…В этот институт Толя пришёл, немного поработав в ХПИ, харьковском политехническом институте, после окончания физфака университета. С детства Толя показал себя многосторонне одарённым, но способности его, как часто упоминаемая бочка мёда, что содержит ложку дёгтя, тоже содержали какой-нибудь изъян. Быстро научившись считать, он не мог придумать, куда же применить свои математические способности. Пробовал участвовать в олимпиадах по математике и физике, но не было в нём фанатической усидчивости его товарищей по физико-математической школе № 27 Харькова, и ни одной трудной олимпиадной задачи он не решил. Зато, сидя в комнате, где усердные мальчики, и очень немногие девочки пробовали решать планиметрические сложные задачи, проводя линии, соединяющие всевозможные точки в геометрической фигуре, и отчаянно вспоминали относящиеся к делу леммы и теоремы, Толя начинал отвлекаться на посторонние предметы, и отвлекать других. Он смеялся своим кривым смехом, мол, ну что я должен поделать, не могу себя заставить заниматься этими пустяками, наконец, отпрашивался выйти в коридор, и тихонько удирал с соревнования, чтобы не опозориться, не признать, что нырять в глубину этих заданий не по его силам. Сестра его бабушки была преподавателем музыки, и взяла Толю к себе в класс фортепиано, заметив, что он напевает иногда песенким чуть хриплым, но приятным голосом. Но и с музыкой у Толи полной гармонии не получилось: тот медведь, который напрочь лишает иных детишек слуха, наступая им на ухо основательно, полной стопой, с Толей схалтурил, и слух у того остался, но при пении он слегка, почти незаметно фальшивил. Конечно, петь песни, играть на гитаре в компании многосторонний Толик научился, пел громко, зажигательно, но не всегда в ту степь.
…Окончив физический факультет университета, Толя защитил диплом, сделанный им у второразрядного физика по третьеразрядной теме, хорошо, хоть положительную оценку поставили, и в армию не загнали, дав свободный диплом. Работать в ХПИ его устроила мама, использовав свои давние связи, которые она приобрела ещё учась в институте, и работая затем инженером. Числился Толя в ХПИ ассистентом, а делал секретарскую работу: составлял расписания занятий студентов, вывешивал объявления, исполнял и диспетчерские функции, отвечал за работу студентов в подшефном совхозе. К науке это не имело отношения, честолюбие Толи страдало: его однокашник по университету Вадим стал здесь же, в ХПИ, преподавателем, проводил практические занятия по высшей математике, одновременно стал соискателем, работал под началом профессора Мацевитого, в печати появлялись статьи с его участием, он готовил диссертацию на соискание степени кандидата наук. Но главное, Вадим знал, что делать ещё когда учился вместе с ним в теоретической группе, старался все задания выполнить до конца, хотя и не был таким разносторонним, как Толя.
Ещё в школе Толя охотно выполнял общественные поручения, пионером участвовал в выпуске стенгазеты класса, а в комсомоле стал редактором стенгазеты, писал статьи и стихи. Статьи все были идейными, из передовиц газет, а стихи были хорошими по форме, преимущественно сатирическими или, если лирическими, то с упадническими нотками. В душе Толя не верил в полезность пионерской и комсомольской организаций, хотя упорно шёл вперёд по жизни, используя эти организации, как ступени. Скепсис был у него и к партии, это было от отца, выросшего в пригороде Харькова, Красной Баварии, и хорошо знавшего жизнь городских окраин. Да и самому Толе пришлось найти себя в этом вареве. Живший рядом его кузен Сергей, музыкант по призванию, одногодок Толи, основным занятием которого всё же не стала музыка, а техника, работал инженером, в свободное время основал музыкальный ансамбль, или ВИА, как тогда писали, взял к себе Толю гитаристом и вокалистом. Ансамбль попытался выступать в кафе, ресторанах с популярным набором эстрадных песен, а затем с упорядочением движения ВИАчей и созданием харьковского объединения музыкальных ансамблей, сокращённо ХОМА, получил свою «точку» для выступления в окраинном кафе. На основной работе Толя получал свои сто рублей зарплаты в месяц, а остальные пятьсот-семьсот приносил домой после выступлений. Но деньги, добытые за два-три выступления в неделю с ВИА, уходили так же легко, как и доставались. Толя давно стал «светским» человеком, умел закурить со значением, прищурив глаз, важно поднося сигарету к губам, и на вытянутую руку отводя её обратно, стряхивая в сторону пепел. Дома за праздничным столом, после окончания Толей школы, ему уже наливал рюмочку водки отец. В ВИА регулярно после выступления Серёжа, Толя и остальные участники ансамбля устраивали на деньги от этой «халтуры» обмывания успеха. Здесь уже рюмки были не в ходу, пили стаканами, и много. Хорошие сигареты, дорогое пойло и еда стоили в ресторане недёшево, поэтому эти мятые «трёшки» и «пятёрки», с добавлением «красненьких», полученных за исполнение внерепертуарных песен, да и репертуарных тоже, почти сразу и «улетали».
