Играющий в Бога

Алексей Кашин
Двадцатый век плыл над бедной матушкой Землей клубами черного дыма фабрик и заводов, взлетал яркими звездами ракет и спутников, рычал бешеным ритмом моторов. Суета накрывала мир, словно душное покрывало. В этой суете многое оставалось незамеченным, как вот рассказы о странном человеке в белом костюме. Он появлялся ниоткуда, творил Чудеса — и исчезал. Конечно же, в прагматичном мире нет места Чуду, поэтому все деяния «Белого Дьявола» (страх, обычный страх перед неизведанным дал такое прозвище незнакомцу), или же «Ангела Божьего» (благодарное прозвище исцеленных, обрядших надежду участников Чудес) терялись среди миллионов телефонных звонков да миллиардов дешевой газетной макулатуры. Но не всегда рассказы о незнакомце исчезали бесследно, что давало повод некоторым энтузиастам таинственного искать того самого человека в белом. Надо ли говорить, что безуспешны были их попытки? Жизнь ведь так неохотно раскрывает нам карты своих чудес!

*

Ночь набросилась на маленькое поселение Арагонта, словно голодный черный зверь. Местный пастор Хуан бежал по улице: мятая накидка с живописной дыркой флагом развивалась за его спиной, не поспевая за короткими шажками пастора, крупные капли пота бежали по его сухому лицу. Капли бежали ровно до линии сухого носа — а далее, не найдя продолжения дороги, делали змейку у перекошенного одышкой рта, падали в пыль главной дороги Арагонта.

- Братья мои! Сатана пришел! Сатана пришел! Бра-а-а-ть-я-а-а!

Вслед за пастором безумствовала толпа. Кто с факелом, кто с ножом, кто просто — с захваченным впопыхах поленом, люди бежали, гудя, в отблесках факелов глаза блестели дикой росой. Толпа шуршала стоптанными башмаками, неся неприкрытую злобу к дому, стоящему на отшибе. Дом принадлежал местному кузнецу Санчесу, у которого сегодня родился ребенок, полностью лишенный кожи, и теперь кузнец стоял возле дверей своей халупы, низко опустив голову. Он не плакал, хотя душераздирающие вопли младенца резали ему душу. Санчес просто безучастно, как кукла из церкви, стоял и смотрел на приближающееся, шевелящееся тёмное людское облако.

Пастор был фанатичен и очень жив движениями. Не добежав метров десять до неподвижного кузнеца, Хуан остановился, начал пританцовывать:


- Санчес! Бог покинул тебя, отринул тебя! Ты проклят днесь, твоя Марита изродила Сатану! Слушайте все! Мне было видение, будто сын Сатаны придет на многострадальную землю именно сегодня! Это знак! Знак! Проклят Арагонт, прокляты наши все души, если мы допустим такое бесчестие! Санчес? Ты слышишь меня? Отдай этого ублюдка нам, встань на колени, покайся — и Бог простит твои пригрешения!

Кукла с именем Санчес шевельнулась, показав, что она еще жива:

- Уйди, Хуан. Уйдите и вы, люди Арагонта. У меня горе, большое горе! Сын мой болен, но болен земной болезнью. Он не Сатана. Знайте, ребенок не увидит своего первого рассвета. Дайте же ему умереть, как человеку!

- Ты...Ты продал свою никчемную душу! Услышь меня, народ Арагонта! Кузнец продал свою душу дьяволу!
Санчес устало поднял глаза на Хуана, и не промолвил ни словечка, не издал ни звука. Просто, наклонившись, взял прислоненное к дверному косяку ружье, направил дуло в черное облако:
-  Еще шаг, и я буду стрелять. Не вынуждайте меня, люди!

Хуан вдруг захохотал, словно пес завертелся вокруг себя так, что пола накидки описала полный круг. Люди, обезумевшие как от страха, так и от криков харизматичного пастора, надвинулись еще ближе: казалось, воздух стал сухим-сухим, он был готов разорваться от единой случайно брошенной спички. А когда пастор перестал кружиться, вытянул скрюченные ревматизмом руки в направлении Санчеса, воздух взорвался — кузнец выстрелил.


