Глава 10.
1.
Столица родины Жерара была в огне. Люди прятались по домам. На улицах валялись неубранные трупы. На перекрестках стояли танки. Как прорвавший плотину поток, в город хлынули военные. Маленькими группами они двигались параллельными улицами с севера и юга, с востока и запада. Они медленно продвигались к центру, всё теснее сжимая кольцо вокруг президентского дворца.
Прошло две недели с тех пор, как Жерар пересек границу. Он поднес спичку к подготовленному им запалу, и страна взорвалась. Уже две недели страна задыхалась в дыму, в криках и стонах, в выстрелах и казнях, в крови и слезах. Он не щадил никого, кто оказывал ему сопротивление. Он шел по стране, как каток, подминая под себя деревни, города, человеческие жизни. Он двигался к столице с неумолимой настойчивостью человека, протянувшего руку к намеченной цели и отбрасывающего всех, кто мог помешать ему эту цель схватить. Страна раскололась на тех, кто ему помогал, и тех, кто мешал. Мешавших он топтал, казнил, выжигал. Он набросил паутину на всю страну, и по его сигналу паутина зашевелилась и стала затягивать заранее намеченных мух: министров, чиновников, военных. Армия еще не вошла в город, а там уже прогремели выстрелы: было убито несколько видных деятелей, о которых мог бы споткнуться Жерар на своем пути. Он расчищал дорогу к столице, как бульдозер, не знающий ни усталости, ни жалости. Он был спокоен и уверен в себе, как гроссмейстер, вошедший в эндшпиль. Он знал наперед все ходы, оставался последний: шах и мат королю. Он не задумывался о принесенных жертвах на пути к этому решающему ходу: они были неизбежны и необходимы, как ступеньки к трону.
Он еще не был официально провозглашен президентом, но к нему уже обращались «господин президент», и он воспринимал это, как должное, потому что другого исхода быть не могло.
- Господин президент, президентский дворец окружен. Танки вошли на площадь.
- Хорошо. Я иду туда.
- Господин президент, сопротивление очень сильное.
- Это им делает честь.
- Господин президент, вас могут убить.
- Нет, не сегодня.
И он пошел к президентскому дворцу так же спокойно и неотвратимо, потому что цель, к которой он протянул руку, была уже рядом, и оставалось только взять ее. Он шел сквозь выстрелы, не прячась, потому что твердо был уверен: пока его миссия на земле не завершена, его не могут убить.
То ли его появление перед президентским дворцом сыграло роль, то ли его необыкновенная храбрость, казавшаяся вызовом, но выстрелы стали стихать. Они, как тропический ливень, неожиданно превратились в обыкновенный дождь, а потом в отдельные капли, тяжело падающие на землю.
Он вошел во дворец и поднялся по парадной лестнице. На ступеньках в последнем движении замерли трупы. Он перешагивал через них или обходил их, не останавливаясь и не заглядывая в лица. Он не чувствовал ни злости, ни раскаяния. Он просто поднимался наверх.
Оставалась одна дверь, отделяющая его от цели. Он распахнул ее и вошел в президентский кабинет. За столом сидел его отец. По правую руку от него лежал пистолет. Он смотрел на дверь и ждал. Когда дверь отворилась, он схватил пистолет и направил его на вошедшего. Вошел Жерар.
- Оставьте нас одних, - сказал он своим офицерам, - и закройте поплотнее дверь.
Дверь закрылась. Медленным шагом Жерар пересек комнату и, глядя в упор на своего отца, подошел к столу. Пистолет опустился. Жерар сел по другую сторону стола.
- Здравствуй, отец. Давай поговорим.
2.
- Я не верил, что ты это сделаешь, Жерар. Меня Николай предупреждал, но я не поверил.
- Зря ты его не послушал. Николай – умный человек и верный друг.
- Зачем ты это сделал, Жерар?
- Разве тебе непонятно? Это было необходимо. Это закон человеческого движения: старое уходит, новое приходит на смену. Сам бы ты не ушел.
- Ты предал страну. Ты отдал урановые рудники ради того, чтобы занять мое место.
- Никого я не предавал и ничего я не отдал.
- Мне доложили, что ты договорился о передаче спорных территорий взамен военной помощи.
- Договорился, но не подписывал никаких договоров, да и не мог подписывать, как ты понимаешь.