Не будучи в состоянии самостоятельно поставить себе задачу, связанную с физикой, и жизнью, облечь её в математическую форму, как говорят, сделать математическую модель явления, Толик не мог решать даже и поставленные другими задачи. Вроде бы, он хорошо усваивал учебный материал в школе для избранных, в университете учил высшую математику и математическую физику, дифференциальное, интегральное и вариационное исчисления, и много другого, что должно было, по мысли преподавателей, вывести успешных учащихся на современный уровень физической науки. Но вот когда приходила пора применить эти знания, у Толи опускались руки, падало настроение, все связи между теорией и практикой исчезали, и он не мог из совокупности методов выбрать тот единственный, ведущий к цели. Именно поэтому ему и захотелось стать физиком-исследователем, чтобы научиться тому, что так легко давалось его сокурснику Вадиму. Провозившись с составлением планов в ХПИ два года с хвостиком, Толя, включив снова свою мать, перешёл в лабораторию в Прикладном Институте, где была небольшая группа физиков-теоретиков, прилагавших теоретический методы исследования к насущным нуждам института. Толик ничего не умел делать руками, поэтому именно в таком отделе собирался исследовать физические явления, устанавливать истину «на кончике пера».
Начальник этой группы, пожилой учёный с задорно выдающимися сединами из-под берета, который носили на голове с марта по ноябрь, и который был неизменным атрибутом большого учёного в Советском Союзе тех лет, принял Толю приветливо, хотя и без особенного восторга. За всё время, что он был руководителем этой группы, Роман Филиппович принял на работу уже довольно много сотрудников, всех по рекомендациям его знакомых, некоторых по рекомендациям его вышестоящих начальников. А таких у него было только два: директор института, и его заместитель, он же руководитель всей лаборатории физических методов исследований, в составе которой и была группа теоретиков. Парадоксально было то, что почти все, предложенные ему со стороны сотрудники, за исключением двух-трёх, не подходили ему по работоспособности, целеустремлённости и своим возможностям. За десять лет его руководства в этой группе, состоявшей из десяти человек, сменилось пости сорок сотрудников. Были вначале толковые учёные, которые, проработав с Романом Филипповичем два-три года, ушли в соседний Физико-Технический институт, и даже заняли там ведущие позиции. А один молодой нахал по имени Петя, уйдя туда же, громко хлопнул при этом дверью, и написал на чёрной, как в школе, классной доске, расположенной за спиной вечно неподвижно сидящего в рабочие часы, как памятник, шефа такое, что при воспоминании о нём у Романа Филипповича лицо наливалось багрецом, и начинало сосать под ложечкой – давали себя знать его диабет и средней тяжести базедова болезнь. Поэтому и приход в его небольшую рабочую комнату, площадью около 45 кв. метров, нового сотрудника не очень интеллигентного вида (сказать прямо – с бандитской рожей, тоже как-то неудобно, это же всё-таки Институт), вызвало у шефа плохо скрываемое недоверие, и даже разочарование. Он ожидал увидеть раболепство и подчинённость, чего у Толи на лице сроду не водилось. Ведь Толя привык к суровой борьбе «на локтях» в своём пригороде, выработал походку и соответствующее выражение лица, и так похожего на жаргоне тех мест на «будку, которая кирпича просит», что в темноте его старались обходить десятой дорогой. Между тем, это был человек интенсивной интеллектуальной жизни, его стихи, музыкальная деятельность это доказывали неоспоримо. Заметив на лице начальника непонимание его истинной сущности, Толя сразу «накинул» на лицо безразличную, постную маску, означающую: «Я – человек маленький, послушненький, и сделаю всё, что большой дядя скажет».
