Мы пришли в этот мир желанными: стране нужно было пушечное мясо. Наши сопливые беззаботные отцы носили самошитые брюки-клеш, стриглись под «битлов», бежали в Афганистан за славой воинов-интернационалистов и от своих юных домовитых жен. Наши матери застали немного застойного изобилия (эти годы краха экономики и безмятежной юности они потом всю жизнь будут считать самыми счастливыми). Наших родителей заманивали и гнали в жирные, доживающие последние годы деревни. Краснолицые партийные чиновники — дети тех, кто гнал комсомольцев на БАМ и внуки тех, кто гнал добровольцев на Беломорканал - бросили клич: «молодежь - будущее села!». И вгоняли в грязь, в навоз, в шлакобетонные сараи.
Но вгоняли не всех, а только тех, кто поверил в то, что они и правда нужны, что они и именно они - элита, будущее. Стране необходимо было, чтобы в это верили. Врачи, учителя, просто деловитые интеллигенты — молодые, веселые, с хорошей, грамотной речью на потеху местной пьяни. Оклеивали шлакобетон дешевыми обоями, ставили на кухню шаткий стол, выпрошенный у школьного завхоза из утиля. Водружали на него миску с первыми огурцами, выращенными на песчаном пустыре, превращенном в скудные грядки. Рожали нас. И вкалывали, чтобы прокормиться. Хватались за все, буквально: за коровьи сиськи, за рычаги тракторов, за надежду жить по-человечески, в достатке и сохраняя чувство собственного достоинства, как и подобает элите. Руки постепенно привыкали к рычагам, а надежда на нормальное будущее таяла медленно, но так же необратимо, как эпителий легких у курильщика. Рубеж восьмидесятых-девяностых пришелся на самый разгар их молодости и нашего детства. Время большого дележа собственности между партийными воротилами, колхозными прохиндеями, начинающими молодчиками-рекетирами. Было самое начало хваткой и жадной ельцинской олигархии. Тогда еще волны сверху только-только начали доходить до нас. Их еще никто не осознавал.
Накопленные на машины — ковры — мебеля — детей сбережения вдруг стремительно стали таять. Но все еще верили, что это — недоразумение. Что жизнь скоро опять войдет в свою вязкую колею. Не входила. Денег не осталось. Спасительных рычагов и сисек тоже. Шлакобетонные стены стали осыпаться. А бежать уже стало некуда. Мышеловка за спиной захлопнулась. А им еще был тридцатник. Они еще подавали надежды.
Мы уже тоже начинали. Мы с детской непосредственностью продолжали жить в Советском Союзе. Старые строгие учителя нужной закалки еще повязывали нам красные галстуки и говорили что-то про великую и могучую. Мы еще маршировали под барабаны и горны, еще ползали в осенней грязи колхозных картофельных полей, выковыривая из холодной жижи полусгнившую картошку; а чаще — втаптывая втихаря обратно в землю: все равно не видать было обещанного червонца, а собранному урожаю быть пропитым толстыми бессовестными председателями. Но мы уже могли сравнивать данность и желанность: пускали тягучую слюну на фотографии гамбургера в «Пионерской правде», смотрели передачи Супонева с участием холеных и умненьких московских школьников. Уже оскоромились «Сникерсом». На горизонте слабо забрезжила жизнь какая-то другая, а не серая и вонючая.
Середина девяностых. Первые проблески самосознания в наших головах. Бросали спивающихся отцов, больных матерей, скидывали навозные фуфайки, бежали куда-нибудь, прочь от безысходности, в города. «Стране нужны менеджеры, брокеры, риэлторы» - звали нас лозунги в счастливую демократическую жизнь. Мы не спали ночами, поступали, учились, продираясь сквозь частокол из детей чинуш-ментов-бандитов. Смотрели на них, завидовали. Стремились подражать. Чтобы хоть как-то приблизиться к достатку, хватались за все, где обещали: шли в сторожа, маляры, а кто рожей вышел — в бандитские кабаки официантом. Не высыпались, плохо работали, плохо учились. Гробили здоровье, искали прямые, надежные пути к жизни. Падали мордой об асфальт, поднимались — все заживало как на собаке. Не чувствовали времени, не понимали главного. Лезть в один вагон с «золотыми» детьми, вставать с ними на равную позицию — чего может быть глупее? Свобода, в конкуренция интеллекта, равенство возможностей - мы в это верили. Это — правда. А нельзя было не верить. И не хотелось сомневаться, что все так. Ждали, что еще немного, и все случится. Мы стали новым пушечным мясом. Нужно было кому-то работать на переломе, нужна была новая мнимая элита, которая расчистила бы место настоящей. Работали за копейки, терпели самодурство, вылетали без причин. Искали лучшего, и все повторялось. Были уверены, что все это — не надолго. Что скоро — наше время, и все будет по другому. Набирались знаний, как припасов на черный день. Но - патриархальный уклад, преемственность поколений, где одинаково передается по наследству и золото, и дерьмо — как такую страну не любить?!; бок о бок с нами шли другие сверстники. Уверенным шагом чеканили они свои прямые дорожки, которые мы так безрезультатно пытались отыскать. Они топали по ним, даже не осознавая своей удачи. Все было осознано и прорисовано их отцами: чинушами, ментами, бандитами, и, как смесь в разной консистенции этих трех ингредиентов — бизнесменами.
Мы тоже хотели в бизнес: уж в нем то мы себя проявим: шустрые, стойкие, умные. Мы брызгали идеями во все стороны, валяли ночами бизнес-планы, чего-то не понимали, ломали стены — в общем, напролом, к вожделенному. И оно уже маячило на горизонте. Но тут-то две параллельные вселенные и пересекались. И уже твердая рука чиновника преграждает тебе путь вперед, а холодный ствол бандитского пистолета упирается в затылок. А мент смотрит на все это с понимающей ухмылкой.
Все, кончился бизнес. Но ничего, это случайно. Мы еще молоды, мы еще поднимемся. И поднимались. И снова падали. Мы метались по жидкому цементу, который постепенно твердел, сковывал движения. И в какой-то момент он затвердел. Все встало на свои места.
Мы подавали надежды. Когда, наконец, перестали, оглянулись, ужаснулись. Уже тридцатник. Уже больные сердца и печени, уже стальной цинизм, полное равнодушие и к себе, и к другим. Невостребованность напиталась кислым соком надежд молодости, пережитых унижений, отложенных до лучших времен жизней и наконец, вызрела. Словно старая тыква, лопнула, обнажив свое мясистое, ярко-оранжевое нутро, так похожее на кишки неведомого мерзкого существа. Теперь все стало ясно. Просто и внятно до тошноты. Наши сверстники уже пресмыкаются, кончают жизнь самоубийством, садятся в тюрьму по сфабрикованным делам. Наши сверстники уже властвуют, вычеркивают из списка неугодных и сажают невиновных.
Подрастают наши дети. Они застали нас в не лучший момент. Но им же не выговоришь?! Скоро они тоже начнут подавать надежды...