- Ты хочешь сказать…
- Совершенно верно. Я хочу сказать, что не отдам ничего, что мне принадлежит. Скорее возьму то, что мне должно принадлежать.
- Ты испортишь отношения с соседями.
- Отец, ты не умеешь смотреть далеко вперед и видеть то, что будет потом. В этом твоя слабость. Так было всегда, даже двадцать лет назад, когда Николай пришел в джунгли.
- Ты помнишь это?
- Я всё помню.
- Так чего же я не вижу?
- Ты не можешь пересечь время, а я могу. Пройдет два года, и отношения с соседями наладятся. Они даже станут более крепкими и дружественными, чем сейчас. Потому что наша страна станет сильной. Потому что меня будут бояться.
- Страхом не наживешь себе друзей, Жерар.
- Мне не нужны друзья. Мне нужны союзники и партнеры. И они у меня будут, поверь мне, отец.
- Что же ты видишь еще? Куда пойдет наша страна?
- Сначала будут голод и кровь. За один день я не смогу перестроить государство, переделать людей. Будут недовольные, будут волнения. Я стану подавлять бунтовщиков и уничтожать заговорщиков. Армия мне поможет. Воцарятся порядок и дисциплина. Это будут жестокие, но необходимые меры. Но пройдет два-три года, и наша страна превратится в самое процветающее государство Африки. Меня будут благословлять и обожествлять. В этом и заключается моя миссия на земле.
- Не знаю, Жерар. Может быть, ты и прав, и мне надо было уйти самому.
- Ты бы никогда этого не сделал, отец. Без Николая ты бы сюда не пришел двадцать лет назад. Без меня ты никогда не уйдешь отсюда.
- Мне иногда казалось, что ты любишь Николая сильнее, чем меня. Я даже ревновал тебя к нему.
- Я всегда относился к Николаю, как к своему второму отцу. Вы мне оба дороги, только по-разному. Хотя вряд ли это можно назвать любовью. Ты – мой отец, моя кровь, поэтому мы близки с тобой. С Николаем мы похожи, мы близки с ним по духу, Хотя служим разным божествам, разным хозяевам. И ты, и он, и я – мы воины, отмеченные печатью одного племени. И этого я тоже никогда не забывал.
- Николай приезжал ко мне месяц назад. Впервые после стольких лет.
- Я предполагал, что он будет здесь. Может быть, не в последний раз.
- Если ты так любишь Николая, почему ты убил его дочь, свою жену, почему ты убил Софи?
- Я не собирался ее убивать, более того, я не хотел ее убивать. Но так случилось, это стало необходимо. Ты так же, как и я, знаешь, что есть высший суд и высшая необходимость. Ты так же, как и я, знаешь, что есть высшие цели и высшие силы, которым мы служим. Ты служишь одним, я – другим. Но мы оба знаем, что те или другие, они требуют безоглядной веры и повиновения.
- Я знаю, что ты собирался сначала убить одну его дочь, а потом убил другую. И ты называешь это любовью к нему?
- Я никогда не говорил, что люблю его. Я никого не люблю. Я не знаю, что такое любовь. Он мне дорог. Ты мне дорог. Софи тоже мне была дорога.
- И, тем не менее, его вторую дочь ты хотел убить из-за маски.
- Да, из-за маски. Из-за маски уже много крови было пролито. Прольется еще. Ты не хуже меня знаешь тайну этой маски. Ты сам прекрасно понимаешь, что это не просто кусок дерева, не просто работа старого мастера, не просто жертвенная маска, - это даже не символ, а средоточение духов, управляющих нами, их вместилище на земле, сосуд, который себе слепили высшие силы, и те, и эти, чтобы прятаться в нем и выходить из него. Ты отлично знаешь, что сосуд разбит, и дух, которому я служу, свободно, как ветер, гуляет по всей земле. Что, если соединить обе половинки, склеить сосуд, ураган присмиреет и спрячется, равновесие сил будет восстановлено. Только не говори, что ради этой самой маски ты не переводил денег в Москву и не посылал Нгума за ее владельцем. Я знаю это, и ты это знаешь. Мы оба служим своим хозяевам, и оба боремся за маску, ты с одной стороны, я – с другой. Только ты заканчиваешь борьбу, а я продолжаю. У каждого из нас есть свой час. Твой час пробил.
- Ты убьешь меня?
- Я не могу тебя убить. Ты – мой отец.
- Значит, ты меня отпустишь?