*

Дом горел, бросая в небо смесь густого дыма и отчаяния. Санчес лежал на его пороге, раздавленный, растоптанный, побитый кольями — защитник, так и не сумевший оградить от ненастья свой кров. Черное людское облако разошлось, унося с собой тело Хуана: пастор, умерев, так и не успел закрыть глаз: теперь они удивленно косили куда-то вверх, словно старались разглядеть ту единственную пулю, пробившую череп Хуана прямиком посередине лба.

Внутри горевшего дома лежала Марита, до последнего защищая свою кровинку. Добрая христианская душа здоровенным тесаком пригвоздила и Мариту и её сына к шкафу, так они и умерли — Мадонна, защитившая в последнем порыве своё дитя. Дым застилал горевшее жилище, клубился вокруг — вот он, разверзшийся Дантов ад. Дым рисовал причудливые фигуры — настолько густым он был, и в одной фантасмагории вдруг родился человеческий силуэт. Вначале аморфный, готовый разлететься вдребезги от малейшего ветерка, силуэт набирал отчетливость, резкость. Обретя же вполне ощутимые контуры, фигура сделала шаг вперед — теперь в доме стоял человек. Безликий, на нем просто невозможно было зацепиться взглядом. В человеке не было ни тени намека на какой-либо возраст, да и тень не держалась на его белоснежном костюме. Очень, очень странно выглядел его белый костюм, ни пятнышка грязи не было на нем. Секундочку постояв, человек повернулся, взялся за рукоять тесака, дернул резким движением. Глухим, безжизненным стуком Марита упала на пол, ребенка же успели подхватить цепкие руки незнакомца. Человек в белом поднес мертвого младенца к своему лицу, и начал интенсивно на него дуть. Дул он интересно, интервалами, будто напевал какую-то беззвучную песню. Страшное, отвратительное зрелище: ребенок, лишенный кожи, но не иначе Чудо произошло — повинуясь дыханию человека, безжизненное красное тельце начало покрываться нежной кожицей, ужасная сквозная рана от тесака стала затягиваться с быстротой, непостижимой глазу. Когда же кожа покрыла всего младенца, незнакомец слегка шлепнул того по ягодицам — и ребенок ожил, всхлипнул, затем трогательно (как могут только малые дети) закашлялся, глотнув дыма. А еще через минуту горящий дом обрушился, укрыв покрывалом взлетающих искорок и Несчастье, и Чудо, произошедшие в доме Санчеса.

*

Двадцать долгих лет всадниками пронеслись с тех пор над миром. Последний, двадцатый, приостановил лошадь на поросшем травою поле, где располагался уже забытый памятью Арагонт; конь недоверчиво покосился на пустынный, абсолютно без травы, квадрат земли, что был когда-то домом Санчеса. Ни следа не осталось, ни могилки, и вот двадцатый год пришпорил лошадь, да поскакал дальше.

А на другом клочке земного шара, по пустынной, пыльной степной дороге брел путник в идеальной чистоты белом костюме. Солнце жарило его лучами со всех сторон, но путника не волновала духота — казалось, она для него просто не существует. И не зацепиться за него взглядом, не найти в нем особой черты лица — он был словно облако, плывущее по мареву дороги.

Человек шел уверенно, точно зная, куда его зовет дорога. Спустя час он наконец добрался до нужного места — кучки камней посреди широкой степи. Устало постоял над камнями, подумал, затем снял белоснежного окраса пиджак, и присел возле могилы (а это именно была могила, одна из тех безымянных могил, что разбросаны безжалостной судьбой по всему миру). Помолчал, а потом начал говорить с могилой, будто с самым родным человеком:

- Здравствуй, мой Учитель. Вот я и пришел...

Легкий ветерок налетел, покружил вокруг, да полетел дальше.


- Учитель, сколько же мы не виделись? Пять лет? Десять? Я вырос за это время...Посмотри на меня? Все время с тех пор, как ты передал мне Дар, я продолжаю твоё дело. Ты можешь гордиться мной... Человек в белом замолчал, и задумался. Глубокая морщина пролегла на его лбу, и только сейчас на неподвижной маске стали появляться хоть какие-то черты настроения. А были то черты усталого человека.

