Посвящение В.Л.
С невыразимой благодарностью.
* * *
Темнота уходила постепенно, вот уже на горизонте показался край горящего круга, что медленно поднимался вверх. Тело лежало у ног, и, глядя в эти мертвые глаза, можно было прочесть многое: смерть и боль, любовь и предательство, друзей и врагов...Предчувствие победы, которое преследовало его с детства, той победы, которая взимает именно такую плату, колыхалось над телом тёмным маревом и рассеивалось как утренний туман над Степью.
Она опустилась рядом с ним на колени и положила руки ему под голову. Ничто не откликнулось на тепло её ладоней. Синий свет, цвета степных васильков, лился из её глаз тихой нежностью на знакомые черты, заострённые сейчас и неподвижные. В её взгляде не было боли, только прощение. Она прощала его за годы, проведённые в разлуке, за их покинутый дом, за засохший куст шиповника под окном веранды, за долгие светлые ночи и тёмные дни ожидания. Она вздохнула, подняла голову и не увидела звёзд. Только диск Планеты стоял ребром над полем, острый как лезвие. А за ним, в далёкой холодной бездне, зрел огненный вихрь, готовый в ответ на искажение пространства, придти и поглотить и эту Степь золотого ковыля, и это тело, омываемое сейчас его волнами, и их маленький домик, со скрипучей калиткой и..её саму.
Она ждала без страха.
Ещё немного времени у неё было.
Она высвободила руки, поднялась с колен, тяжело опираясь на низенький заборчик их сада, и, подобрав длинную юбку, пошла в дом. Не оглянувшись.
Степь, словно живая, следила за ней.
И молчала.
* * *
Она погладила старую шишку и свежие царапины:
- С велосипеда слетел?
Он недовольно поморщился, но признался:
- Гошка опять...Он всегда в игре себе лучшие роли забирает. Он всегда разбойник, пират, жестокий правитель Земли, наёмный убийца..Он побеждает...А я...
Он порывисто перевернулся набок, почти сбросив одеяло. Она поддержала и накрыла снова.
- Почему лучшие? Разве защитник города или крепости, губернатор порта или полицейским хуже?...Кем Гошка ещё был, милый?
- Правителем Земли, жестоким и властным. Он покорил Венеру, Марс, собрал звёздный флот и полетел в Туманность Андромеды завоёвывать Империю.
Она немного задумалась, а потом рассмеялась:
- Ну, с этим монстром может справится только рядовой житель планеты Земля. Просто человек, который любит планету и не хочет, чтобы её втягивали в Звёздные Войны..или что там у вас? Прости, дорогой, я не очень понимаю в ваших играх.
Она подняла руки к волосам, собирая их на затылке бархатной резинкой, и от движения пушистые кисти её шали легли ему на лицо, забавно щекотясь.
Он фыркнул и засмеялся, отбиваясь:
- Внимание, внимание! На нас напали щекотанцы, всем взять оружие! Джж-джжж!..Так их!...
Он поднялся на локте:
- Это у нас с Гошкой свой мир на Андромеде. Это он придумал! Там две больших горы - Пикота и Щикота, а между ними перевал Чевок и озеро между ними - Симасыр. На одном берегу пикотанцы, на другом - щикотанцы. И между ними война! У пикотанцев плавники и жабры, а щикотанцы - со щупальщами. Они такие зелёные в крапинку и шевелятся постоянно. Их правитель Гошка, а у меня пикотанцы, они такие...такие...
Она слушала, улыбаясь убрала ему со лба непослушные волосы, тревожно осмотрела бардовый синяк под глазом.
Он недовольно мотнул головой, а потом мрачно сказал:
- Ко мне тянулись щупальца злобных пятнистых многоруких щикотанцев, когда я пытался отвоевать Главную Планету Империи Андромеды. Я отбивался, что есть сил и почти победил, а Гошка сказал, что у него самое мощное во Вселенной оружие, которому нельзя сопротивляться и дал мне в глаз. Тоже мне друг!..Мы договаривались, что пикотанцы победят...