- Я не могу тебя отпустить. Это будет равносильно началу гражданской войны.
- Что же ты собираешься делать?
- Ничего. Я уже всё закончил. Я пришел сюда и взял то, что должно мне принадлежать.
- Еще не взял, пока я сижу в этом кресле.
- Тогда возьми пистолет и убей меня. Хотя боюсь, что через минуту после этого тебя застрелят мои офицеры.
Бернар взял пистолет, долго его поглаживал и, как бы ненароком, наставил его на сына. Жерар не шелохнулся. Тогда Бернар вздохнул и положил пистолет на место.
- Ты отлично знаешь, что я не могу тебя застрелить. Ты – мой сын.
- Просто в этом нет никакой необходимости. Это ничего не изменит.
- Чего же ты хочешь? Чтобы я застрелился?
- Я этого не хочу. Ты сам это сказал.
- Хорошо. Скажи мне еще вот что. Ты помнишь нашу деревню на берегу священного озера? Как хорошо там было.
- Я помню ее, отец.
- Может быть, было бы лучше, если бы я навсегда остался там.
- Не нам дано решать, отец, и знать, что лучше. Всё предопределено заранее, на много поколений вперед. Если бы ты остался, меня бы сейчас здесь не было. Но это уже была бы чужая жизнь.
- Ты, наверно, прав. Скажи: а ты помнишь, как мы с тобой рыбачили на озере, как ходили вместе на охоту?
- Я никогда этого не забуду, отец.
- Обещай, что похоронишь меня с почестями.
- Обещаю, отец.
- Прощай, сын, я люблю тебя.
- Прощай, отец.
Раздался выстрел. Дверь распахнулась, и в кабинет вбежало несколько офицеров.
- Президент застрелился, - сказал Жерар. В этот скорбный час я беру всю полноту власти в государстве в свои руки. Позовите моего секретаря. Пусть готовит указ. В стране объявляется траур.
Глава 11.
Октябрь одел деревья в торжественный пурпур и в золото. Северный ветер задрал и разорвал их платья. Унылые тучи прогнали солнце и заморосили дождем. В Москву пришла осень.
В холостяцкой квартире Валеры Защекина, специалиста по Африке, было тепло и уютно. Задумчивый свет торшера нарисовал круг на журнальном столике. В круге стояла бутылка коньяка и две рюмки, на тарелочках лежали дольки лимона и шоколад. За столом, откинувшись в креслах, сидели хозяин дома и доктор.
- Принес? – нетерпеливо спросил Валера.
- Вот она, - сказал Алексей, вынимая из сумки большой сверток.
Из-под бумаги высунулись рога с перекладиной, прямой нос с широкими крыльями и профили животного и человека, свисающие ниже ушей, как бакенбарды. В бумаге лежала маска.
Валера схватил маску, обнял ее, погладил, встал, перевернул, поднес поближе к свету и, наконец, поставил на журнальный столик, прислонив к стене.
- Она! Красавица! Сокровище! – закричал он.
Маска смотрела на них исподлобья, словно оценивая этих людей и новое место, в которое она попала.
- Возьми деньги. Как договаривались.
Алексей спрятал пачку зеленых купюр в карман.
- Давай выпьем. За окончание дела, - сказал Валера.
Он был очень возбужден, всё время порывался встать и, то и дело, поглядывал на маску.
Выпили. Валера крякнул от удовольствия:
- Прекрасная вещь! Какая работа! Она станет венцом в моей коллекции.
Алексей молчал. Его молчание немного сбило Валеру с патетического тона и дало новый ход его мыслям:
- А он как?
- Плохо. Я не ожидал, что всё так обернется.
- Никто этого не хотел. Ни ты, ни я в этом не виноваты.
Алексей ничего не сказал в ответ. Почти полгода назад они так же сидели в этой комнате, пили коньяк и обсуждали план действий.
- Почему он не хочет ее продать? – говорил тогда Валера. Зачем она ему? На память? Для красоты? Пыль на стене собирать? Она же для него, как больная мозоль. Вот ты мне скажи: для чего он ко мне приходил? А я тебе отвечу: он ее боится.
- В самую точку попал. Боится. Он мне такого порассказывал.
- Ну-ка, ну-ка. Интересно. Что он тебе говорил?
