Безликий холодный голос металлическим громом заполнил перрон, заставив спешивших людей остановиться, прислушаться и вновь заспешить куда – то. Все это было похоже на плохо снятую киноленту. Все время одно и то же действие, но разные актеры, играющие непростую картину, человеческую жизнь. Расстройство, радость встречи, последние поцелуи перед расставанием, последний раз любимое лицо в уплывающем вдаль темно- синем вагоне. Провожающие, встречающие, вновь прибывшие и отбывающие, бесконечной рекой текли через пустые когда – то вокзальные просторы. Наступало раннее утро. Яркие солнечные лучи заиграли на широких стеклах, на прозрачных то и дело распахивающихся дверях. Жизнь здесь не прекращалась ни на минуту. Прошла беспокойная полу - бессонная ночь, сумрак тихой тенью соскользнул с уставших измученных лиц, с железных неудобных скамеек, совсем не предназначенных для длительного ожидания. Пробежал по скользкому полу да и исчез где – то в самом темном углу, наверно, до следующей ночи. Толпа, гудящая как разъяренный рой пчел, медленно двигалась к выходу, не замечая человека одиноко стоявшего у нее на пути. Темные, слегка растрепанные кудрявые волосы с нахлобученной на них бескозыркой красного цвета, широкая синяя куртка из сурового крепкого материала, тяжелый набитый до отказа рюкзак.
Мужчина недоуменно огляделся и неожиданно бросился на перрон, придерживая бескозырку левой рукой. Колеса поезда медленно заворочались, он схватился за ручку и, легко подтянувшись, оказался внутри состава. Он медленно набирал скорость, легонько покачивало. Николай широко зевнул и обвел глазами шумящий вагон. Половина все еще пребывала в сумрачном мире дремы, то и дело вздрагивая и то и дело просыпаясь при каждом неуверенном толчке вагона. Другая половина испуганно прятала уставшие после трудовой недели лица за газетами. Цветная плесень с рекламными объявлениями. Словно они этой тонкой шелестящей преградой пытались отгородиться от этого непонятного внешнего мира, в котором им всегда быть гостями. Двери разъехались в стороны, показалась кондуктор. На лице дежурная улыбка, а в глубине темно – серых глаз усталость, скрытая умело наложенным макияжем. У каждого в этом вагоне свой мир, свои проблемы.
-Здравствуйте, - его нерешительно тронула за рукав хрупкая девичья рука. – До какой остановки вы едете?
Николай помотал головой и развел руками, растерянным взглядом оглядывая кондуктора.
- А я не знаю, куда я еду, - беспечно проронил он и уронил рюкзак на единственное оставшееся свободное место. Улыбка неожиданно исчезла с идеально выбритого лица, оставив какое - то скорбное совершенно не подходящее ему выражение. Кондуктор заметно занервничала. Она машинально затеребила край формы и взглянула в обеспокоенные глаза, пытаясь понять странного пассажира.
- А какие остановки будут? – в немыслимой надежде спросил он и тоскливо запустил руки в густые волосы. Как же он устал от этого грязного мира, заполненного новинками цивилизации, шагающей вперед семимильными шагами. А как же душа? А душа – то она покой просит хотя бы на денек. Николай вздохнул и снова поднял глаза на девушку, заученно и сосредоточенно перечислявшую остановки.
- Митяево, Зеленовка, Козицыно, …
Путешественник вздрогнул, зацепило что – то его измученный слух, словно серебряная дудочка запела.
- До Зеленовки, - проронил он и протянул смятые слегка влажные купюры …
По стеклу забарабанил легкий дождь, вскоре перешедший в тяжелый летний ливень. Он стрельнул глазами за окно и неожиданно припал к нему, с восторгом озирая проносившиеся мимо деревеньки в обрамлении густых зеленых елей.
- Внимание, следующая остановка Зеленовка, - резко прозвучало из динамика.