Настроение у шефа сразу поднялось, он подобрел, снова сел, указав Толе его место у окна. Это рабочее место было сносным поздней весной, летом и ранней осенью, но зимой от окна тянуло холодом, и сотрудники предпочитали сидеть подальше от окна. Толя попал в теоргруппу летом, когда лишь недавно её покинуло два старейших сотрудника, Эдик и Света, так и не защитившие свои, по слухам, готовившиеся докторские диссертации. Злые языки в лице Володи утверждали, что шеф не потерпит в своей группе ещё одного доктора, так как сам Роман Филиппович лишь недавно защитил докторскую диссертацию, и готов был и дальше защищать, но теперь уже свой пост руководителя от всех посягателей. А они были: в недалёком прошлом его ближайший друг начальник молодой лаборантки Елены кандидат наук Жигулёв прямо заявил шефу, что будет на ближайших выборах на Учёном Совете института участвовать в конкурсе на занятие должности руководителя группы теоретиков. У Жигулёва были и достаточные козыри к тому. Но ловким финтом Роману Филипповичу удалось устранить бывшего друга не только от участия в конкурсе на занятие его места, но и из института. Это стоило шефу нескольких седых прядей, украсивших его кудри, выбивавшихся из-под фирменного берета учёных. Невесёлые мысли сменились у шефа обычными размышлениями на тему дня.
Толя тем временем осваивал отведенное ему пространство, занял стол, за которым сидел прежде неприступный Игорь Петров, убрал из выдвижного ящика стола оставшийся после Игоря мусор, положил туда свою шариковую ручку, стопку писчей бумаги, полученной у хозлаборантки. Выбрав удобную минутку, Толя подошёл к столу шефа, и спросил:
-А халаты нам положены, как рабочая одежда?-
Вопрос застал шефа врасплох, он этого детально не знал, но признаться, что он чего-то не знает, было свыше его сил. Он надолго задумался, искал, как принято в английском судопроизводстве, прецеденты, но таковых на его памяти в этой теоргруппе не было. Толя, почувствовал, что озадачил шефа, и вновь обратился к нему:
-Понимаете, Роман Филиппович, при работе за столом рукава протираются и у рубашек, и у пиджаков. Поэтому вопрос о халатах как бы сам собой напрашивается.-
Шеф громогласно ответил, прервав своё раздумье:
-У нас раньше халаты не выдавали. Я попрошу хозлаборанта, выписать Вам, Толя, халат для подсобных работ, знаете, как это делается в экспериментальных лабораториях.-
И шеф тут же позвонил хозлаборанту, пожилой Марфе Кузьминичне, и поговорив с ней, тут же поднялся, и вышел из комнаты. Толя с озорным, победным видом оглядел всю комнату, дескать, знай наших. Елена маленькая подняла вверх большой палец – знак одобрения, Елена-большая снисходительно улыбнулась, но посмотрела на Толю всё же с интересом. Василий и Саша, как по команде подняли головы, взглянули на Толю, потом переглянулись, и снова продолжили писать свои формулы, вычислять что-то, и писать мелким почерком свои статьи, которые были срочно нужны для институтского сборника.
-А вот и шеф вернулся,- подумал Толя, беря ручку и царапая для вида что-то на листе бумаги перед ним, незаметно взглядом провожая шефа, шествующего к столу с гордо поднятой головой.
-Толя, завтра получите свой халат. Кстати, и вы, Саша и Лена-маленькая, тоже получите халаты, это согласовано с нашим заведующим лабораторией Лимонадовым,-
снова громко, словно торжествуя победу, произнёс шеф.
-Спасибо, Роман Филиппович,- произнёс Толя, только что одержавший победу, и улыбнулся широкой ухмылкой. Долго ещё сохранялось у него хорошее настроение. По его некрасивому лицу, сохранявшему в общем приятное выражение, то и дело проходили тучки, выдававшие его всегдашние мрачные мысли , не сулившие окружающим ничего хорошего. Ибо, не сумев себя найти в творчестве созидания, Толя научился разрушать, искусно манипулируя людьми, заставляя их выполнять свои желания, зачастую не связанные с его нуждами, но выставлявшие Толю в лучшем свете. Вот как в случае с халатами.
-Ну, на черта мне эта тряпка,- думал молодой, но уже искусный дрессировщик и повелитель людей,
-но дело в принципе, дело в принципе,- повторял он про себя, понимая, что сразу нашёл больное место в душе шефа: самолюбие.
Шеф, сидя за столом, поймал на лицах сидящих к нему глаза в глаза сотрудников тень насмешки, и внутренне похолодел от предчувствия, что этот новичок сходу «обул» его, заставил плясать, как марионетка, да ещё, наверное, в отсутствие шефа, то есть его, умного и опытного, доктора физмат наук, профессора, насмехался над ним.