- У него какие-то сны кошмарные появились в последнее время или галлюцинации. Все они связаны с маской. Он видит себя в африканской деревне в джунглях. Эти сны повторяются или следуют один за другим, как сериал. Всё происходит ночью, в полнолуние. На поляне горит костер, вокруг костра танцуют полуголые негры в масках. В центре поляны высокий столб, а на нем висит его маска.
- Потрясающе. Он точно описал африканские обрядовые танцы. Он ведь бывал в Африке?
- Был давно. Работал переводчиком. Я его спрашивал: ничего подобного он не видел.
- А что еще он рассказывал про свои сны?
- Ему дали выпить какое-то пойло, а потом его укусила змея в правую грудь. Он потерял сознание, а когда очнулся, увидел, что стоит на чьих-то плечах рядом со столбом, а на уровне его глаз маячит маска – его собственная африканская маска.
- Удивительно. Это ведь обряд посвящения в воины. И каким-то образом он связан с маской.
- В общем, он здорово напуган.
- Мне кажется, он еще что-то видел. Маска у него ритуальная. Я ему рассказал про жертвоприношения, связанные с маской, и, по-моему, это его не очень удивило.
- Что это за жертвоприношения?
- Африканские ритуалы. Больше всего его поразило, что во время этих жертвоприношений у животных, а иногда у людей, вырывают сердце.
- Какие ты страсти рассказываешь, на ночь глядя.
- Кстати, он меня спрашивал, могли ли сохраниться до нашего времени в Центральной Африке чудовища, похожие на динозавров. Наверняка, ему что-то такое приснилось. Я почти уверен, что он видел обряд жертвоприношения, и какое-то чудовище пожирало жертву.
- А кого приносят в жертву?
- Животных. Но есть племена, где до сих пор в жертву приносят людей, молодых женщин.
- Неудивительно, что он так боится этой маски. Рехнуться можно, если такое приснится.
Валера посмотрел на доктора пристально и испытующе. Было видно, что ему пришла в голову какая-то новая мысль.
- Ты бы поговорил с ним. Пусть он мне продаст эту маску. Зачем ему эти страхи?
- Ты же звонил ему потом. И что?
- Он отказался наотрез. Сказал, что не может ее продать. Причем, когда он был у меня, мне показалось, что мое предложение его заинтересовало. А потом что-то изменилось, он передумал.
- Значит, и говорить не о чем. Если он принял решение, он, обычно, его не меняет. Я его хорошо знаю.
- Сколько вы с ним знакомы?
- С детства.
- Мне показалось, что он человек впечатлительный, эмоциональный. Это так? Как врач, что ты скажешь?
- Внешне он производит впечатление спокойного, даже беззаботного человека. А на самом деле он очень неуравновешен. Внутри у него кипящий котел. Эмоции преобладают над разумом и в любую минуту могут выплеснуться наружу. Хотя он очень отходчив. Может совершить какой-нибудь необдуманный поступок, а потом жалеть об этом.
- Значит, говоришь: бесполезно настаивать? Маску он не продаст?
- Если он сказал: нет, - стало быть, нет.
Валера опять взглянул на доктора, как бы оценивающе.
- Давай-ка выпьем. Метакса, хороший коньяк, мягкий.
- С удовольствием. А то мы что-то заболтались. Надо горло промочить.
- За тебя, Алексей. За удачу. В клинике всё нормально?
- Всё идет, как надо. Один шаг до главврача остался.
- За твои успехи. За то, чтобы у тебя побольше интересных больных появлялось. Ведь твоя карьера от них зависит?
- От них родимых. От них бедолаг.
- Вот за них и выпьем.
Приятное тепло растекалось по жилам. Голову затянуло сладким дымком, похожим на запах тлеющих, прелых листьев.
Алексей смаковал коньяк. Валера задумался и, время от времени, посматривал на него, словно решая: сказать или не сказать.
- А мне кажется, Алеша, не настолько вы с ним и дружны.
- Ну его. Болтается по жизни, как дерьмо в проруби. Палец о палец не ударит, а счастье само ему в руки плывет.
- Как это?
- Да у него всю жизнь так. Закончил институт – сразу поехал за границу. Женился на своей однокурснице – по любви. Не успел развестись, женился на другой – еще красивее. Развелся и с ней, так она его до сих пор дожидается, замуж не выходит. Вроде, успокоился, помыкался один – сейчас снова кого-то встретил, говорит: настоящая любовь. Я рад за него, конечно, но он ведь никаких усилий для этого не прилагает, никого не ищет, они сами его находят и вешаются ему на шею, как влюбленные кошки. А я вот всю жизнь со своей старухой живу, и ничего.
