгиб бедра, резко разворачиваясь и всем телом двигаясь в такт музыке. Со змеиной грацией горностая, с шельмовским блеском в глазах и дьявольски развратным языком, принявшимся блуждать по губам, когда неспокойные пальцы обнажали сантиметр за сантиметром кремовой кожи, освобождая её от чёрной ткани и обливая голубым светом.
Широкие шаги от бедра вихляющей, но всё равно довольно грубой походкой, и скинуть майку на пол. Отвести ногу в сторону и выгнуться в спине, ломая позвоночник, сворачивая его, и стоя боком к своему мужчине, рисуя по собственному телу прикосновениями ладоней, ловя его жадный блеск в глазах, усмехаясь и пошло облизывая губы. Чтобы потом провернуться, крутануть головой с разлохмаченными серебристыми прядями и провести нескромную волну, опускаясь гораздо ниже, на корточки, и проводя ладонями по внутренним сторонам ног. Не терять его из виду, ни за что не терять из виду малинуа, гипнотизировать его взглядом и провоцировать каждым движением... Но всё равно пропустить момент его прыжка, успеть увернуться в сторону, уперевшись ладонями в бока стойки, по случайности рывка уронить бокал, который непременно запишут на мой счёт, и уставиться на нависшего надо мной Ди.
Я почти касаюсь задом деревянной поверхности, с согнутыми в коленях ногами и мгновенно участившимся дыханием, а он - почти надо мной верхней частью корпуса, сам изогнувшись не хуже змеи и поймав меня в капкан.
Горячие выдохи, пьяный расчёт расстояния, его блестящие глаза рядом, оскаленные клыки и хриплое, тяжёлое, возбуждённое дыхание.
Капкан ли? С усмешкой на срывающих выдохи губах приподнимаю бёдра, дразняще касаясь пахом широкой груди сильного зверя, а взамен на моих запястьях оказываются живые наручники. Которые заводят своих пленников за мою оголённую спину, ставят их в крест, вынуждая выпрямиться и ахнуть от приятной боли и ощущения того, что вот - пойман, но при случае чего всё равно смогу вырваться.
Провоцирующая улыбка, соблазняющая, вызывающая. Ну давай же, Ди, чего ты ждёшь? Будешь тормозить - я же вывернусь. Будь уверен, вывернусь, любимый.
И словно прочтя всё это в моих дерзких серых глазах, ты мощно подаёшься вперёд, мокрым таранящим поцелуем раскрывая мои податливые губы и вжимая меня спиной в деревянную поверхность, устраиваясь между моих раздвинувшихся ног. И я отвечаю твоим жадным, голодным, нетерпеливым губам со всей возможной взаимностью.
Ведь арканить зверя вовсе не обязательно только для того, чтобы его поймать, сломать, укротить, подчинить. Арканить его можно для того, чтобы спровоцировать его контрнаступление.
9.06.'10