Он вырвался из её рук, дёрнул одеяло, и свернулся клубочком. Пучок светлых взъерошенных волос торчал сверху, а с другой стороны - пятка и сбитые в кровь о футбольный мяч чумазые пальцы другой ноги. Из-под одеяла раздавалось раздражённое сопение и что-то похожее на приступ насморка.
Тёплые ладони легли ему под голову, и "насморк" прекратился. Стало тихо-тихо. За окнами пели ночные птицы, и бабочки бились в стекло на свет ночника на веранде их дома. Она смотрела вдаль, на степь с удивительным золотистым ковылём, волнующимся как море под ночными ветрами, в потоках разогретого воздуха от земли и прохладных ночных ветров. Лицо было спокойно, синий ласковый свет лился из её глаз, и в нем, и в тепле её ладоней, тонули без остатка все печали и горести его долгих дней игр и битв, останавливало ход время в блаженном ничегонеделании светлой ночи.
Ночь была светла от огромной Планеты, встающей на горизонте дымчатым, но достаточно ярким пятном света. На планете были видны кратеры и переливающиеся огнями города, не знающие электричества. Свежий ветер, пробегающий волнами по ковылю, шёл от неё, растекаясь неровными потоками, создавая приливы и волны трав, странно знакомый и таинственно-неземной, с привкусом добрых приключений и удивительных встреч. Травы словно вбирали в себя свет Планеты и сами горели золотом в ночи, а утром, когда ложился спать неугомонный ветер, дневное Светило зажигало на них звёздные россыпи капель влаги, и степь снова вспыхивала мистическим не обжигающим огнём.
Она посмотрела на усеянное звёздами небо и, тихонько подобрав мотив, то ли запела, то ли зашептала как заклинание, словно ворожея над раненным злом воином, древние слова, таким же глубоким, мягким, светлым, как эта ночь, голосом, раскачиваясь в такт ритму строк и порывам ветра, прилетающим из открытого окна:
То не грезил я - видел вещий сон
Из небес росло древо чудное-
Древо чудное - диво дивное,
До земли листы изумруд несли -
А в лазурь ушли корни крепкие.
На корнях на тех видел вещих птиц,
Необычных птиц, но не сказочных.
Выше всех сидят и сияют все
Лучезарные, солнцеродные.
Глазу боль несут, а душе тепло
И от них с коры каплет сладкий сок.
Обвивает сок того древа ствол -
Золотой поток вниз спешит к листве.
Не видал нигде я любви такой,
Такой нежности в солнца капельках.
Солнца капельки на листах лежат -
То застыл поток благодати дня.
Чуть пониже тех лучезарных птиц,
Видел я других - ослепительных!
И темны они и малы они,
Но объять из них ни одну нельзя.
Береги глаза: миллионы солн
Из небесных бездн ты увидишь в них,
Как привыкнет глаз к свету этих птиц -
Не узреть тебе больше солнышка;
Коли сердца взор устремишь на них -
Не узреть тебе тёмной ноченьки.
В нити жемчугов одевает мир
Пенье этих птиц звёздно-солнечных,
Слышал пенье их - будто бы оглох,
Понял пенье их - то Безмолвие,
И постиг я смысл песен этих птиц,
Только тайна их слов чуждается.
Песни птиц тех ткут синеву небес
Тоньше тонкого соплетаются.
Ты без них уже не заглянешь в высь -
Не лазурь найдёшь - чёрну безднушку..
Вдруг замолкло всё, потемнело всё,
На лазурь нашли тучи чёрные:
С диким клёкотом меж ветвей возник,
Безобразный зверь, разметав листы,
Распугал он птиц, разлетелись все.
Лишь слеза земли - неба сущий сок
По коре лилась - зверю в жёстку шерсть,
И притих тот Зверь в золотой пыли,
В золотой росе неземной зори.
Не стряхнуть ту пыль - въелась прочно в шерсть:
Мягче мягкого, твёрже твёрдого.
В волшебстве таком изменился зверь:
Из земли возник, продолжая ствол,
Молодой росток в золотой пыльце -
Ввысь стремитися, с Небом слитися.