- Прямо Дон-Жуан какой-то.
- В том-то и дело, что нет. У него это как-то само собой происходит. По любви. А я уж и забыл, что это такое.
- А кем он работает?
- Вот тоже. Началась перестройка, создал себе фирму – рекламное агентство. Грянул кризис, фирма еще год протянула и лопнула, все деньги потерял. И хоть бы что. Живет себе барином, нигде не работает, ничем не занимается. А деньги откуда-то берутся. Сейчас свою новую подругу в Питер повез, отдыхают. А я пашу, как вол, всю жизнь. Ведь столько труда надо вложить, чтобы каждый шаг сделать, еще на одну ступеньку подняться, лишнюю копейку заработать.
- В общем, человек он – не пришей, не пристебай. Таких учить надо, чтобы почувствовали, почем фунт лиха.
- Да его уже не переделаешь. Такой уж он человек.
- Переделывать его не надо. А вот подшутить над ним можно.
- Как подшутить?
- А вот так: соединить полезное с приятным. Ты ему при встрече расскажешь ненавязчиво что-нибудь о вещих снах. Ты же психиатр, не мне тебя учить. Скажешь, например, что в Москве стали находить трупы чернокожих женщин без головы, со следами ран, нанесенных каким-то чудовищем. Он человек эмоциональный, ты говоришь. Обязательно забеспокоится, начнет проводить параллели, анализировать свои сны. И что в результате? Отдаст тебе сам эту маску на блюдечке с голубой каемочкой, как говорится. А ты мне ее принесешь. Еще заработаешь. Я тебе заплачу столько же, сколько ему за нее предлагал. Это большая сумма. А то ведь уперся, как баран: не отдам. Отдаст, сам отдаст. Маска эта ему не нужна. Он из-за глупого упрямства не хочет ее продать. Тем хуже для него. А вреда от этого никому никакого не будет. Ты его настраполишь, что все его кошмары от маски происходят. Помучается, потерзается немного, хуже не будет, и отдаст. И мне хорошо, и ты не в накладе, и ему урок на пользу пойдет.
- А если не отдаст маску?
- Еще что-нибудь придумаем. Повеселимся от души.
- Забавно.
- Еще как забавно. Представь себе: ты ему с серьезным видом рассказываешь об убийствах в Москве, какого-нибудь маньяка еще приплети обязательно, а он всю эту дребедень принимает за чистую монету. Еще к тебе советоваться побежит: как ему быть, не он ли сам этих женщин во сне убивает? А то как же: такое совпадение. Только он увидел во сне, как дракон девушку пережевывает, ан тебе, пожалуйста, в Москве точно такой же труп всплывает. Он же не пойдет в милицию проверять: а вы, случайно, не находили парочку чернокожих трупов за последнее время? Смешно.
- Смешно, да не очень. Нет, Валера. Это может быть опасно. Я же врач, я знаю, как люди с ума спрыгивают. Не из-за чего. На ровном месте. Какая-нибудь давняя душевная травма, небольшой толчок, и вдруг она всплывает. И всё: клиент созрел. Нет человека.
- Да успокойся. Какие у него душевные травмы? Сам говоришь: прыгает по жизни, как зайчик.
- Нет, это дело серьезное. Неизвестно, к чему это может привести.
- Алеша, давай рассуждать здраво. Только сначала выпьем и на трезвую голову поговорим.
И Валера с рюмкой в руке потянулся к доктору чокаться.
- Послушай меня. Мы не грабители и не убийцы. Я тебе что: предлагаю украсть эту маску или по голове его огреть в темном переулке? Ни в коем случае. Я предлагаю разыграть маленькую шутку. Это только игра, понимаешь? Спектакль. Оперетка со счастливым концом. Мы даже оказываем ему услугу: избавляем его от ненавистной маски. Он же ее терпеть не может. Он же ее боится. Он же по-человечески спать не может из-за нее. Он тебе еще спасибо скажет. Так что, все довольны, все смеются.
Да не беспокойся ты, всё будет в порядке.
- Как-то всё это не очень порядочно. Мы с ним друзья всё-таки.
