Риверсайд

                Посвящается моему другу, Demeon (DANTE DEMON-ANGEL) Deathstar.
                Есть люди, которым ты дорог.

 Всю дорогу до Нового Орлеана я сидела с надменным выражением лица и  молчала. Косые взгляды в мою сторону доставляли мне несказанное удовольствие. Я люблю трепать нервы людям, особенно когда у меня плохое настроение. Моя тетя Элли, я называла ее просто Элли, зная мою игру, поддерживала меня ироническими улыбками. Меня это смешило, но я сдерживалась. К тому же мне грустно и тревожно, но я не хочу показывать это ей. Это не ее дело.
 Из всех своих родственников, я люблю, пожалуй, только ее, за то, что она умеет молчать и не лезет в мои дела, в каких бы то ни было проявлениях, без моего доброго разрешения.
 Элли знала, что как только мы приедем в Новый Орлеан я оставлю ее наедине с самой собой в огромной квартире во Французском квартале, в ней когда-то жили мои дедушка с бабушкой и мама, но это было давно и не имеет отношения к этой истории. У меня есть свои важные дела. Элли не знала, куда я иду, с кем и когда вернусь. И не спрашивала меня об этом.
 Элли тридцать два года, внешне она выглядит, как героини Хичкока, что мне очень нравится и не только мне, но это не нравится нашей семье. Элли же это не беспокоит, так как собственный стиль все, что она сумела сохранить после замужества. Она красивая, у нее черные волнистые волосы и бледная кожа – золотой образец южанки девятнадцатого века, поэтому в нашем двадцать первом ее принимают то за неформалку, то за ненормальную. И видимо только ее Новоорлеанский любовник видит в ней утонченную леди. Я его не знаю, но он мне нравится уже потому, что он любит мою прекрасную Элли.
 Такие женщины как, Элли, часто живут по трафарету, и если что-то не укладывается в этот самый трафарет, то они страдают, молча и покорно, не  в силах отстоять свою независимость. Этот тип людей придумывает себе идеальную жизнь – трафарет, продумывая все, вплоть до мельчайших деталей, и желает, чтобы все было, так как задумано, хотя и понимает, что это не всегда осуществимо. Это не мечта, это смысл их жизней. Все запланировано и продумано, и назад пути нет, нет пункта «редактировать», если что-то задумано, то так и должно быть. Ну а если не выходит? Ну что ж…. Они уходят в себя. В конце концов, заканчивают жизнь самоубийством, потому что не в силах смириться с тем, что все идет не по их идеальной выкройке. Элли  выпьет уксус, вскроет себе вены или же повесится.  Но, она этого не сделает. Я не допущу, чтобы она это совершила, так как я люблю ее.
 На прошлой неделе я устроила скандал. Это было тщательно спланированное выступление для всей моей занудной и чопорной семьи, состоящей из Салли, которая  и была источником занудства и чопорности, мужа Элли и самой Элли, себя я выносила за рамки этой семьи, хоть и называла своей. Я высказала свою теорию о «трафаретной жизни» Элли, я расписала во всех красках ее ненависть к мужу, самой себе и жизни не соответствующей мечте. Мои слова порой звучали, как бред, но я видела, что она все понимает. Салли, старшая сестра матери, даже хотела вызвать полицию, чтобы меня утихомирили. Ха! Меня это рассмешило, и только. Я не обращала на нее внимания, моим объектом была Элли, я призывала ее к бунту. Я смотрела на нее со злобой, с вызовом. Я хотела, чтобы она заплакала. Элли никогда не плачет, по – крайней мере, я никогда не видела ее плачущей. И сейчас она не заплакала. Элли подошла ко мне, я ждала пощечины, я ее заслужила, но она обняла меня и стала гладить по голове: «Милая Мириам, как же ты устала! Все хорошо, все хорошо. Успокойся». После, я попросила у нее прощения.
 Меня считают злой и циничной, пусть так. Это моя защита от внешних посягательств, я слаба, чтобы защищать себя по-другому.