А когда слились две струны в одну,
Облетел листвы говорливый хор,
Зазвучали вновь дивных птиц Гласа,
Но не видно их,
Лишь струна одна
В пустоте звучит на различный лад.
Из Земли идёт и до самых Звёзд:
От багряного, через золото,
Изумрудами и лазурию,
До чистейшего, до лебяжьего.
Когда она закончила петь, мальчик спал и улыбался во сне добрым сказкам со счастливым концом. Бесстрашные герои всех народов и времён и верные друзья, не способные ни на жестокость, ни на предательство, ждали его там, где сбываются сны, в щемяще-родных мирах, знакомых и незнакомых одновременно. И один из этих миров был похож...
Планета быстро двигалась к зениту, всё больше и больше озаряя ночь своим присутствием. Казалось, свет исходит от неё самой, из глубины. Свет был прозрачным и холодным. Как вода горного ручья, он стекал по низким ярким звёздам прямо на Степь, и Степь оживала тысячами малых существ, ищущих этого света, идущих своими тропами по закону и праву определённого им жизнью места, а потому без усилий и вражды. Рождались и вырастали на глазах диковинные растения, а куст шиповника под окном веранды в эту ночь зацвёл огромными белыми цветами: каждый, как водоворот света с рубиновой сердцевиной ягоды. И ягода и цветок жили одновременно...
До утра.
До утра мальчик спал на её ладонях, до утра между ними не было ничего кроме понимания и пронзительной близости. До утра...
А утром он ушёл.
Однажды, через много лет, он вернулся к обеду загадочно-торжественный. На дворе звякнул колокольчик велосипеда, и он появился на пороге. Майка была порвана, шорты в пыли и зелёных пятнах травы.
Она ждала его в гостиной, сидя в кресле качалке. Она сегодня неважно себя чувствовала и не пошла на улицу. С ней такое случалось.
- Возможно, будет дождь, - сказала она, глядя в окно.
Все окна были открыты, бязь занавесок то едва колыхалась, то взлетала крыльями, делая свет, лившийся в комнату ажурно-кремовым, с переходом и игрой Света и Тени.
- Хорошо, что ты вернулся, милый. Что-то душно сегодня...Гроза собирается?
Он пожал плечами и, намеренно грубо шаркнув стулом по полу, сел за стол.
- Ты вымыл рук?, - её голос, нисколько не изменившийся, был как обычно ровным и спокойным, но сегодня это его раздражало.
- Это не смоется. Заживет после...- небрежно бросил он, потирая разбитые костяшки на руках с засохшими корочками своей и чужой крови.
Она, будто впервые увидев, смотрела на его руки и молчала. Тихо поскрипывало кресло, на улице стрекотали кузнечики и, захватывая дух, увлекая куда-то ввысь обещанием свободы, пел в синеве жаворонок.
Он торжественно улыбался разбитыми губами.
- Да не волнуйся, всё в порядке со мной...Теперь всё будет хорошо. Я победил его, и теперь буду побеждать всегда! Я понял! Понимаешь? Я понял!...
Он, как в детстве, захлебнулся от восторга и, вскочив из-за стола, начал говорить быстро и вдохновенно:
- Было так...Я сидел у костра и жарил хлеб и рыбу, когда меня окружили. Их было пятеро. Люди Князя Ульриха. Они давно охотились за мной. Князь убил своего брата в погоне за наследством и обвинил меня, своего младшего брата. Я бежал из башни, но они послали за мной погоню. Епископ, продажная шкура, благословил их, и во всех лавках и тавернах были развешаны объявления с рисунком моей личности. "Князь Йохан, урождённый Ульрих, обвиняется в убийстве первого наследника Княжества, сговоре с Дьяволом и побеге от возмездия правосудия славного города.....".
Я скрывался от них по лесам всё утро, а тут есть хотелось, и я разжёг костёр и они пришли на дым, собаки! Все верхом. Окружили и Гошка кричит...эээ....Князь кричит:
- Вот же он, сукин сын! Хватайте его!