- Да что я тебя уговариваю, как красну девицу. Порядочно, непорядочно. Тоже мне, ангелочек нашелся. Если бы я действовал только порядочно, у меня бы половины моей коллекции не было. А у тебя что в жизни были только порядочные поступки? Ты никогда никого не обманывал, не изменял, не бросал? А дружбе вашей ничего не сделается. Он даже не узнает ничего. И не сделаем мы ничего особенного. Просто пошутим. Посмеемся. Ничего здесь нет непорядочного.
- Ты думаешь?
- Уверен. Ничего страшного не случится. Воспринимай это, как развлечение, как забаву. Жизнь скучна и однообразна. А мы ее немного раскрасим. Ты же психиатр. Представь себе, что это психологический эксперимент. И потом мы всегда можем остановиться. Ну как, согласен?
- Ладно, согласен. Но если я почувствую, что шутка зашла далеко, мы сразу всё прекращаем.
- Договорились. Давай-ка еще по одной. За успех нашего дела.
Капли дождя барабанили в окно, будто просились войти, погреться. Уже конец октября. Алексей молча пил коньяк и вспоминал тот веселый разговор в мае. Валера любовался маской и тоже молчал.
«Дряная погода. В такие дни у больных бывает обострение, - думал доктор. - Андрей сейчас один. Что у него в голове? Что ему представляется? Лежит, наверно, и смотрит в потолок. Ни тебе коньяка, ни тебе приятной беседы с другом, ни тебе любимой женщины. Ни тебе прошлого, ни настоящего, ни будущего. Клетка снаружи, клетка внутри. Бедняга. Как же он так сломался? Ведь когда мы приехали на дачу, он чувствовал себя хорошо, даже очень хорошо. Наташа еще некстати вылезла со своими рассказами. А мы к тому времени всё остановили, прекратили игру, как и договаривались.»
И Алексей стал вспоминать еще о двух летних встречах с Валерой в этой квартире. Андрей в это время был во Франции.
- Видишь? А ты боялся. Что ему сделается? По Парижам шастает. Как с гуся вода, - начал Валера.
- Да, - подхватил Алексей. Я же говорил – везунчик. Ты бы видел, какая у него женщина. Я с ней познакомился. Она к нему жить переехала. Мечта, а не женщина. Редкая женщина. Красивая, умная, интеллигентная. В него влюблена, как кошка.
- Да ты сам в нее влюбился, что ли?
- Не в этом дело. Просто обидно: одним всё, другим – ничего. Чем он заслужил это? Что он сделал для этого? Ровным счетом, ничего. С неба упало, как манна небесная. Почему ему? За какие такие заслуги? За какие особые достоинства? Она – прирожденная дама, утонченная, светская. И в то же время живая, обаятельная. Да еще отец во Франции. У него дом под Парижем, я так понял.
- Тебе бы на его место, да?
- Не знаю, на его место нет, а вот женщиной я с ним точно бы поменялся.
- Где же он ее нашел такую?
- Она сама его нашла. Шла по улице и наткнулась на него. Я же тебе рассказывал: он лишнего шага не сделает, чтобы кого-то найти. Ему всё само в руки дается. Такую женщину можно всю жизнь искать и не встретить, а он просто гуляет себе по улице и натыкается на нее.
- Он сам тебе рассказывал?
- Да, звонил как-то, еще перед тем, как они с ней в Питер укатили. Радостный, говорит: наконец, я свою любовь встретил. Шел по улице и встретил. Я-то ее тогда еще не видел. Ну, думаю, какая-нибудь шалава очередная. А как она к нему переехала, они решили новоселье устроить, вот меня и пригласили. Матерь божья, у меня все слова из головы вон, что я приготовил. Квартиру не узнать: всё устроила, всё переставила, будто своими руками согрела. За что ему такое счастье? Сразу с ним жить, сразу с ним в Питер, сразу с ним в Париж. Андрюшенька, то, Андрюшенька, это. Ведь самое обидное, что он не умеет ценить это сокровище, сломает ее, как игрушку, и бросит.
- Ладно тебе причитать. Возьми и отбей.
- Как же. Она же на него наглядеться не может. Кроме него, и не видит никого. Что она в нем только нашла?
- Бог с ней. Скажи лучше, как наше дело продвигается?
- Почву я взрыхлил. Осталось только семена бросить.
- Ну а он, проглотил наживку?