 Год назад, тринадцатого июля, я запомнила эту дату, потому что она стала для меня знаковой, Элли поздно вечером прошла ко мне в комнату, в доме уже все спали. Я сидела и читала, освещая книгу фонариком. Она радостно улыбнулась:
 - Пойдем, хочу тебе кое-что показать.
 Я отложила книгу и пошла за ней. Элли в ту ночь была одета в длинную шелковую сорочку, отделанную кружевом, явно вытащенную из бабушкиного сундука. Ей нравятся старые вещи. Мы вышли на улицу, и она повела меня прочь от дома.
 - Куда мы идем? – спросила я. Мне нравилось поведение Элли, ее наряд и улыбка. Казалось, в этот момент она была той самой Элли из своей мечты.
 - Подожди, сейчас все увидишь.
 Мы пришли на берег реки. Наш дом был не так уж далеко.
 - Красиво?
 - Да, - ответила я, глядя на реку.
 - Мириам, видишь дом, почти у воды?
 Я кивнула.
 - Я должна была жить в таком же доме, у реки. Каждое утро я открываю окно, улыбаюсь всему миру. И у меня есть семья. Настоящая. И мой муж внимательный и заботливый. Он дарит мне цветы просто так, выходные мы проводим вместе, гуляя по городу. Я иду рядом с ним, на мне белое платье-футляр.
 Я не могла представить на моей Элли классическое платье-футляр белого цвета – это не ее цвет. Или все же ее? Я оторвала взгляд от воды и посмотрела на нее. Элли светилась от счастья.
 - И мы идем на вокзал. Покупаем билет до Нового Орлеана. Когда мы выходим на станции, навстречу нам идет Вайолетт.
 При упоминании имени матери я взяла Элли за руку.
 - Очень красиво, - сказала я, не зная, что нужно говорить. Элли была не здесь. Она никогда не была здесь. Она жила в своей мечте. В мечте, которая не исполнилась и уже не исполнится никогда. Элли это и понимала и не понимала. Но в ту минуту она этого не понимала, и была счастлива. А я придумала свою «трафаретную теорию».
- Почему все не так? – спросила она не то у меня, не то у мироздания. Я молчала.
- Пошли домой, - сказала она. К дому мы вернулись в молчании.
- Никому ничего не рассказывай.
- Никому ни слова, ты меня знаешь.
 «Пробудить бы в тебе все чувства навсегда, чтобы ты действительно стала собой», - думала я, закрывая двери своей комнаты. Та ночная прогулка была единственным откровением Элли. Я могла только догадываться, что творится у нее в голове. И знала точно, внутри у  нее буря, она спокойна только внешне. И я хотела выпустить бурю наружу.
 Так, вот, я еду в Новый Орлеан и понимаю, что останусь там. Я так решила, и я не отступлю. Отступить – значит предать себя, а я так не могу. Я возвращаюсь домой. И еще я еду к другу. Он романтик, темный ангел, знаток мистики и древних цивилизаций. У него тонкие черты лица, яркие зеленые глаза и светлые волосы до плеч. Даррен говорит о смерти легко и просто, буднично, ловко рассуждая об этом явлении, как я о литературе и культуре древнего Рима. В последнее время он много стал говорить о самоубийстве. Он говорил об этом просто и легко, рассуждал о причинах, смысле и способах.
 «Знаешь, Мириам, - говорил он. – Иногда я представляю, что я мертв. Пытаюсь представить, прочувствовать это чувство. На что оно похоже? И знаешь, оно похоже на коктейль из ада и рая, смешанного в равных долях. Ты смотришь на свое тело, страшно, на мгновение больно и грустно, а потом легкость и тяжесть. Легкость оттого, что ты не в этом мире, и тяжесть от выбора – лететь к свету, о котором так все мечтают при жизни или стать призраком улиц, а может, есть и третий вариант – переродится. Смерть это следующая степень свободы, но она не доступна, пока не достигнешь предыдущих уровней. Мириам, ты меня слушаешь?
 - Да, - тихо ответила я. – О какой смерти ты говоришь? О той, что настигает тебя внезапно или о той, которую ты приглашаешь сам?