-Ну, погоди, ты у меня из колхозов не вылезешь, нахал эдакий,- подумал с торжеством шеф, предвкушая, как он «нагнёт» этого явного бездельника,
-вот сидит он передо мной, и ничего не делает, никакой инициативы, ни вопроса не задаст, а чем же сейчас он, как начинающий инженер, должен заниматься,- накалял себя в душе начальник, и при этом его лицо твердело, на нём появились следы недовольства, лицо было направлено не точно на Толю, но он находился явно в фокусе внимания шефа. Толя поймал это недовольство, и понял, против кого оно направлено, ему приходилось, как собаке, чутко улавливать настроения, чтобы лавировать, уходить от слишком задетых им людей, оставляя контакты с ними на потом, или, напротив, тут же успокаивать, снимая раздражение против него. Он хорошо понял, что ему нехватает проявления интереса к его работе, и тут же обратился к шефу через всю комнату:
- Роман Филиппович, можете ли Вы поставить мне задачу, которой я мог бы сразу заняться?-
Шеф был ошеломлён, и не смог скрыть этого, тут же с неудовольствием, но уже на себя направленным, откашлялся, начал медленно, думая при этом, отвечать Толе:
-Э-э-э, видите ли, для Вас я подготовил один вопрос, Вам надлежит разобраться вот с этой статьёй Волкинда по нелинейным методам определения устойчивости наших процессов, я сделал копию этой статьи из американского журнала, вот она,- и шеф протянул вовремя подошедшему к столу перед чёрной доской Толе стопку листков. Толя взял эти листки, стал их тут же рассматривать, увидел английский текст, попытался сходу вчитаться, и хотя бы в общих чертах понять, с чем ему предстоит сражаться. Ничего не поняв, Толя стал играть роль способного студента, который подошёл к профессору, чтобы задать ему мучающий его вопрос, выходящий за рамки прочитанной только что лекции.
-А эти формулы вытекают из уравнений Навье-Стокса, я правильно понимаю?- спросил он, глядя застывшим взглядом прямо в глаза шефу. Шеф сморгнул, не выдержав этого взгляда немигающих глаз Толи, он уже позабыл о вопросе, заданном Толей, а только вспомнил себя подростком, когда однажды вот так же на него смотрели немигающие глаза живших по соседству в Днепропетровске детей рабочих, лишь недавно переехавших из близлежащих сёл. Один из них громко произнёс в его адрес обидное слово «космополит», тогда бывшее в ходу, и заменившее бранную кличку «жид», которая была запрещена. Тогда молодой Рома постарался вскоре уехать на стройку Магнитки в качестве комсорга, упрямо взбирался вверх, стал членом партии, работая в военное время на Магнитогорском комбинате освобождённым комсомольским работником, а после войны стал студентом, и вращался в основном в интеллигентных кругах. Он почти забыл о национальной травле, а сегодня о ней ему вновь напомнили эти немигающие глаза с тенью издёвки, на секунду проглянувшей на лице, и тут же хлопотливо спрятанной Толей, наклонившемуся к нему с этим вопросом, ну как же его, этот вопрос, а, да, Навье-Стокс. Ухватив потерянную было нить рассуждений, шеф тут же подумал, что Толя совсем некомпетентен, просто задал первый попавшийся вопрос, вот ведь и в тексте упоминаются уравнения Навье-Стокса. И решив взять реванш у Толи за поражение в «гляделках», шеф произнёс:
-Да тут в тексте прямо об этом сказано, Толя. Вам хватит двух недель, чтобы перевести статью, разобраться в математике, и доложить её на семинаре?- последний вопрос ставил Толю на место окончательно, понял шеф, так как глаза Толи стали суетливо перебегать с предмета на предмет, видно было, что он в цейтноте, и старается выкрутиться из ловушки, в которую сам же себя и загнал.