- Еще как. С аппетитом. Я перед уходом на него посмотрел, знаешь, как врач на пациента. Все признаки налицо. Побледнел, помрачнел, задумался, в одну точку смотрит. Мысль заработала в нужном направлении. Как только я заговорил о чернокожих женщинах, найденных на берегу Москва-реки без головы и со следами зверя на теле, сразу насторожился. А уж когда я на маньяка-убийцу намекнул, всё – как споткнулся. Контузия. Так и видно, как у него в голове шарики закрутились. Как на рентгене: маска, сны, Африка, женские трупы в Москве, маньяк, маска. В такой последовательности.
- Отлично. В самую точку попали. Теперь будем семена бросать. Я уже кое-что придумал. Сейчас расскажу. Обхохочешься.
- Давай, выкладывай.
- Во-первых, надо отпечатать милицейскую листовку – в типографии, как полагается. Дескать, вниманию женщин, будьте осторожны, по Москве маньяк гуляет. Сунем ему в ящик, а заодно и соседям тоже. Вдруг ему вздумается спросить у них: а не получали ли вы такую писульку? Как же, получали, ужас какой.
- Гениально. Вот разговоры-то начнутся. А если милиция увидит? Кто написал? По какому праву? Зачем людей пугаете, голову морочите?
- Ну, это маловероятно, мы только в его подъезде листовки эти разбросаем. А если кто-то и начнет копать, то никогда не докопается. В Москве сотни типографий. Где отпечатано? Никаких концов. Да, уверяю тебя, никто и не будет на это время тратить.
- А что еще?
- Когда он вернется, наверняка захочет с тобой увидеться. Впечатления выплеснуть, эмоции, сам понимаешь. А ты ему такую чертовщинку подпусти: мол, пока тебя не было, всё спокойно было, а вот перед твоим отъездом еще один труп обнаружили: белой женщины с вырванным сердцем.
- А это зачем?
- Сгустим краски. Я ему рассказывал, что во время жертвоприношений у жертв вырывают сердце, помнишь? Это обязательно произведет впечатление. А я тем временем пару раз ему позвоню по телефону и спрошу: как он себя чувствует после убийств? Не хочет ли он и свою любимую туда же отправить?
- Это уже перебор. Нет, этого не стоит делать.
- Брось ты. Психическая атака в лучшем виде. Он быстро созреет и побежит к тебе: забери ты эту маску, она мне покоя не дает, даром не нужна. Да не волнуйся ты за него, ничего с ним не будет. Вон сам говоришь: по Питерам да Парижам разъезжает, с красивой женщиной развлекается, всё нахаляву. Толстокожий он, только кажется, что впечатлительный.
- Хорошо. Давай попробуем. Только с одним условием: если я замечу, что шутка зашла слишком далеко, если я увижу, что он воспринимает всё слишком серьезно, мы сразу всё остановим.
- Да договорились уже. Вот перестраховщик. Я еще одну хохму придумал. Но это уж совсем – аттракцион под куполом цирка. Может быть, и не понадобится.
- Какой аттракцион?
- Берешь обычную клоунскую маску, цепляешь за веревку, залезаешь на крышу, заранее примеряешься, чтобы веревка опускалась до его окна, и тук-тук-тук, кто там? Это я – маска, откройте.
- Всё, Валера, хватит. А то у него и в самом деле крыша поедет. Ты что, хочешь его ко мне в клинику определить? Это уже садизм какой-то. За что ты его так ненавидишь?
- Нет, так нет. Но я тебе вот что хочу сказать. Он мне не кум, не сват и не брат. Я его толком и не знаю. Я его видел один раз в жизни . Ненавидеть мне его не за что. Но он мне не нравится по тем же причинам, что и тебе. Ему слишком всё легко достается в жизни. Он не нюхал горя, он не знал трудностей, он не переживал одиночества. Он, как мальчик из сказки, бредет по жизни и получает всё, что захочет. Вот ты говоришь: женщину такую можно всю жизнь искать и не встретить, а он наткнулся на нее на улице. А я тебе скажу: чтобы найти такую маску, как у него, можно всю жизнь этому посвятить и безрезультатно, а он заходит в какую-то лавку и покупает эту маску задарма. Он мне не нравится, потому что он без труда берет, даже не находит, не ищет, а берет то, на что у других людей уходит жизнь, и даже не понимает, каким бесценным даром он обладает. Мне наплевать на него. Слишком большая честь для него, чтобы его ненавидеть, но он мне не нравится. И давай больше не будем о нем говорить. Повеселиться – давай, подшутить над ним – охотно, не переступать черту – согласен, но обсуждать его психологический портрет мне не хочется. Это твоя специальность, это твой профиль. Копайся в нем, проводи психологический эксперимент, анализируй его поступки и его мысли, вскрой его черепушку и исследуй, что там у него. Но меня уволь. Он мне неинтересен. Я не хочу о нем ничего слышать. Я знать его не хочу. Что с ним происходит, что с ним будет, какой он, плох он или хорош, мне безразлично И давай закончим на этом.