 - А какая разница? Ты можешь пригласить ее, когда готов. Самоубийство – это своего рода ритуал, как жертвоприношение. И что-то в последнее время мне так все надоело».
 Меня это насторожило.  Раньше я сама, как «самоубийца со стажем», могла часами говорить и слушать об этом непростом шаге. Я никогда не думала о суициде всерьез. «Личность склонная к суициду, но никогда его не совершит, так как у нее есть веские причины, чтобы жить» - заключение  «моего» психолога. Но однажды, очень хороший человек, который был для меня и еще для многих людей, лучом света, стал думать вслух о самоубийстве и вскоре его совершил. С тех пор мне становится страшно, когда кто-то начинает говорить на тему ухода из жизни, проецируя его на себя. Это, конечно же, касается людей, которые мне дороги, некоторых из них я подсознательно очень люблю, пусть и не готова, в этом открыто признаться, и я буду их защищать. Даже от самих себя.
 - Элли, я останусь здесь, - сказала я, когда мы вошли в дом.
 - Ты ведь хотела куда-то идти, или уже передумала? – удивленно спросила она.
 - Нет, я остаюсь в Новом Орлеане, я не вернусь в Ричмонд. А сейчас мне действительно надо идти.
 - Я знала, что рано или поздно ты это сделаешь, - устало ответила Элли, садясь на диван.
 - Ты можешь остаться со мной! – я снова призывала ее к бунту, смотрела ей в глаза.
 - Я не могу, ты знаешь! – громко ответила она, давая понять, что не уступит мне. Взгляд она не отвела, дала понять, что настроена решительно. Но в этой ситуации, мне ее решительность казалась глупостью.
 - Ты не любишь мужа, ты не любишь свою жизнь, ты однажды…. – начала я.
 - Мириам, ты хотела куда-то идти! – спокойно напомнила Элли.
 - Я хочу тебе помочь исправить твою жизнь, я не хочу, чтобы ты мучила себя!
 - Мириам! У тебя есть какие-то дела, ты для этого сюда и ехала, - настойчиво повторила она, давая понять, что тема закрыта.
 - Ушла! – ответила я, направляясь к выходу.
 Я понимала, сейчас с ней спорить бесполезно, впрочем, как всегда. Элли никогда не выдает своих чувств, очень редко проявляет какие-то эмоции. Всегда вежливая, сдержанная, отстраненная.
 Выйдя на улицу, я вспомнила о Даррене, и наш с ним разговор, перед тем как я села в поезд до Нового Орлеана.
 Ему все надоело, пора что-то менять! Знал бы он, как мне все надоело, но я же не плету веревку и ножи не точу, и вообще не думаю о смерти. Я эгоистка. Это так. Иногда я чувствую себя чудовищем – циничная, злая эгоистка, любящая очень немногих людей, хватит пальцев на одной руке, чтобы перечислить. Двое из них – Элли и Даррен. Хотя последнему  я не признаюсь в этом.
 Я пошла в сторону Риверсайда, я люблю Новый Орлеана, гуляя по городу, любуюсь каждый раз его красотой, смешением архитектурных стилей, самобытностью каждой улочки, но сейчас я спешу и мне не до этого. Хотя я иду в Риверсайд, а  это одно из самых живописных и красивых мест города, много воды и зелени, дома буквально спрятаны среди деревьев и цветущих кустов. Там тяжело дышать, потому что задыхаешься от легкости. Маленький рай, тихое местечко, вполне пригодное для приюта двух крайностей – чокнутого и обывателя, и тот и другой найдет свои прелести в Риверсайде. В этом районе и живет Даррен.
 Я шла быстро, боялась не успеть, прийти поздно…. Что он сделает с собой? И сделает ли вообще? Рассуждать логически я не хотела, где есть самоубийство, или даже мысли о нем, там нет логики. Чем ближе я подходила к его дому, тем больше понимала, что люблю его и он мне очень дорог. Ладони вспотели, сердце забилось сильней, от этого я чувствовала себя идиоткой.