-Видите ли, Роман Филиппович, мне кажется, что разобраться я смогу. Но вот доложить мне хотелось бы, послушав вначале пару наших семинаров, чтобы понять уровень требований к докладу, так что я был бы готов примерно через месяц и сам докладывать,-
произнёс новичок, тщательно подбирая слова, и стараясь придать своему голосу твёрдость и убедительность. Шеф понял, что перед ним достойный противник, которого взять голыми руками непросто, он будет и дальше аргументировать, спорить и доказывать, разводить, как выражался шеф, демагогию. И счёл за благо согласиться, однако, предложил Толе обратиться к Саше, который уже занимался подобыми задачами, и смог бы ввести Толю в курс проблем быстрее. Тут же, не откладывая на потом, он подозвал к себе Сашу, у которого был немного усталый вид, а слегка недовольное выражение лица показывало, что его оторвали от срочного задания. Шеф решил немного подмаслить своему сотруднику:
-Саша, Вы неплохо разобрались с проблемой гидродинамической устойчвости в наших процессах, и сможете помочь Толе понять суть проблемы, поставленной Волкиндом в его статье. Поэтому разрешаю Вам час в день перед концом работы помогать Толе, разумеется, после того, как он переведёт статью на русский язык.-
-Да мне не нужен перевод,- опрометчиво сказал Саша, -я понимаю текст и на английском языке, и помогу Толе, но после того, как сдам эту статью в печать.-
-Договорились,- произнёс шеф с облегчением, решив и эту проблему. Сотрудники вновь уселись на свои места.
Подобных проблем шефу приходилось решать каждый день уйму. Сотрудники группы почти каждый день приходили со своими нуждами и предложениями по подготовке статей, докладов, конференций, отдавали статьи на правку, вычитывали гранки, приносили новости, прочитанные в научных журналах. Из других лабораторий также заходили к нему без стеснения сотрудники, ищущие его научной поддержки и консультации, стремившиеся защитить диссертации приносили их ему на рецензию. Добывляли хлопот также и партийные дела. Свой неувядающий комсомольский задор шеф перенёс на партийную жизнь Прикладного Института, писал доклады для директора института, его заместителя по научной работе для партийных собраний и конференций. Он упрямо тащил весь этот воз, и знал, что пока он его успешно тащит, его не сковырнёт с его поста никто. Ни этот тихий старший научный сотрудник Василий из его группы, который на партийных собраниях активно и открыто критиковал, но пока только в общих чертах, обычную суетливость, срыв сроков отправки в печать статей, общую для Института, метив, однако, и в него, его начальника. И никто другой ему не соперник. Опасными в этом отношении он считал только двух: Василия и Сашу, которые работали, как проклятые, значит, чего-то хотели, на что-то рассчитывали. Пока ему удавалось нейтрализовать этих двух, загружая их второстепенной, хотя формально и нужной работой. Впрочем, и Василий, и Саша стремились вырваться из-под гнёта шефа, и в коридорах подчас неосторожно выражали своё недовольство политикой начальника. Но верные люди держали шефа в курсе этих высказываний, за это приходилось расплачиваться, конечно, но что стоило шефу написать для какого-нибудь нужного партийного человечка статью-другую, либо облагородить его сырые материалы, доведя их до публикации, да даже и до защиты. Зато можно сидеть в удобном кресле начальника до пенсии, и дальше. А может быть, и до смерти. Брр, при этих мыслях у шефа прошёл холодок по спине, он встал, походил возле своего стола, успокаиваясь, отгоняя мысли о неизбежном. Подошёл к доске, взял в руки мел, попробовал написать занимавшую его с утра формулу, которая могла быть применена в автоматическом управлении процессом получения кристаллов с нужными свойствами.
Эта проблема возникла у него как бы с двух сторон. Первым поднял этот вопрос его молодой сотрудник Саша, который самостоятельно написал статью на близкую тему, и воспользовавшись тем, что у шефа не могло быть более трёх статей в одном номере их институтского сборника, отправил её в печать без его, шефа, соавторства. Конечно, для шефа это было неслыханно, его аспирант осмелился прибегнуть к трюку: выждал момент, когда у шефа уже было три статьи в номере с сотрудниками других лабораторий, и подал статью секретарше Верочке при редакторе сборника, которым и был Роман Филиппович. А так как материалов подали недостаточно, то номер у Саши прошёл, статья вышла, где он красовался единственным автором. А когда тот же Саша применил этот трюк во второй раз, шеф возмутился, и стал впредь статьи с Сашей отсылать в центральные, московские журналы, и здесь уж они выходили с двумя соавторами, вначале стоял он, а затем уж Саша.