Капрал, который главный в погоне, выхватил пистоль и направил на меня. Остальные достали шпаги. А у меня на шпаге рыба насаженна. А пистоль с рожком далеко лежат. Чувствую - не успею дотянуться. А все смотрят, улыбаются...
Я спрашиваю у Гошки:
- Вы арестуете меня или убьёте?
Тот молчит, а капрал смеётся. Мундир синий новенький, усы топорщит. Князь весь в кружевах восседает.
- Чего улыбаетесь,- говорю, - Будете убивать, так убивайте и разойдёмся. По правилам вы выиграли.
А они молчат. Я подумал, хотят схватить, но нет...Гошка, сволочь, говорит: снимай рубаху Князь - могилу себе рыть будешь.
Я говорю:
- Чем тебя моя майка не устраивает?
- Снимай, говорю, - кричит он, - Подчиняйся! Тогда одежда красивая на вес золота была, а ты всё ж Князь, хоть и поистрепался по кустам.
Меня это просто взбесило. Друг назавается..Совсем дурной стал: глазёнки маленькие, свинячьи, уши торчком, не волоса а пакля на голове! Ненавижу!!!
Я кричу ему:
- Да достал ты меня уже! Отвали!
Двое навалились на меня несильно. Правда, губу разбили...
Гошка кричит:
- Не трогать Князя, он мне брат всё же!
И пошёл на меня, смеётся:
- Ну что, Йохан - отступник и чернокнижник, - сразимся один на один?
И вот тут я спокойно (так спокойно, что думал у меня сердце лопнет!) сказал:
- Гоша, друг хренов, ты думаешь, я Князь? Нееет...Я с тобой ещё за Империю Андромеды не рассчитался. Я меняю правила. Теперь это будет моя Игра, ребята. Я - Терминатор. Берегитесь.
И достал кастет.
Она поднялась с кресла. Синие глаза удивлённо распахнуты.
- Я пойду к нему. Он же друг! Ему плохо!
- Некуда ты не пойдёшь, не надо,- мрачно сказал он, отступая в двери. - Выживет. И всегда будет только выживать, Князь фигов. А я буду жить. По своим правилам. Это жизнь - моя Игра. Я всё понял.
Она тихо опустилась назад в кресло, белее мела. Огненные вспышки прорезали небо, расколов его твердь для потоков воды, хлынувших на землю. Тишина, смятая раскатами грома, резкими тенями залегла возле предметов, заострила лица в неоновых вспышках, подчеркнула морщины.
В какой-то миг, испугавшись перемен, он опустился перед ней на тёплый досчатый пол и прижался, обхватив её колени.
- Ну, прости меня! Я знаю, знаю, знаю...- жарко шептал он, ища её ладоней,- Но по-другому нельзя! Нам не выжить иначе...Нельзя...Игры закончились, я чувствую это, я как будто сегодня повзрослел, я должен победить, любой ценой! Я хочу жить свободным!
- Свободным? - она удивилась, - Свободы нет в силе. Любую силу остановит другая сила, а значит, ты должен будешь постоянно бежать вперёд....Милый, только я знаю, что вперёд - это по кругу!
- Я буду..Я стану сильнее всех! Ты будешь мной гордиться! Ты хочешь этого?
Она устало закрыла глаза.
- Иди. Я всегда буду ждать тебя. Помни об этом. Здесь твой дом, милый...
С тех пор она так и не выздоровела до конца. Приступы слабости и удушья преследовали её часто. Ей казалось, что он может не вернуться уже никогда. Она стала быстро утомляться от любой самой лёгкой работы, и подолгу слушала музыку, сидя в гостиной в кресле качалке, пока он пропадал в городе по своим делам, о которых она не спрашивала, глядя на его загадочно-торжественный вид.
Но он возвращался.
Когда не был пьян, он подходил к её постели и долго молча сидел, привалившись широкой спиной к старенькому дивану, на котором она спала. Ночь, ароматна и густа, текла над землёй патокой летнего жара, не исчезавшего даже с заходом Светила.
Она открыла глаза и опустила руки ему на плечи.