 Подойдя к двери, я несмело постучала. Моя наглость и уверенность куда-то  улетучились. Никто не спешил мне открывать. Я постучала сильней, и через секунду охваченная паническим страхом, я попросту ломилась в дверь и кричала, требовала, чтобы он не совершал непоправимых ошибок, и чтобы  открыл мне дверь.
 - Мириам, ты сейчас дверь с петель снимешь! – услышала я спокойный, чуть насмешливый, голос Даррена.
 «Все хорошо! Он жив!» – пронеслось у меня в голове. И тут же: «Какого черта я устроила здесь концерт! Это, что была его очередная философская мысль?! Сейчас я тебе, Даррен, все скажу!»
 И когда он открыл дверь, я заплакала и молча, прижалась к нему. Даррен обнял меня и, гладя по голове, тихо смеялся:
 - Мириам, что с тобой? Все хорошо. Ты последнее время очень странно себя ведешь.
 - Я не… я думала, что ты решил уйти из жизни…. Я испугалась…. Я люблю тебя…. А  эти все твои слова о…. - сквозь слезы говорила я. В душе боролись искренность и цинизм. Я хотела наорать на него, начать язвительную перепалку, сказать «Лучше б ты и правда вскрыл себе вены, я бы не зря выла под дверью!», а вместо этого говорила о любви и плакала, отбросив извечную язвительность куда-то в сторону. В этот момент я была той милой, доброй девочкой, которую скрывала под маской цинизма.
 - Со мной все в порядке, ты же видишь. Я ничего не собирался с собой делать. Ты самое светлое создание в моей жизни, я рад, что ты здесь. Ты знаешь, что я люблю тебя, Мириам, тебе не надо ничего говорить, ты сама все знаешь, - ответил он.
 Его тепло, голос, поцелуи успокоили меня. Я не прятала себя ранимую от него. Мы похожи в этом. Открываемся далеко не каждому, любим тем более не каждого.
 - Я остаюсь в Новом Орлеане, - тихо сказала я, боясь звука своего голоса.
 - Неужели? Я думал, этого не произойдет никогда! – он снова поцеловал меня.
 - Тебе говорили, что ты ненормальный? – спросила я.
 - А тебе?
 Я засмеялась.
 И впервые осталась с ним на ночь. Ночью началась гроза. Наблюдать грозу в Риверсайд  это удовольствие. Стихия бушует, деревья наклоняются, чуть ли не до земли, а рядом река и молнии бьют прямо в воду, красиво и немного страшно.
 За окном бушевала стихия, а мы сидели, обнявшись у камина, и молча, смотрели на огонь. Не знаю, о чем думал он, а я думала о том, как я сейчас счастлива. Мне редко бывает так хорошо и спокойно, я нечасто чувствую чью-то любовь. Поэтому особенно дорожу такими минутами. В данный момент мне хотелось, чтобы все это длилось как можно дольше.
 - У меня такое чувство, что я читаю твои мысли, - сказал Даррен.
 - И как тебе весь этот бред? – усмехнулась я.
 - Мне нравится.  Я знаю, что ты сейчас злорадствуешь, - улыбнулся он.
 - Я нарушила свой принцип - «никогда не признавайся в любви, даже если тебя это чувство просто разрывает», это мерзко, - в моем голосе снова слышались оборонительные нотки цинизма.
 Он тихо рассмеялся.
 - С тобой я нарушил все свои принципы, моя милая. 
 - Черт!
 - Он самый!
 - А давай пошлем его к дьяволу, раз уж мы не ленимся посылать туда весь мир!
 - Черта? К дьяволу? – изобразил удивление Даррен. – Черта лучше посылать к богу!
 Я засмеялась.
 - Хорошо, что нас не слышит никто кроме стихии, - смеясь, сказала я.
 - Кого-то смущают два счастливых сумасшедших?
 Я засмеялась громче.
 - Мне иногда становится страшно оттого, что будет дальше, - тихо сказала я, перестав смеяться.
 - Не думай об этом, ты же знаешь итог всему   –  смерть.