Вторым, кто напомнил о важности проблемы автоматизации, был тоже его аспирант, представительный и значительный член парткома Института Станислав, который удачно практически решил эту проблему, проявив изобретательность и порядочные знания в вопросах автоматического регулирования. Но для диссертации, которую желал написать Станислав, нужен был научный лоск, что и занимало теперь шефа. Число защитивших степень кандидата под его руководством уже было больше десяти, шеф не был суеверным, но его аспирант-заочник Саша был как раз тринадцатым, и он срочно взял четырнадцатым Станислава, который стал соискателем степени кандидата. Станислав уважительно относился к Роману Филипповичу, ценил его за деловитость, доступность и обязательность, и шеф знал, что, помогая Стасу, который работает в другой лаборатории, он никогда не сделает себе хуже. Другое дело его сотрудники, которых следовало остерегаться: ведь каждый из них теоретически мог претендовать на его место. Он помогал только перспективным юношам и девушкам, беря их в аспиранты и соискатели, и практически ни разу не ошибся. Только два его бывших аспиранта портили ему картину.
Один из них, Василий Фердыщенко, работал в его группе, на защите кандидатской диссертации давал «пулемётные очереди» ответов без раздумий, не всегда в масть, зато уверенно, члены Совета по защите диссертаций не успели и словечка вставить, как он уже «отстрелялся», стоял потный, с таким рабоче-крестьянским видом, что члены Совета, устыдившись своих тонких белых рук, и вообще всей своей «гнилой» интеллигентской сущности, дрогнули, и «кинули» почти все «белые» шары. Конечно, мир не без добрых людей, и пару «чёрных» шаров Василий всё же схлопотал. Но защита была налицо, вот только Роману Филипповичу не хотелось сразу же давать свежеиспеченному кандидату наук старшего научного сотрудника, он собирался «помариновать» его подольше в младших научных с тем, чтобы Василий сам ушёл от него, по собственному желанию. Но к тому времени Василий уже был членом партии, и «объехал шефа на хромой козе»: воспользовавшись его отпуском, подал на конкурс на старшего научного сотрудника, заручился поддержкой нескольких членов парткома, и получил желаемую должность и звание СНС. Вернувшийся из отпуска шеф, скрепя сердце, смирился с такой вольностью, при этом немного и ненадолго поссорился с Учёным Секретарём Института, женщиной в возрасте, благоволившей к красивому, хотя и бесталанному парню. Василий же, лишившись научной поддержки шефа, ушёл в глухой угол полезных расчётов для экспериментаторов по давно известным методикам и формулам, получая за рутинный лаборантский труд зарплату и честь старшего научного сотрудника.
Второй, Владимир Рыжов, работал в рамках той же темы, что и Роман Филиппович во время защиты своей докторской диссертации, и практически одновременно с шефом защитил кандидатскую диссертацию. В отличие от Фердыщенко, Рыжов обладал своим научным «я», и проявил твёрдость, когда Роман Филиппович хотел, чтобы аспирант ещё и ещё писал разные статьи, исследовал всё новые грани явлений в полупроводниках. Рыжов же считал, что он исследовал достаточно явлений для кандидатской диссертации, материал является законченным, и он готов к защите. Роман Филиппович был возмущён, что аспирант, а не он, решает, готова, или нет его диссертация, это было возмутительно, беспрецедентно. Но… Рыжов тоже был членом партии, и не простым, а входил в институтский партийный комитет, и настоял на своём, Роману Филипповичу пришлось переморгать, но ещё долго в кулуарах честил он Рыжова, обвинял в неблагодарности. Но поскольку неблагодарность не относится к семи смертным грехам, то со временем острота отношений между учителем и учеником прошла, хотя обоюдный скепсис остался.
Итак, шеф подошёл к доске, и попробовал писать на ней мелом. Но тщетно: доска была гладкой, даже блестела, была уже настолько «заезжена» на семинарах, и при размышлениях шефа, во время которых он частенько записывал на доске выкладки, стирал, писал новые. Он беспомощно оглянулся, и внимательно следивший за ним Толя, которому всё равно делать было нечего, словаря у него здесь не было, встал с места, подошёл к доске, тоже попробовал написать мелом, но кусочек лишь крошился, оставляя царапины. И опять пригодился опыт предыдущей работы Толи в ХПИ: он предложил доску обработать абразивной шкуркой, за которой тут же самолично пошёл к экспериментаторам, принёс, и стал шлифовать доску, сразу запылив помещение. Вскоре действительно доска почернела, и теперь мел оставлял на ней отчётливый жирный след. Шеф снова посмотрел на Толю со вниманием, даже с уважением, простил Толе его безделие в течение этого длинного, богатого событиями рабочего дня, смирился с его присутствием в этой комнате, и, не признаваясь себе в этом, готов был в будущем даже подчиняться ему, если бы тот пошёл вверх.
26 июня 2010 г.