Второй раз за лето Алексей приехал к Валере на следующий день после разговора с Андреем у него дома, когда узнал, что расстроилась их с Ирой свадьба.
Он прошел решительным шагом в комнату, сел.
- Что случилось? - спросил Валера.
- Всё. Надо прекращать наши игры. Это уже не шутки.
- Объясни, что произошло?
- Андрей отменил свадьбу, выгнал Иру из дома. У него нервный срыв. Я предупреждал, я чувствовал, что этим дело кончится.
- Да хватит тебе охать и кудахтать, как старая бабка. Разошелся с женщиной, отменил свадьбу, ну и что? Ты, по-моему, сам этого хотел.
- Я этого не хотел. Да, она мне нравилась. Да, я завидовал Андрею. Но я этого не хотел. Я радовался за них.
- Тебя не поймешь. То ты говоришь: за что ему такое счастье? Почему ему? Чем он его заслужил? То ты хнычешь, что он ее сломает, как игрушку и бросит, а теперь оказывается, ты радовался за них. Как у тебя с логикой, доктор?
- Мне жалко его. Мне жалко ее. Какая у них была любовь.
- Это другой разговор.
- А мы взяли и сломали эту любовь. Бабочку поймали в кулак, содрали с нее пыльцу и выбросили.
- Ты уж за себя говори. Это ты его друг. А мне он никто.
- Да, это я виноват. Не надо было тебя слушать. Из-за какой-то маски такую красоту разбить, крылья перебить двум хорошим людям, заставить страдать и плакать такую женщину.
- Нет, Алексей, не из-за маски. Маска – это повод. Не скрою, важный и нужный для меня. Но это только повод, особенно для тебя. Не из-за денег же ты взялся за это дело. Или, вернее, не только из-за денег. Из-за зависти, доктор, из-за зависти. Мы ведь с тобой говорили на эту тему. Нам ведь Андрей твой обоим не нравится. Потому что он не такой, как мы. Хуже или лучше, это второй вопрос. Но он другой. Ему жизнь дана, как подарок, а нам, как труд. Для него жизнь – вознаграждение, а для нас – наказание. Для него жизнь легка и приятна, для нас – однообразна и скучна. Он радуется жизни, а мы от нее устаем. Он живет, как ребенок, и, как ребенок, всё хватает вокруг и смеется. Мы – как старики, которым уже нечего ждать от жизни. Для него жизнь – игрушка, он и получает от нее подарки, не прилагая никаких усилий, как дитя, которого балуют взрослые. А нас с тобой некому баловать, а хочется. Он любит и любим, а мы забыли, что такое любовь. Он удачлив, а мы удачу зарабатываем потом. Он ленив и беззаботен, а мы трудимся ежедневно и порой не знаем, ради чего. Вот тебе правда, и ты ее знаешь так же хорошо, как и я. Только боишься себе в ней признаться.
Доктор как-то сразу сник, как воздушный шар, из которого выпустили воздух.
- Когда у них свадьба должна была состояться?
- В следующую субботу.
- Ладно. Не переживай. В следующую субботу они, конечно, вряд ли поженятся, но, может быть, потом наладится. А игры наши мы прекратим. Спектакль закончился. Занавес. Так что не беспокойся. Встречайся с ним. Дружи, если ты это называешь дружбой. Встречайся с ней. Утешай, если ты на большее не способен. Кстати, при случае все-таки спроси у него: может быть, он передумал и продаст мне маску. Или вдруг, раз он такой нервный, как ты говоришь, тебе ее отдаст. Так ты приноси, договор наш остается в силе.
За окном ветер и осень. Ветки деревьев, как неприкаянные, царапаются в стекло. В доме тепло и уютно. На душе тоскливо и гадко. Задумчивый свет торшера падает на журнальный столик. Алексей наливает еще коньяку и жадно пьет. Хочется напиться и завыть, чтобы никто не слышал, зареветь белугой, чтобы никто не видел. «Как там Андрей? Как там Ира?»