 - Смерть всего лишь подводит итог, а что после? Ведь страшит не сама смерть, а то, что будет потом.
 - Не надо только о рае и аде, так можно сойти с ума или же стать  христианкой – фанатичкой, - Даррен улыбнулся. – Если ты такой станешь, нам не по пути.
 - Еще чего! - огрызнулась я. – Я  схожу с ума по другим направлениям, и ты это прекрасно знаешь.
 - Очень хорошо знаю! После смерти, а это будет не скоро, мы отправимся в царство теней, или же станем призраками и останемся в этом доме. Станем еще одной легендой Нового Орлеана!
 - Мне нравится второй вариант!
 Мы вместе рассмеялись.
 Почти до утра мы говорили подобный бред, смеялись, целовались, слушали грозу и треск дров в камине. Окно было немного приоткрыто и комнату наполняли ароматы дождя и магнолий.
 Мы чувствовали себя любимыми, свободными, почти высшими существами. Для нас это было нормально и правильно.
 Что происходит, когда одиночки находят друг друга? Сначала они долго присматриваются друг к другу, тщательно продумывают каждый шаг, постепенно сближаются, а потом растворяются друг в друге.
 С нами было все так же.
 Мы познакомились два года назад. Я гуляла по городу, и пришла в Риверсайд. По обыкновению я гуляла одна и обычно шла, куда глаза глядят, без всякой цели. В Риверсайд мне понравилось, вода действует на меня успокаивающе. Я сидела на скамейке и смотрела на воду. Вскоре я почувствовала, что за мной кто-то наблюдает, и сразу ощутила себя параноиком. Но за мной действительно наблюдали. Это был Даррен.  Он с усмешкой смотрел на меня, рассматривая и изучая.
 - Я вам не мешаю? – резко спросила я, меня стал раздражать его взгляд.
 - Нет, что вы. Не ожидал здесь, кого-то увидеть, - вежливо ответил он.
 - А что здесь обычно никто не гуляет?
 - В одиночестве нет.
 - С чего вы решили, что я одна? – невпопад ответила я.
 - Видимо ваш спутник утонул в реке, - рассмеялся он.
 - Я всегда гуляю одна, мне не нужны сопровождающие!
 Я встала и собралась уходить.
 - Приходи завтра сюда, в это же время!
 Я ничего не ответила, я была уязвлена его открытой насмешкой. У меня никогда не было друзей, кроме Элли. Я решила быть одна, без друзей, без любимых. Никто не причинит тебе самую сильную боль.
 На следующий день снова пришла в Риверсайд, я не планировала заводить друзей. Мне просто стало интересно. Так мы и начали общаться. Он стал моим знакомым, а потом и другом. Единственным другом, после Элли. Вначале наше общение напоминало интеллектуальные дуэли Ганнибала Лектера и Кларисс Старлинг.  Мы спорили, что-то доказывали, загадывали друг другу загадки про самих себя.
 Когда я уехала из Нового Орлеана в Ричмонд, мы продолжили общение по телефону. Это  все напоминало хорошо поставленную пьесу, так как мы оба знали заранее, о чем будем говорить и что. Я стала ездить в Новый Орлеан чуть ли не на каждые выходные, иногда одна, но чаще с Элли. О моем общении с Дарреном никто не знал, даже Элли. То, что все вечера сидела в комнате и говорила с кем-то по телефону, никого не волновало.
 «- У тебя было так, что ты смотришь на себя в зеркало, и понимаешь, что на тебя смотрят не твои глаза. Они чужие, они пугают и, тем не менее, существо, обладающее таким пристальным, режущим взглядом совершенно.
 Я прекрасно понимала, о чем он. Долго молчала в трубку. Даррен слушал мое дыхание. Терпеливо. Давая подумать, испытывая.
 - Ты слишком долго думаешь, - наконец сказал он.
 - Знаю. Я знаю этот взгляд. Демон внутри меня мучает Элли, вызывает ее на бой. Смотрит на нее потусторонним жутким взглядом.
 - Это не демон Мириам, это всего лишь ты».
 Да, это всего лишь я.