- Милый...Я давно хотела тебе сказать...Гоша, Георгий ищет тебя.
- Я знаю...Мне просто некогда. Много знакомых, друзей...Я занят.
- Друзей?
- Тех, с кем я общаюсь.
- Ты называешь их друзьями?
- Какая разница как называю. Мы весело проводим время.
- Они к тебе искренне относятся?
- Да. Каждый чётко знает, что ему от меня нужно. И я это знаю, чем каждый может быть полезен. Так спокойней. Не лезут в душу, нет сложностей, обид, претензий.
- Ты говоришь о них, будто они вещи...
- Так и есть. И я умею использовать каждую вещь, и каждая у меня на своём месте. Меня это устраивает. Я не хочу, чтобы мне делали больно, плевали в душу, обманывали и предавали, изменяли...
- Может быть, у тебя найдётся немного мужества пережить эту боль, не причиняя боль в ответ? Тогда ведь возможна и радость...
- Зачем? Я давно понял: до меня нет никому дела. Я одинок, как и каждый.
- Милый, пойми..Боль, радость, разочарование, любовь..это..это дыхание твоего сердца.. Перестань дышать, и ты умрёшь...
Она приподнялась и, подслеповато щурясь, уголком пододеяльника стёрла с его скулы случайную помаду. Он упрямо отстранился.
- Чего он хотел?
- Ничего..Но мне кажется он хотел помощи.
- Неудачник...
Он решительно встал с пола и бодро потянулся, поправляя пояс брюк и собирая складки рубашки за спиной, там, где за пояс был заткнут пистолет...
- Есть только Хозяева, Рабы и серая масса.
- Это у вас новая игра такая?- растерянно спросила она. - Прости, милый, ты знаешь, я никогда не вмешивалась в ваши игры....Но сейчас мне почему-то страшно...
- Да ты не волнуйся.Со мной всё будет хорошо.Это игра такая. Ты спи, а я поеду..Дела.
Замерли на крыльце шаги...Скрипнула калитка...Тишину разорвал звук мотора автомобиля, постепенно удаляясь...
Когда всё стихло, она заплакала, уткнувшись в подушку и натянув на голову одеяло, а когда слёзы закончились, она просто лежала, глядя в темноту потухшими глазами, и тревожно прислушивалась к ночным шорохам.
До утра.
А под утро...
* * *
Шикарная машина с выключенной мигалкой на крыше мягко и степенно переваливалась по ухабам старой, заросшей травой за много-много лет колее.
Он останавливался далеко, и долго сидел с включённым мотором и магнитолой: то ли собираясь уехать, то ли боясь тишины. Но ехать ему было некуда, и тишина всё равно догоняла его. И от этого было неуютно и хотелось бежать.
Над Степью проносился ветер, принося издалека что-то смутно знакомое.
Какие-то чувства..
Чьи-то образы...
Обрывки воспоминаний...
Он вылез из машины, недовольно ворча на ранний радикулит и прохладные осенние ночи...
Посмотрел на Степь и, словно что-то вспомнив, замер, поражённый зрелищем постепенно бледнеющего в предрассветном небе огромного светлого диска на горизонте...
Некоторое время, он стоял, глядя в небо, потом увидел дом, медленно и грузно пошёл к нему.
Он шёл, а над его головой словно болотные огни кружили призраки упущенных возможностей, не встреченной любви, преданной дружбы, не увиденных дорог. Таких дорог, которые живые по своей сути, ведущие не к цели, а сами по себе становящиеся целью, сами по себе являющихся счастьем. Никто не знает, куда ведут эти дороги: идя босыми, незащищёнными ступнями по тёплой земле, легко забыть о том, что победы нужно добиваться любой ценой, потомку что, на таких дорогах, легко увлечься путешествием и процессом жизни в пути, общения со встречными, пересечением или переплетением путей.