- Учитель, ты меня вернул к жизни, ты передал свой бесценный Дар, лишив себя тем самым бессмертия! Ты продолжил свою жизнь во мне. Но как же я устал...Учитель, я устал творить Чудеса. Людям они не нужны совершенно! Где бы я не появлялся, что бы я не делал — повсюду меня преследует тень недоверия. Знаешь, это не то недоверие, что делает нас любопытней, целенаправленней... Это изничтожающее, испепеляющее недоверие, которое ставит под сомнение всё, что я делаю. Сколько нас, таких? Я пытался найти себе подобных, людей, способных творить Чудо...Но не нашел! Скажи мне, Учитель — Дар ведь только один? Я — единственный его носитель?

Камни молчали. Они не могли ответить бессмертному, не могли сотворить ещё одно чудо, ибо носителем чудес был только он — человек в белом.


- Я помню, как был маленьким мальчиком. Ты привел меня точно к таким же камням, показал им меня, говорил с ними. Ты сказал - «вот мой преемник, ему я отдал свой крест!». Тогда я не понимал, что Дар — это действительно слишком тяжелый, неподъемный крест. Я не сержусь на тебя, Учитель, потому что все мы — люди! Ты ведь тоже однажды устал творить чудеса. И всем нам, в конце концов, хочется покоя и тишины...

Птица пронеслась надо головой человека, покружила, опустилась ему на плечо. Тот улыбнулся, погладил её, затем взял в руки — и подбросил, высоко-высоко.

- Учитель, я спас тысячу жизней. А сколько я не успел спасти? Сотни тысяч? Миллионы? Учитель, в моей душе проросло зерно недоверия, что та Сила, которую мы передаем от ребенка к ребенку, от судьбы к судьбе, может изменить жизнь Человечества. Извини, но я думаю именно так.

- Я долго размышлял о природе тех Чудес, что я способен делать. И не могу не чувствовать себя одиноким. Одиноким потому, что творя Чудо, я сам лишен какой либо надежды на него. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Я был мёртв, убит. Я родился с редкой болезнью. Ты пришел, оживил, излечил меня, вдохнул в меня бессмертие. И с тех пор я лишен права на Чудо! Так выходит — я получился изгоем среди людей, и даже надежды, что питают людей верой в будущее, не посещают меня, проходят стороной. Неужели это всё, что меня ждёт? Пустота? Я не могу больше жить в пустоте! Прости меня, я очень надеюсь, что ты меня поймешь...

*

Пастушонок Эльдар был мёртв еще с ночи. Голодная, истощавшая и потому крайне опасная, стая волков, напавшая на стадо, не оставила ему шанса на жизнь, и страшная рана на горле жестокой печатью обескровила маленькое тельце Эльдара. Он лежал в дурманящей траве, что готова была принять в свое лоно сироту, уже позабытому в ауле. Никто не собирался его оплакивать, царапать в исступлении лицо, однако когда Эльдар вынырнул из глубочайшей Тьмы, открыл глаза — то увидел нечто такое, чего никак не мог ожидать: расплывчатое пятно, похожее на человека, улыбалось ему, как давно улыбалась его мать. Рукой пастушок машинально провел по горлу — ни следа от раны! Чудо! Странно, но произошедшее воспринималось Эльдаром совершенно спокойно. Он слегка приподнялся на руках, затем сел, а незнакомец продолжал улыбаться ему:

- С возвращением, малыш. Он подал руку Эльдару, помог подняться. Человек был совершенно гол, однако держал в руках нечто, похожее на рубище. Указал на лежавший на густой траве белоснежной чистоты костюм:

- Одевайся, малыш. Теперь ты принадлежишь этим одеждам.

День уходил восвояси вместе с падающим за горизонт солнцем. И в последних его лучах еще долго вырисовывались две идущие фигуры: старик, одетый в рваное рубище, да мальчик в ослепительном белоснежном костюме.