 Наши дуэли продолжались где-то четыре месяца, потом началось ровное дружеское общение. Он рассказал мне о себе, я в свою очередь рассказала о себе, обмен краткой информацией. Это нам было не нужно, но сделано как некая дань приличиям.
 И вот теперь мы признавались друг другу в любви и нарушении наших священных принципов.

 Утром я вернулась во Французский квартал, Элли была дома. Она выглядела счастливой и казалась еще красивее. Глядя на нее, я не могла не думать о том, почему она живет, так как не хочет жить, что ей мешает сделать шаг вперед? Почему красота должна умирать, и внешняя и внутренняя? Зачем загонять себя в клетку и соответствовать чьему – то лживому идеалу, ведя себя кротко, смирно и послушно, когда хочется жить в полную силу, не пряча слезы и смех внутри себя? Этого я не понимала.
 - Мириам, ты могла бы предупредить, что не придешь домой, - она достала фарфоровый сервиз, приготовила чай. В доме пахло яблоками и корицей. Чай с яблоками и корицей – то, что ассоциируется с Элли.
 - Извини, - улыбнулась я. – Как провела вечер? – я села за стол и, взяв в руки чашку, вдохнула яблочно-коричный аромат.
 - Чудесно, - улыбнулась Элли. – Сегодня вечером я уезжаю обратно в Ричмонд.
 Лицо Элли стало немного грустным.
 - Зачем?
 - Ты все сама прекрасно знаешь, - ответила она, теребя витую шкурку яблока. – Я не могу здесь остаться надолго.
 - Останься до завтра. Пожалуйста, Элли, не уезжай!
 - Я буду приезжать к тебе, обещаю. Я не могу все так бросить и уйти, меня не поймут.
 - А тебе это надо? Тебе нужно понимание людей, на которых тебе по большому счету наплевать?  Да впрочем, и им на тебя!
 - Ты не права, они меня любят… И есть еще то, чего ты не в состоянии понять…
 - Салли любит только себя, а твой муж, да он может тебя и любит, но ты для него как вещь, дорогая и эксклюзивная….
 - Мириам, хватит! Не смей так больше говорить! – Элли начала сердиться. И это было приятно видеть, хоть какая – то эмоция, кроме улыбок и грусти.
 Да, ее любили, но не понимали. Я понимала ее, и поэтому хотела ей помочь, но не знала как. Она не хотела говорить со мной о себе,  своих проблемах, страхах и чувствах. Она была счастлива только в Новом Орлеане, но такое счастье  быстротечно, всего – то на пару дней. Сплошное терзание, быть настоящей и счастливой несколько часов, а потом опять притворятся и прятаться. Жить в оправдание своим иллюзиям.
 - А что говорит твой любовник?
 - Что? О чем говорит? – не поняла Элли.
 - О том, что ты быстро уезжаешь, о том, что мучаешь себя, о том, что не желаешь остаться здесь? – я медленно и четко проговаривала каждое слово, желая, чтобы она поняла, к чему я клоню.
 - Мириам, ты лезешь сейчас не в свои дела! Тебя это не касается также как меня то, где и с кем ты была этой ночью!
 Я прикусила язык. Черт! Получила по ушам своим же оружием! Следует заметить, это довольно неприятно.
 - Извини, я маленько перегнула палку, - все, что могла сказать в эту минуту я.
 - Рада, что ты это поняла, моя хорошая!
 Элли была на высоте, так вежливо, точно и тактично заткнуть меня никому никогда не удавалось, да и вообще заткнуть, последнее слово всегда оставалось за мной, даже если и летело в закрытую дверь и заткнутые уши.
 - Ты проводишь меня на поезд? – спросила она.
 - Конечно, это само собой разумеющееся! – ответила я. Встав  с кресла, я подошла к ней и обняла ее. – Элли, ты один из самых дорогих мне людей мире, а таких поверь немного. Помни об этом.
 - Буду помнить всегда. Спасибо за все, Мириам.