Николай встрепенулся и поспешно встал, схватив рюкзак с широкого сиденья. Через несколько минут поезд замедлил ход, двери распахнулись и путешественник остался в одиночестве на платформе, наполовину заросшей осокой и пушистыми зарослями одуванчиков. Мужчина осторожно вдохнул в себя воздух и огляделся, вдаль уходила песчаная полу - разбитая дорога. Он снова с восхищением окинул глубокое прозрачное небо, покрытое белыми пушистыми облаками, как будто подвешенными за тонкие ниточки и внезапно оступившись, упал в пушистые одуванчики и засмеялся радостно и громко от переполнявшего его чувства свободы. Спустя несколько минут послышался тяжелый мягкий стук копыт и резкие грубые окрики. Николай удивленно поднял олову, мимо него осторожно перебирая тощими ногами, волочилась серая лошадь, таща за собой обоз с горой сена.
- Эй, эй, милейший, - торопливо выкрикнул путешественник, пытаясь выбраться из мягких зарослей, взвившихся в воздух мягкими невесомыми парашютиками. Лошадь остановилась. Мужик, сидевший на козлах, недоуменно почесал косматую бороду и уставился на Николая черными как смоль глазами.
- До деревни – то далековато будет, - добродушно проронил он, дождавшись пока тот устроится рядом. – Откуда ж ты взялся?
- Не из этих мест, милейший. Художник, решил выбраться на месяцок – другой из душного города.
- Картины, значитца, малюешь? Не мужицкое это дело, - мужик неодобрительно крякнул.- А насчет города ты, батько, прав.
- Пожить – то у вас где можно? - с легким беспокойством прервал монолог сельского жителя Николай.
- Да у нас и всего- то домов 15 да в каждом почти по старухе. Молодые все уезжают отсюдова. Ступай, везде примут.
Мужик замолчал, но вздохнув, вскоре продолжил снова.
- В тот вон дом не советую тебе только идти, - указал он на покосившийся домишко, показавшийся из – за деревьев и стоявший будто в отдалении от других. – Там бабка Петрониха обитает, дом – то на отшибе стоит.
Николай нахмурился, кольнуло что – то острое в сердце, заколотило тяжело в грудь, словно медным молоточком.
-Останови – ка здесь, - оживился он у покосившегося забора, наполовину заросшего бурьяном и широкополыми лопухами.
- Да говорю же тебе, недобрый это дом, - продолжал науськивать мужик, - ступай лучше к бабке Марье, к ей часто гости приезжают. А Петрониха в последнее время словно обезумела, прям с лица спала, боится ее народ.
Но Николай не обратил на его слова никакого внимания. Он словно по какому – то внутреннему чутью спрыгнул с лошади и, покачнувшись, ухватился за забор у самой дороги.
- Говорят, она видит что – то страшное, - мужик в последний раз взглянул на былого попутчика и медленно поехал дальше, неодобрительно качая головой. Солнце невыносимо пекло. Николай оглянулся по сторонам и в самом угла двора увидел крепко срубленный колодец со стоявшей на нем деревянной, когда – то расписанной замысловатым узором, кружкой. Он торопливо наполнил ее хрустальной колодезной водой и жадно припал сухими от жажды губами. Язык мгновенно обожгло холодом, зубы застучали. Мужчина поежился и, подняв глаза, увидел старуху, которая замерев у калитки, выжидательно наблюдала за ним.
- Чай по душе пришлась колодезная водица? - произнесла она все также не сходя с места. – Чей будешь, не видала тебя в деревне?...
- Я из города, хотел пожить у вас, если позволите, - нерешительно ответил он, подходя ближе.
Старуха усмехнулась и поправила легкое летнее платье и направилась к дому.
- Ну, проходи, коли не шутишь…
… За обедом никто не произнес ни слова. Николай, еще не успев обвыкнуть в новой обстановке, с жадностью глотал горячую перловую кашу, которая буквально таяла на языке. Лишь только когда алюминиевая ложка заскребла по дну тарелки, старуха подняла на него необычно синие глаза и улыбнулась уголками губ.
- Вкусно? Не на газу, небось сварено, в печи русской.
Так потянулись дни пребывания Николая в далекой деревеньке со смешным названием Зеленовка. Петрониха потихоньку перестала чужаться гостя и даже вечерами за свечой рассказывала ему о своей жизни. Мужчина слушал ее с замиранием сердца. Он только сейчас понял, к чему стремилась его душа, к такой простой деревенской свободе.
- Чего ж ты кукуешь – то тут одна? – неожиданно спросил Николай у старухи в одну из светлых летних ночей.