Он иногда думал об этом в городе, когда в сумерках ненастного дня скоростное шоссе повисало в пространстве взлётной полосой с рядами огней, взбираясь на холм и обрываясь на его вершине словно трамплин. Ему казалось, что дорога может продолжиться в небе, если только суметь оторваться в высшей точке. Он прибавлял скорость, подрезая и маневрируя, но высшей точки не было. Дорога уходила вниз, к городу, к суете и пробкам, к удовольствиям и обязывающим знакомствам, которые надо поддерживать, чтобы ими воспользоваться и стать свободным, стать "королём жизни". После безумной и отчаянной молодости, которую он чудом пережил, стремясь побеждать, побеждая и проигрывая, сейчас цена его свободы была другой: работа, связи, "нужные люди", вовремя сделанные подарки, звонки "чтоб не забыли" и условность дружеских отношений в утомительно-шумных праздниках "сильных мира сего". Жизнь вошла в колею, которая, словно это шоссе, манила вершиной, манила трамплином с которого будет прыжок, будет отрыв от всего, будет свобода, независимость, вседозволенность, доступность любых удовольствий этого мира...Но высшей точки не было. Впереди только мегаполис, с миллионами тех, кто мечтает о том же. Пересекаясь, подрезая друг друга, сталкиваясь, они всё равно были в паутине уже проложенных для них кем-то дорог и навязанных правил соревнования : кто-то чуть ближе, дальше, в центральном потоке, на обочине...Разве это важно для того, что он когда-то искал? И эта дорога, и условия этого движения и их цель уже были несвободой и к свободе не вели.
Он понял это в процессе, обнаружив себя зажатым массой условностей, в потоке машин, с невозможностью ни остановится, ни притормозить. Он, до сих пор как в детстве мечтавший об игре по своим правилам, обнаружил, что нарушая более узкие границы, он попадает в более широкие рамки, уже не в его поле зрения и вне его влияния - свою потребность побеждать любой ценой он преодолеть не мог.
И невозможность преодолеть эту главную несвободу стала для него шоком и удивительным открытием.
Ему нужно было срочно рассказать это той, которая всегда была добра к нему и всегда ждала.
Он посмотрел на дом и подумал о ней...
Любил ли он её когда-нибудь?
Пожалуй, нет..
Он воспринимал её присутствие, её заботу как должное, что не стоит ни благодарности, ни любви. Также, как не замечают данное от рождения: солнце в небе, здоровье, любовь, счастье, дружбу, собственную доброту и чужую - всё, что для человека свойственно, всё, что предопредено ему как путь, - пока, активно используемое, это не исчезнет, не истончится, как ткань, протёртая до дыр об острые углы противоречий жизни. Тогда жизнь оборачивается другой, пугающей стороной, ранящими гранями ничем не смягчённых в переживании противоречий, болезненностью и неуютностью окружающего мира, ощущением его опасности и своей чужеродности ему. И странное дело: чем больше приходится защищаться от мира, ставшего вдруг враждебным, тем труднее вернуть ДОМОЙ: в свои леса, долины, горы, на побережье океана, на придуманную планету в Туманности Андромеды, в сказочную страну, где ты король или принцесса, в деревню, где дом родителей, в шалаш у реки, в палатку на леднике, среди сияющих снегов, в Степь...
Для него это всегда была Степь.
Золотая от трав, пушистая, как мягкая шкура неведомого зверя: доброго и сильного. Каждую ночь, в его сне, над Степью всходила Планета Затаённой Мечты; Планета, с городами, светящимися от людей, их населявших: разных, но ярких личностей; творческих, но единых в своей мудрости и сопереживании сокровенных миров друг друга; без опасности, боли, соперничества, раздражения, усталости друг от друга, без лжи и предательства.
Там жили все любимые и ушедшие, потерянные и не встреченные на его Пути.
Там без усилий терпким душистым мёдом текла сквозь несчитанные года зрелая Любовь и Дружба; несминаемое братство, но построенное не на крови и боли.
К этой Планете невозможно долететь на звездолёте, но ОНА говорила ему, что однажды там можно проснуться. Просто проснуться, просто...потому что всё истинное в этом мире очень просто и сложно - одновременно.