 Перед тем, как проводить Элли на поезд, я успела съездить в Риверсайд. Мы договорились с Дарреном о том, что встретимся после десяти вечера на Рю-Рояль. Я сказала, что еду провожать Элли на поезд, он знал кто такая Элли, и что значит для меня.
 Провожая ее, я чувствовала, что теряю что-то важное, и отпускать ее не нужно. Но удержать ее было невозможно. Я знала, что Салли немного поворчит о том, какая я чертовка и ни о ком не думаю, кроме как о себе, но в душе будет очень рада, что я осталась в Новом Орлеане. Я ей порядком надоела за все время пока жила у нее, а жила я там почти с детства. Салли не могла допустить, чтобы дочь ее сестры жила в приемной семье. За это я была ей благодарна, хоть она и изводила меня своими придирками и нравоучениями, которые я не принимала. У меня всегда был свой взгляд на этот мир, и он меня устраивал, а главное никому не мешал жить.
 - Элли, будь осторожна, - сказала я на прощанье. – Приезжай поскорее обратно.
 - Это ты будь осторожна, максимализм и  цинизм тебя до добра не доведут. Пока, совсем скоро я снова буду в Новом Орлеане.
 Элли уехала.
 А я встретилась с Дарреном, как мы и договаривались.

 Я стала жить в Новом Орлеане вместе с Дарреном. Мы жили на два дома, когда оставались в Риверсайд, когда во Французском квартале. Нам обоим это безумно нравилось, казалось, нам принадлежит весь город. Мы не давали друг другу никаких возвышенных обещаний и клятв, они нам были не нужны, мы счастливы, нам хорошо и без клятв. Жить намного проще не сковывая себя стереотипами, и не придумывая ответственности за несуществующие проблемы. Если людям хорошо вместе, показуха и мишура им не нужна. Мы с Дарреном в этом уж точно не нуждаемся, так как не зависим от мнения общества и их представлений. Нам не важно, что думают о нас и наших отношениях, мы не стремимся нравиться всем и каждому, мы одиночки, которые встретились, и только.
 Некоторые воспринимают позицию одиночек, как детство и максимализм, но те, кто так говорят, не ощущали одиночество в полной его мере. Одиночество это не только замкнутость в своем мире и минимум друзей, одиночество это состояние души. Ты можешь быть окружен друзьями, людьми, которые тебя любят, ты тоже кого-то любишь, но при всем при этом чувствуешь себя одиноким. И только встретив такого же одиночку, как сам, ты чувствуешь себя совершенно по-другому, вы становитесь парой, как пары волков-одиночек – счастливые, сильные и свободные, вы можете понимать друг друга и без слов. Я сравниваю нас именно с волками, потому что только они олицетворяют собой, все то, что может быть лучшим в человеке.
 Мы с Дарреном стали такой парой.

 В то утро мы были в доме на Рю-Рояль, и недавно проснувшись,  завтракали. Идиллию и спокойствие утра нарушил телефонный звонок. Я взяла трубку, это была Салли, я ее сразу узнала, но меня насторожил ее дрожащий голос, я почувствовала, что что-то случилось, у Салли голос никогда не дрожит, она орет, как командир роты.
 - Здравствуй, тетя Салли, - сказала я. – Что-то случилось?
 - Да, Мириам, случилось, - Салли замолчала, сдерживаясь, чтобы не  зарыдать. – Мириам…
 - Да, тетя Салли, я слушаю… - я замерла и боялась пошевелиться.
 - Мириам, детка, Элли умерла….
 Я была готова услышать, что угодно, но только не это. Салли зарыдала, с подвыванием. Я была готова закричать, но сдержалась.
 - Как? Что случилось с Элли? – тихо спросила я, держась за стену, чтобы не упасть.
 - Элли вскрыла себе вены, предварительно выпив пять таблеток обезболивающего, и легла в бывшей твоей комнате, она ушла туда на ночь. Она оставила записку, просит похоронить ее в Новом Орлеане, рядом с твоей матерью. Вечером мы будем в Новом Орлеане. До встречи, Мириам.