Та замерла и сжала в руках пластмассовый гребень. Она уже готовилась ко сну и, сидя на расправленной кровати, расчесывала им тонкие седые волосы.
- Уж десяток лет как одна. Муж был, золотой человек. Дом вот этот выстроил, а после него все пошло прахом. Однажды пошел он в лес да и не вернулся, сказали, в болоте утоп. Да только не могло такого быть, он эти места с малолетства знал.
Старуха тяжело вздохнула и покосилась на висевшую на стене черно – белую фотографию мужчины с сильным волевым подбородком какими –то усталыми добрыми глазами.
- А дети, - снова подал Николай голос с печи, - разъехались что ли?
Петрониха не ответила. Она неподвижно сидела на краю кровати и нервно теребила одеяло, лицо озаряла бледная молодая луна. Губы едва заметно двигались, по щеке пробежала и скрылась в бесконечных морщинках слеза.
- Сын у меня был, Феденька, - наконец заговорила она. – Думала, хоть он со мной на старости лет останется, да видно не судьба было мне внуков понянчить. Ушел он на войну, а через год вернулся мой Феденька, да только в гробу цинковом. Уж думала, сердце разорвется. Негоже, когда родители детей переживают…
Петрониха всхлипнула и уткнулась головой в подушку, набитую гусиными перьями. Несколько минут в доме царила неестественная тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых ходиков и сдавленными рыданиями старухи. Николай сгребся на своей печи, проклиная себя за излишнюю любознательность. Рыданья постепенно стихли, дом погрузился в сонную тишину. Утром Николай проснулся еще задолго до первого петуха, как будто его что дернуло. Он торопливо поплескался холодной водой из рукомойника, схватил со стола забытую с вечера корку хлеба и выбежал на улицу. Солнце едва начинало озарять тихие улочки, на листьях лопухов серебрилась еле заметная прозрачная роса. Восток заалел. Николай засучил рукава и неожиданно для себя принялся за работу, словно подначиваемый неведомой невидимой силой. Сначала покосил всю траву да сгреб ее в охапку в самый угол, потом взялся за укрепление колодца. Вскоре на пороге показалась Петрониха. Она удивленно протерла глаза и в недоумении оперлась на скрипучую дверь.
- Ты чегой то, батько, задумал, - спросила она сиплым от сна голосом и перекрестилась. Николай не ответил. Он с каким – то особым остервенением продолжал работать и работа эта, несмотря на то, что пот лился градом, доставляла ему невиданное удовольствие. Рисовал он теперь в свободное время. Животных, собак, резвившихся за околицей, коз, коров и даже саму Петрониху, сидевшую на скамейке с крючком в руках. За месяц двор преобразился до неузнаваемости. Где же тот покосившийся забор и домик с обветшалой крышей и скрипучим крылечком? Теперь он словно вырос из всех этих зарослей растений, выпрямился горделиво и стойко, да так, что на него сбежалась посмотреть вся деревня.
Но преобразился не только дом, изменилась и сама Петрониха. Она будто скинула десяток лет, помолодела, не чужалась больше соседей, не обходила стороной, как раньше, как последние десять лет. Подходил к концу второй месяц пребывания Николая в этом доме на отшибе. Он поднял вверх глаза, полные абсолютного счастья и, вытерев пот с лица, оглядел крышу, сверкавшую новенькой блестящей черепицей. Старуха восхищенно ахнула. Мужчина опустился на колени и прикоснулся руками к горячей влажной после недавнего дождя земле.
- Мне нужно уезжать, - тяжело выдохнул он, закусив губы и не в силах поднять глаза. Старуха молчала, она лишь опустила руки на голову Николаю, и он почувствовал, как они дрожат. В груди что – то тяжело заворочалось и заревело.
- Я уезжаю, - прошептал он еще раз непонятно зачем и, обняв Петрониху на прощание, направился в последний раз к дому, собираться. Она не пошевелилась, лишь широко открытыми глазами наблюдала за тем, как недавний гость мечется по дому, собираясь в обратную дорогу. Она не пошевелилась и тогда, когда он с силой ухватился за ручку калитки и вышел на дорогу. Николай поправил тяжелый рюкзак и медленно направился прочь, едва не пропустив последние слова:
-Ты возвращайся,…- голос старухи задрожал и прервался,… - я буду ждать, сынок.