Они вместе ночами выходили в Степь и смотрели на туманный светлый диск неведомого мира, знакомый, как древняя мечта и незнакомый, как новое приключение. Потом они вдвоём возвращались в их уютный Дом. И это тоже было замечательно.
С тех пор как она слегла, в Доме словно навсегда выключили свет - он тенью висел в пространстве Степи, холоден и одинок. Чувство большой беды окутывало его стены дымкой печали...
Он был уже близко и видел, что крыльцо усеяно облетевшими лепестками шиповника и раздавленными, красными как кровь, ягодами. Ветер подхватил лепестки, протащив как позёмку, белым вихрем швырнул ему в лицо, мягкой лапой толкнул в грудь: прочь...
Несколько последних шагов до калитки - как целый век усилий; каждый шаг - и сердце норовит провалиться в пустоту, не находя опоры. Опоры сломаны. Звёзды долга, чести, бескорыстия, благодарности, искренности погасли и не видны на рассветном небе, выпав сегодня на землю стылой росой.
Зыбкие мечты, запутавшиеся в янтарных травах...
Сердце, отвыкшее от Жизни...
Сердце, всегда боровшееся, бившееся, переживавшее ЗА ЧТО УГОДНО, КРОМЕ ЖИЗНИ...
Сердце, стремившееся к победе, но заплутавшее в миражах...
Земля, вдруг вырвавшаяся из-под ног...
И диск Планеты, угрожающе вставший на ребро. Острая грань. Отблеск. Вспышка бездушного лезвия, и в последний миг его крик: " Я понял! Я всё понял! Прости..."
Слишком поздно...
* * *
На закате она вышла на крыльцо. Под ногой хрустнула ягода шиповника, и бронзовие хрупкие листья засохшего куста лежали на дорожке, ведущей к калитке, рядом с ещё живыми белыми лепестками...
...Она опустилась рядом с ним на колени и положила руки ему под голову. Ничто не откликнулось на тепло Её ладоней. Синий свет, цвета степных васильков, лился из Её глаз тихой нежностью на знакомые черты, заострённые сейчас и неподвижные. В Её взгляди не было боли, только прощение. Она прощала его за годы, проведённые в разлуке, за их покинутый дом, за засохший куст шиповника под окном веранды, за долгие светлые ночи и тёмные дни ожидания. Она вздохнула, подняла голову и не увидела звёзд. Только диск Планеты стоял ребром над полем, острый как лезвие. А за ним, в далёкой холодной бездне, зрел огненный вихрь, готовый в ответ на искажение пространства, придти и поглотить и эту Степь золотого ковыля, и его тело, качающееся сейчас на его волнами, и их маленький домик, со скрипучей калиткой и..Её саму.
Она, его Душа, шла к Дому, и над Её головой словно разноцветные бабочки кружили удивительные миры и планеты из ЕГО прошлого и будущего. Этот Дом - лиши временное убежище на этой планете.
Его и Её.
Его и его Души.
Она взглянуло в небо.Огненный вихрь приближался.
Закат...Немного Тьмы и беспамятства, а потом...
- Что ж, мы пройдём через это вместе. Теперь знает, что некоторые победы требуют такой цены...
Она смотрела в даль, на закат. Синие глаза удивительно меняли свой цвет, становясь бездонными - при взгляде на небо, ласково-золотистыми - на Степь, нежно-изумрудными - на всё живое - отражающие переливы чувств и жизни вокруг.
Это был его Душа, его День, его Степь, его Дом и его Мечта - несбывшаяся в этой жизни, светлое пятно, бледнеющее и растворяющееся в сизых сумерках наступающей тьмы. А ЕГО больше не было, и Светило этого мира, показавшись над горизонтом так и не взошло, и, немного пройдя и чиркнув по горизонту краем, стало опускаться, бледнее на глазах....
День, медленно умирал.
Свет, отступающий, терпящий поражение, уходящий под напором наступающей тьмы, медленно догорал где-то на горизонте, не желая отдавать тяжелую победу своей извечной противнице, последними закатными лучами пытаясь остановить, удержать, зацепиться за край горизонта. Из последних сил стараясь победить, хотя все было кончено...