 Я, молча, повесила трубку, даже не попрощавшись с Салли. Даррен, ничего не говоря, обнял меня. Мой мозг судорожно обрабатывал поступившую информацию «Элли умерла. Она вскрыла вены». И первая мысль «Я знала, что так и будет. Я это знала, и не спасла ее». И я заплакала, громко, с подвыванием. Моя прекрасная, любимая Элли покончила жизнь самоубийством. Еще один луч света угас. Я начала обвинять в случившемся себя, потом Салли и мужа Элли, ее любовника и ее саму. И понимала, что мы все в какой-то степени в этом виноваты. Но Элли не воскресить.
 - Может, лучше, поплачешь сидя на диване?
 Не выпуская меня из объятий, Даррен провел меня из прихожей в гостиную, и усадил на диван. Чувствуя его тепло, я осознавала, что у меня не все потеряно, что есть человек, которому я нужна и который меня любит, и понимает. И я тоже очень нуждаюсь  в нем. 
 - Элли умерла, - сказала я. – Ее привезут сюда, похороны пройдут в Новом Орлеане. Прошла неделя, как она уехала отсюда в Ричмонд…. О чем она думала?
 - О тебе и Новом Орлеане, возможно.
 - Зачем убивать себя, когда можно уйти? Она хотела уехать из Ричмонда, хотела все бросить и начать новую жизнь, но почему –  то не сумела. Ей не хватило смелости стать свободной, но хватило, чтобы убить себя….
 Я снова заплакала.
 - Не всем хватает смелости, не все могут быть сильными.
 - Я не верю в это, не хочу верить…..
 - Возможно, перед последней секундой жизни она пожалела о том, что сделала. Все можно исправить, кроме смерти. Самоубийцы часто осознают это, но слишком поздно. Жить стоит, в любом случае. Но мы не вправе судить Элли.

 В дни похорон всегда идет дождь, я не раз это замечала. Похороны Элли не стали исключением. Я стояла в гостиной рядом с гробом, и внимательно смотрела на нее. Она была красива, как всегда. Круги под глазами были замаскированы, а кожа у нее всегда бледная выглядела, как мрамор, и на ее губах была чуть заметная улыбка, как будто Элли уснула и видела чудесный сон.
 На кладбище Лафайет, я положила цветы на могилу матери, и вернулась к могиле Элли. Даррен взял меня за руку.
 Я не смотрела, как опускали гроб, я рассматривала людей, пришедших проститься с ней. Тетя Салли, муж Элли, Элиза, подруга Элли, какие-то малоизвестные мне родственники. Они все были грустные, некоторые плакали. Я не верила их слезам, не знаю почему, но мне они казались лживыми, простое соблюдение традиции – плакать на похоронах. Я не могла плакать, я не плачу на похоронах, я потом оплачу Элли, оставшись одна. Даррен не будет мне мешать, и говорить ненужные слова утешения, не нужные для меня.
 Мой взгляд остановился на человеке, стоявшем в стороне от нас и могилы. Он был одет в черное, как и все, и его глаза были скрыты очками с темными стеклами, и я не могла понять, плачет он или нет. Я поняла кто он. У меня было желание подойти и поговорить с ним, но я не сделала этого, я знала, что Элли была бы против.  Да, она любила его, как и он ее. Им обоим не хватило одного правильного шага. Я смотрела на его отрешенное лицо, и мне хотелось плакать. Я чувствовала его горе и скорбь по Элли. И мне было стыдно, что я страдаю меньше, хотя тоже люблю ее.
 - Мириам, ты ни в чем не виновата. Не вини себя в смерти Элли, ты сделала все, что могла, - спокойный голос Даррена вывел меня из задумчивости. Я посмотрела на него, и слабо улыбнулась.
 Мы стояли у могилы Элли, я, Даррен и чуть дальше любовник Элли, и ждали когда все уйдут. Дождавшись, я прочитала на памятнике «Элеонора Стенли».
 - Может, ты станешь легендой этого города, Элеонора Стенли, и я мельком увижу тебя где-нибудь на улице.
 Мы с Дарреном медленно пошли с кладбища, у могилы остался только человек, которого любила Элли.